Шутить и говорить я начала одновременно - Хмелевская Иоанна. Страница 18

Нет, я не бросилась наутёк, взяла себя в руки и вспомнила, что на берёзе свила гнездо пара каких-то крупных черно-рыжих птиц, не знаю, как они называются. Видимо, одна из птиц сидела под деревом и в знойном мареве показалась мне похожей сначала на белку, а потом на собачку.

Восхищаясь собственным мужеством, я промчалась мимо берёзы, развернулась, взглянула на берёзу и чуть не померла на месте. Под берёзой в клубах пыли металось что-то страшное. От ужаса я не могла бежать, меня парализовало, я стояла, опираясь на велосипед, и не в силах была отвести взгляда от клубящегося ужаса. Благодаря этому ужас получил возможность разъясниться. Два воробья подрались.

Не знаю уж, зачем я выбрала дорогу с берёзой, могла ведь проехать по другой. Может, хотела проверить собственную храбрость? Но в то лето больше к берёзе я не ездила.

Тем летом не повезло Тересе, ей раздробил колено жёрнов, который мы куда-то перетаскивали. Колену её досталось уже во второй раз, первый оно пострадало, когда ещё до войны Тереса съезжала со мной на санках с горки. После жернова в её колене навсегда поселился ревматизм.

Со мной же в деревне только раз произошёл несчастный случай, когда я уронила себе на ногу тяжёлую бутылку из тёмного стекла, не знаю из-под чего. С бутылкой ничего не случилось, а у меня с пальца сошёл ноготь. Помню, как я выла, опуская ногу в холодную воду, а Люцина обзывала меня истеричкой. Как-то не отрезала я себе пальцев ни сечкой, ни серпом, и на то спасибо.

А со второй моей подругой мы решили в полночь пойти на кладбище. Мне было уже двенадцать лет, а ей четырнадцать. Не совсем была это полночь, в полночь мне не разрешили бы выйти из дому, а у матери сон был чутким, так что выскользнуть без спросу я не могла. Вот мы и решили: пусть это будет условная полночь, на самом деле оказались на кладбище часов в восемь, для меня крайний срок пребывания на улице. Однако в тот вечер моросил дождь, тучи покрыли небо, и стало совсем темно. На кладбище, ясное дело, не было ни одной живой души. Выглядело оно чрезвычайно мрачно, заросшее, заброшенное. В общем, атмосфера для кладбища самая подходящая. Храбрясь изо всех сил, мы прошли немного по дорожке в глубь кладбища и остановились у какого-то памятника, пугливо озираясь.

Все вокруг было тихо, спокойно, нигде ничего не шевелилось. Вполголоса мы стали говорить о том, что вот, пожалуйста, ничего не происходит, бояться нечего, а столько порассказали о всяких духах и мертвецах, встающих из гроба. И в этот момент за спиной подруги, чуть ли не из-под её ног, что-то с шумом рванулось. Мне повезло, я стояла к ней лицом и успела разглядеть улепётывающего зайца, она же услышала только страшный шум, нарушивший мёртвую тишину. Такого выражения безграничного ужаса на лице человека я не видела никогда ни до, ни после этого. Открыв орущий рот, но не издавая ни звука, она присела от неожиданности, а глаза её вылезли из орбит. На меня же напал совершенно дикий приступ смеха, которого она так и не смогла мне простить. На этом и кончилась наша дружба, кончилась навсегда, я даже не помню имени этой подруги.

К этому же времени относится наше увлечение игрой в индейцев. Играли мы на Диком поле. Не совсем подходящее место для индейцев, но так уж назывался пустырь за нашим груецким домом. В игре принимали участие Боженка, та самая, что испугалась кикиморы под берёзой, и ещё одна девочка, Виська. Из орехового прута я изготовила себе лук и в процессе изготовления чуть не выколола Боженке глаз, ткнув в него веткой. Я жутко испугалась того, что натворила, и умоляла подружку не реветь. Боженка мужественно перенесла несчастье, не ревела, только подержалась за глаз. К счастью, зрения она из-за меня не потеряла, но играть в индейцев ей почему-то разонравилось. Из лука я стреляла, стрелы летели на целых три метра вперёд и замечательно попадали в цель, застревая в оконных занавесках. Индейский головной убор я делала из индюшачьих перьев, и нашему пугливому коту не было никакой жизни. Но об этом я уже рассказывала. Благодаря игре в индейцев я научилась разбираться в следах (это аукнулось в «Романе века»),во всяком случае, легко отличала следы человека от коровьих и собачьих.

Запомнилось мне и представление, которое как-то устроил у нас в Груйце муж Тересы Тадеуш. Естественно, до того, как он исчез из Польши при таинственных обстоятельствах, о которых мне никогда так толком ничего и не удалось разузнать. До своего исчезновения он часто бывал у нас, и все мы его полюбили, это оказался добродушный и весёлый молодой человек. Не знаю, как получилось, что вскоре после женитьбы оба они с Тересой оказались у нас в Груйце.

В тот вечер я сидела надутая, обиженная на весь свет, из-за чего — не помню. Настроение у меня было преотвратное, сидела я в углу со своим горем, и белый свет был не мил. Поэтому начало спектакля я прозевала. Кажется, Тадеуш решил развеселить мою мать и Тересу и пригласил их в кабаре. Кабаре он устроил в нашей столовой. Сначала выступил в качестве официанта и принялся подносить дамам разные яства. Я заметила происходящее на этапе мелконарезанного сырого картофеля, политого чем-то явно несъедобным, и украдкой проявила интерес к происходящему, ибо явно интересоваться мне не позволяла оскорблённая амбиция. Одно за другим приносил официант блюда своим посетительницам и горячо уговаривал отведать их, расхваливая на все корки. Потом Тадеуш оставил кельнера в покое и перевоплотился в баядерку. Скрывшись ненадолго в спальне, он появился оттуда в платье матери, слишком коротком для него, и туфлях на высоких каблуках; с мощным бюстом и крутыми бёдрами. И принялся танцевать.

И тут я почувствовала: если не дам себе воли, лопну от сдерживаемого смеха. Мать с Тересой катались по тахте и уже не хохотали, а выли от смеха. Домработница в дверях столовой, с лицом свекольного цвета, держась обеими руками за живот, то наклоняясь вперёд, то откидываясь назад, издавала какие-то нечеловеческие рыки. Позабыв о необходимости блюсти своё достоинство, я скатилась под стол, испуская поросячье хрюканье.

( Подозреваю, что именно в период… )

Подозреваю, что именно в период между девятым и двенадцатым годом во мне возникли и закрепились некоторые черты моего характера, ибо много событий, оставивших прочный след в моей жизни, происходило в ту пору. Тогда же я прославилась как медиум.

Всем известно, что в период оккупации в Польше появилась мода на спиритические сеансы. К нам в Груец эту моду завезла Люцина. Собрала в кучу родных и друзей и устроила сеанс. И в первый же вечер произошла потрясающая, совершенно необъяснимая вещь. Вернее, тогда она казалась нам необъяснимой, теперь я нахожу ей объяснение. Итак, за столик уселись несколько человек, чрезвычайно взволнованных, хотя кое-кто из них и был настроен скептически. Среди них была и Тересина приятельница Ядвига, у которой был брат Фелек. С их семьёй нас многое связывало. Ну, во-первых, это в их семье нашёл счастье наш кот Пимпусь, которого мы отослали к ним в деревню. А во-вторых, он сильно ухлёстывал за Тересой. Я имею в виду Фелека, а не Пимпуся. В-третьих, этот Фелек в своё время очень нравился мне.

Тут мне опять придётся сделать отступление, в данном случае назад. Понимаю, от моих отступлений можно с ума сойти, но ничего поделать не могу, над скачками своего воображения я никогда не имела никакой власти.

Было мне года два. Вся запыхавшись и раскрасневшись, прибежала я к матери, громко требуя от неё надеть на меня новое красное платье, потому что идёт пан Фелек.

Мать быстренько обрядила меня в красное платье и спросила:

— А почему ты хотела, чтобы на тебя надели красное платье?

— Так ведь пан Фелек, идёт! — повторила я, решив, что в первый раз мать не расслышала.

— А что, пан Фелек тебе очень нравится? — Да.

— А почему?

— Ну как же, ведь у него такой длинный нос! Ответ был дан не задумываясь, и звучало в нем такое искреннее восхищение, что в семье ещё долго смеялись.