Шутить и говорить я начала одновременно - Хмелевская Иоанна. Страница 54

Впрочем, у нас кампания закончилась после собрания профессорского состава, на которое были приглашены партийные и зетемповские активисты. Слово попросил умница и прелесть профессор Сузин.

— Я все прекрасно понимаю, — вежливо начал он. — Мы боремся за чистоту наших рядов, избавляемся от этих, как их… ага, стиляг. Весьма похвальная и своевременная кампания. Не хотелось бы только совершить невольной ошибки, избавившись не от того, от кого следует, поэтому я бы просил товарищ… Ганка, кажется? Я бы просил товарищ Ганку по возможности популярно разъяснить нам, кто же такой стиляга. Как его отличить от других, невиновных?

Гипотетичная Ганка вскочила с места и с ходу выкрикнула:

— Стиляга — это такой… ну такой, что пёстро выглядит. На нем все яркое, разноцветное…

— Ага, понял, — подхватил профессор Сузин. — Такой, как профессор Лахерт?

Профессор Лахерт ходил в пиджаке кирпичного цвета и зеленом галстуке. Ганка осеклась и, немного заикаясь, сделала попытку исправиться.

— Это такой, что носит длинные волосы!

— Понял, ну вот как профессор Гутт? Почтённый седовласый профессор и в самомделе носил длинные прямые волосы. Ганка так и застыла с раскрытым ртом, не зная, что ещё сказать. Другие отличительные признаки стиляг ей не пришли в голову, а возможно, кое-что до неё дошло. Во всяком случае, она больше не решалась высказываться. Думаю, всем стала ясна глупость идеологической подоплёки данной кампании, во всяком случае в нашей Академии стиляги получили возможность спокойно учиться.

Что касается молодёжной организации, в те годы у нас в Академии она была довольно сильная, ибо большинство студентов были из так называемой пролетарской среды и положительно воспринимали существующий государственный строй. За три года учения они несколько изменили свои взгляды под воздействием суровой действительности. Оказалось, стипендии хватает лишь на трамвайные билеты, взятые из дому ботинки изнашиваются быстро, а новые купить не на что, вот и приходится подрабатывать, чтобы одеться и не помереть с голоду. Я заметила очень существенное различие в полных энтузиазма собраниях нашей молодёжной организации в начале учёбы и на третьем курсе. Теперь ни у кого не было времени на пустую говорильню, собрания проводились лишь тогда, когда срочно требовалось ознакомить нас с какими-то важными документами. Собиралось собрание, мне вручался важный документ:

— Ты быстрее всех читаешь, постарайся.

Я старалась, со скоростью пулемётной очереди выстреливала текст.

Председательствующий спрашивал:

— У кого есть вопросы? Вопросов нет. Собрание объявляю закрытым.

И все мчались по своим делам. Жизнь оказалась суровой, каждому приходилось подрабатывать халтурой или физическим трудом.

После второго курса практику мы проходили в Люблине. Запомнилась она мне тем, что с начала и до конца сплошь состояла из несуразностей и бестолковых нелепостей, причём во всех областях. Что касается собственно практики, она заключалась в обмерах построек периода позднего Возрождения, преимущественно костёлов. Мне, например, вместе с тремя подругами достался костёл иезуитов. Чего стоят, к примеру, измерения с точностью до одного сантиметра всевозможных архитектурных деталей на высоте двенадцати метров без всякой страховки! Но поскольку ни одна из нас не свалилась, говорить не о чем.

Жили мы всем курсом в каком-то общежитии, и в субботу наша группа девушек собралась в театр. Нужно было как-то прилично одеться, с собой же на практику мы взяли весьма ограниченное количество одежды, вот и принялись ломать голову. Полуодетые девы метались по большой комнате, выхватывая друг у дружки лакомые предметы гардероба. У окна я тоже вырядилась в чьи-то тряпки, на шею повязала чёрную бархотку, сделала вызывающий макияж, развратно подбоченилась и позировала перед фотоаппаратом. Ну, прямо куртизанка! Мы ещё и красный фонарь изобразили, он спускался надо мной. Посередине комнаты сидела на табуретке Ханя Лазарская, уже одетая, и, ожидая остальных, вязала на спицах. Баська с Анелей не собирались в театр, они лежали на одной кровати, головой к входной двери, задрав ноги на спинку кровати, и вместе читали одну книгу. У одной ноги были голые, у другой в брюках.

И вот в разгар всей этой кутерьмы распахивается дверь и в комнату вваливается подвыпивший мужик. Видит, девицы полуодетые, я в облике куртизанки под красным фонарём, на постели голые дамские ноги соседствуют с ногами в брюках, несомненно мужскими. Значит, попал куда надо. Не медля, дал волю рукам и языку. Ханя Лазарская со своей табуретки провозгласила громко и поучающе:

— К жендамам…

И замолчала, поняв: что-то не то. Хотела отчитать нахала, ведь к женщинам или дамам не входят без стука, но от волнения у неё получилась контаминация. Мы грохнули. Наш смех только подзадорил нахала. Мужик уверился — вокруг гурии, а он будет султаном. Пришлось бежать к мальчикам за помощью.

Кстати, о брюках. Поскольку работать нам приходилось на высоте, мы одевали рабочие брюки, женщинам же в те годы не полагалось в них ходить, появление девушки в брюках вызывало возмущение добропорядочных обывателей, особенно в провинции. Раз Ирэна Любовицкая, девушка очень красивая, шла по люблинской улице в брюках, и встречный молодой интересный мужчина интеллигентного вида при виде красавицы Ирэны с отвращением сплюнул и произнёс:

— Какая мерзость!

А у меня в Люблине украли рисунки. Нам велено было представить осенью несколько рисунков, так называемых каникулярных работ. Прекрасный город Люблин на каждом шагу так и просился, чтобы его увековечили, и я нарисовала шесть работ. Особенно нравились мне две из них, где оставалось лишь отделать передний план, который я оставила себе на десерт, поскольку очень любила эту часть работы. И вот три рисунка у меня свистнули. И до этого в нашей группе происходили кражи, мы так и не узнали, кто этим занимается. Мне следовало не огорчаться, а радоваться — значит, рисунки и в самом деле удались, но я не очень радовалась. И не только потому, что теперь предстояло второй раз делать работу. Паршивый воришка лишил меня возможности закончить передний план, лишил такого удовольствия! Нет чтобы украсть работы после того, как я закончила бы этот передний план-Экзамены прошли без особых происшествий, запомнилась лишь несправедливость на экзамене по истории русской и советской архитектуры. Это был особый предмет, и не знаю почему, но подкована по этому предмету я была замечательно. И вот именно на этом экзамене я получила отметку ниже своих знаний, случай уникальный! Знала на пятёрку, а поставили мне четвёрку. Прекрасно разбиралась я во всех эпохах и периодах русской и советской архитектуры, в стилях и их особенностях, от меня же потребовали назвать какую-то фамилию, которая выскочила из головы.

Историю всеобщей архитектуры преподавал профессор Пётр Беганский. Его предмет я любила и знала неплохо. Как всегда, отвечать первыми пошли мы с Ханей Лазарской. Мне профессор велел рассказать о Леонардо да Винчи.

Леонардо да Винчи я имела полное право считать своим личным знакомым, настолько хорошо его знала Ещё в детстве читала и перечитывала «Трех титанов», потом прочла несколько его биографий, потом мы его проходили, и я воспринимала как собственное несчастье жуткую невезучесть гения. Я говорю о судьбе его шедевров, которые то и дело гибли. Особенно горестная судьба постигла «Тайную вечерю», которую гений написал на стене трапезной миланского монастыря, надеясь, что хоть стена устоит, так нет же: в самой серёдке солдаты пробили дверь! Все это глубоко запало мне в память и сердце.

И произошло что-то непонятное. Услышав вопрос профессора, я ощутила какую-то странную пустоту и в голове, и вообще в памяти. Поднапряглась, пробормотала что-то относительно того, что Леонардо был на столько-то лет моложе Микеланджело и на столько-то старше Браманти, ещё поднапряглась, назвала какую-то идиотскую дату, не имеющую никакого отношения к Леонардо, и замолчала уже совсем. Сидящая рядом Ханя пыталась мне помочь, напомнив хотя бы шедевры Мастера, шипела «Вечеря, вечерня», я — ноль внимания. Тогда профессор Беганский переключился на Ханю, задал ей какой-то вопрос, а та, оглушённая несчастьем со мной, не могла выкинуть из головы «Вечерю» и ответить на свой вопрос. Катастрофа!