Семь опасных теней (ЛП) - Метани Валинн. Страница 21

«Отлично».

Родители отвезли меня домой, где я пережила их допросы, а потом полиции. Я помогла делу: как Ами, я сказала полиции, что дедушка спрятал меня и сестру в погребе храма. Мы ничего не видели, слышали только крики. Как и Ами, я врала.

Но что мне сказать? Что храм моей семьи растерзали демоны, желающие получить последний осколок легендарного меча? Что дедушку убил лейтенант Шутен-доджи? Что я искала богов смерти для спасения храма семьи? Нет. Даже после всего, что я пережила, те ответы звучали ужасно даже для меня.

Полиция ушла, и настроение мамы стало меняться. Обычно она была сдержанной со мной — она обнимала только Ами, говорила тепло только с Ичиго — но она дважды тянулась к моей руке, а потом будто осознавала, что делала, и убирала ее. Не было ничего хуже обещания любви, которое резко убрали. Мама никогда не любила меня так, как других своих детей.

Мы не спорили, пока я не попросила остаться в храме до нового года.

Отец посмотрел на меня без эмоций. Он был темным силуэтом, пока стоял у окон с видом на сад, сцепив ладони за спиной. Мы с мамой сидели на подушках вокруг чабудай — низкого стола для ужина, работы или учебы. Она подвинулась на подушке, морщины на лбу стали глубже. Она посмотрела на отца, а потом сказала:

— Не думаю, что это мудро.

Так она вежливым образом говорила «ни за что».

— Фуджикава всегда должен быть в храме семьи, — сказала я, желая поведать истинные причины просьбы остаться там. Ёкаи напали на меня уже три раза, и если я буду жить дома, моя семья могла пострадать, как бы хорошо чары ни защищали дом. Но я не сказала это, а настояла. — Это традиция.

— Я не уверена, что ты справишься с этим, Кира, — мама подняла голову выше. — Когда ты отправилась в Токио по «делам храма», ты оставила меня объяснять твое исчезновение полиции и школе. Я знаю, что ты хотела погоревать, но бежать к Горо-сану — не ответ.

— Ты смутила свою мать и меня, — сказал отец, глядя на сады. В голосе звучало «снова».

— Простите, — я вежливо поклонилась маме. Стыд давил на меня, и лопатки болели. — Я не хотела вызывать волнение или смущать тебя или отца. Я хотела только поступить, как правильно, и почтить память о дедушке.

— Но ты не была тут для него, — фыркнул отец, качая головой. — Потому я не хотел, чтобы она проводила столько времени с твоим отцом, Мидори. Он набил ее голову фольклором, а не фактами.

— Дедушка учил меня синто, а не фольклору, — я сжала кулаки на коленях. Было сложно сохранять тон ровным, особенно из-за такого отношения отца к храму. Он никогда не поймет, что храм значит для меня, хоть он и семья. Отец не хотел понимать.

Мама поджала губы и посмотрела на пол. Напряжение усилилось между нами, и я почти могла задеть его в воздухе, как струну сямисена. Мама была жрицей в храме Фуджикава. Дедушка заставил моего отца взять ее фамилию, когда они поженились. Мама была единственным ребенком, и дедушка настоял, чтобы храм остался в семье Фуджикава. Из его историй я знала, что мама покинула храм после моего рождения. Никто не сказал, почему. Никто не хотел обсуждать события, которые превратили меня в проклятого ребенка, изгоя в своем доме.

Я ощущала себя уютно только в храме Фуджикава. Я собиралась вернуться туда и остаться там.

Я встала из-за стола, отошла и опустилась на колени в позе сэйза. Я опустила ладони на пол, сделала треугольник из больших и указательных пальцев и поклонилась. Обычай требовал выдерживать поклон два моргания, а потом изящно выпрямиться.

Я выпрямила спину и поймала взгляд матери.

— Мама, позволь мне почитать прошлое семьи, сохраняя наш храм для будущего.

В этот раз мама не смотрела на отца, она делала выбор. Я подозревала, что она знала, что я врала насчет атаки на храм, поездки в Токио, Горо и прочего, в ее темных глазах был блеск сожаления. Я жила с ней шестнадцать лет, но мама осталась для меня загадкой.

Прошли секунды. Мама склонила голову, кивая.

— Хорошо. Можешь остаться в храме до конца года, если будешь и дальше хорошо учиться и не позорить нас с твоим отцом. Слушайся Горо и уважай его, как меня. Ясно?

— Да, мама, — я снова поклонилась, мои волосы съехали, скрывая улыбку.

— Хорошо, — она поднялась.

Мои родители покинули комнату без слов.

Я прибыла в храм Фуджикава только к вечеру.

Тории внизу лестницы храма покосились, и их поддерживали столбики. Тени собрались у ступеней. Я дрожала, стало холоднее. Деревья у лестницы были вечнозелеными, но я видела вершины кленов храма, их голые ветки тянулись пальцами к небу.

Часть меня не хотела подниматься по этим ступеням. Я не была готова увидеть все разрушение. Столько воспоминаний было в том месте: яркие фестивали, когда люди из города прибывали посмотреть мой танец; спокойные собрания любования луной и закаты с дедушкой; нежные улыбки других мико; тихие вечера подметания брусчатки и нежный смех детей, кормящих кои в прудах с родителями.

Я не могла позволить одному кошмару испортить всю жизнь хороших воспоминаний. Но сегодня я уже устала до глубины души. Меня почти весь день ругали, а потом игнорировали родители. Я не винила их за злость на меня — я опозорила их и напугала, сбежав, — но хотела бы, чтобы мы хоть минуту провели вместе и почтили дедушку у семейного камидана. Дедушка заслужил от нас хотя бы это.

Я отцепила кусок полицейской ленты с кустов у ворот. Они-чан с рычанием выпрыгнул, пугая меня. Он попытался поймать ленту когтями. Я поманила ею, смеясь, когда он заерзал задними лапами и прыгнул. Он забрал ленту.

— Как ты можешь ходить по землям храма, маленький демон? — спросила я. Он склонил голову, и я вспомнила, что земли уже не были священными. С моим планом храм не будет таким до последнего дня декабря, и особая церемония охараэ очистит это место.

Конечно, если мы проживем так долго.

С лентой во рту Они-чан прыгнул на ступени храма, поднялся и замер, оглянулся, словно спрашивая: «Ты идешь?».

Я слабо улыбнулась и стала подниматься. Колесики чемодана гремели об выступы. Они-чан шагал впереди меня, потряхивая хвостами.

Стало видно храм, и я расстроилась. Серебристая паутина еще покрывала половину зданий, и казалось, что боги набросили на главный зал саван. Веранды были в листьях, приливших к паутине. Зеленая жижа покрывала пруд, толстый слой листьев лежал на брусчатке. Тени собрались во дворах, и я не знала, что могло смотреть на меня в сгущающейся тьме.

Я ожидала разрушение, готовилась к этому, но ничто не готовило меня к ранам, оставленным врагами в моем доме.

Я была удивлена, что здания были обрамлены ровными стальными лесами. Большая урна стояла в одном из дворов, полная сломанных костей храма. Кто-то начал ремонт, и, судя по виду, они уже несколько дней этим занимались. Может, О-бэй Катаяма собиралась сдержать обещания и загладить вину.

«Не важно, что она делает, — подумала я. — Она не сможет вернуть дедушку».

— Ау? — крикнула я, чтобы позвать кицунэ и разбить давящую тишину. Ничто не двигалось. — Широ? Горо? Тут кто-то есть?

Ответа не было.

Я опустила чемодан. Ветер шелестел деревьями, пустые ветки скрипели. Я повернулась к лестнице, вспомнила ту ночь. Дети пели «Кагомэ, Кагомэ» вдали. Боль уколола мою ладонь, я перевернула ее, и места, где лиса-шикигами пронзила мою кожу, стали кровоточить. Я отпрянула на шаг. Лед сдавил мое сердце.

Черная бабочка опустилась на мою протянутую руку, легкая, как перышко. Она пила кровь из моего пореза.

«Закат, — поняла я, подняв голову. — Закат третьего дня».

Тьма собралась на ступенях храма, убирая жар из воздуха. Бабочка слетела с моей ладони, устремилась над лестницей, а тени стали двумя столбиками и балкой, чем-то напоминая тории. Я видела за вратами ступени храма Фуджикава, ведущие в такую густую тьму, что мне было не по себе.

Мужчина в конической шляпе вышел из тории. Тени слетали с его одежды как пыль. Черные бабочки — сотни — летали как стаи ворон, делая небо черным.