Палата №… - Нестерова Наталья. Страница 6

– Главное, помните, что жизнь продолжается!

На секунду я замешкалась. Повернула голову, через плечо на него посмотрела.

– Продолжается? Верно. Это вы правильно сказали. Тогда привет якутке!

– Кому?!

Я собрала все силы, чтобы улыбнуться:

– Шило от народа в мешке не утаишь! Изучайте устное творчество своих пациентов.

За дверью меня встретили родные. И увезли прочь от больницы.

Секс по-больничному

Всё началось с письма в редакцию. Нет, до этого еще были разговоры, в которых я активно разоблачала байки про якобы процветающие в наших больницах амурные утехи пациентов. Приходит кто-нибудь из коллег и с квадратными глазами рассказывает, что его родственник лежал со сломанной ключицей в травматологии и нагляделся там! Как к ночи дело, так больные по темным углам загипсованными телами переплетаются!

– Враки! – возмущаюсь я. – Наглые враки!

Доверять мне должны, потому что я, во-первых, отвечаю в редакции за медицинскую тематику и по долгу службы часто бываю в лечебных учреждениях, во-вторых, сама периодически оказываюсь на больничной койке то с кудряво сломанной рукой, то с отвалившимися пальцами по причине разрезанных сухожилий. И не надо мне арапа заправлять!

– Любая травма: перелом, растяжение, ранение – это боль, хорошенькая такая боль, когда искры из глаз и небо в алмазах. Если ты попал в больницу, значит, травма сложная, нужна операция. Тех, что попроще, пользуют в травмпунктах – гипс наложили и до свидания. Итак, тебе очень больно, и до операции и после. И живешь ты от одного обезболивающего укола до другого. Кто на своих ногах и может до туалета добраться, испытывает большие трудности со сниманием трусов ввиду травмированных плеча, ключицы или кисти. Лежачие, с перебитыми ногами, и вовсе отданы на милость сестры или нянечки, у которых судно не допросишься, да и стыдно на первых порах. Какой тут секс, скажите на милость? Думы об этом приятном занятии так же редки в голове травмированных, как попугай в тундре.

– А в психиатрических больницах? – не унимается мой оппонент. – Там физически все здоровенькие.

– Не знаю, – честно отвечаю я, – не лежала. Вот про онкологию могу сказать. У одной моей подруги рак обнаружили.

Стоит произнести слово «рак», как люди в лице меняются и начинают причитать: какое несчастье, какое горе!

– Да нормальное горе, обычное! – осаживаю я. – Подумаешь, рак! Ну, рак! Болезнь как болезнь, отлично излечивается на ранних стадиях. А на поздних и от воспаления легких можно коньки отбросить. Многие люди, оказавшись в онкологической клинике в качестве пациентов или навещая родных, поначалу удивляются: все там нормальные люди, даже улыбаются. А почему им не улыбаться? Тем более, что особенность ракового процесса заключается в том, что больного он не беспокоит, а доктора крайне беспокоит. То есть ситуация противоположная привычной: не мы со своими жалобами достаем врача, а он нас, с виду таких крепеньких, на операционный стол тащит.

– Не отвлекайся, – просят меня. – Итак: твоя подруга, онкология, секс?

– Моя подруга лежала в больнице в ожидании операции. Ожидание затягивалось, потому что в операционном блоке не то трубу какую-то прорвало, не то электричество закоротило. Домой больных не отпускали, чтобы свежесть уже сданных анализов сохранить. Неделя проходит, вторая, операционную ремонтируют. Подруга моя скучает отчаянно, уж книжки не читаются, телевизор не смотрится. Общее состояние, повторяю, почти олимпийское. А в соседней палате точно так томился олимпиец мужского пола. Как-то вечером они разговорились в холле, потом книжками обменялись, потом обсудили прочитанное на прогулке в парке. Словом, всё как по нотам. Мужчина и женщина плюс масса свободного времени.

– А они были семейными?

– Да, но в данном случае это на сюжет не влияет. Итак, понесло их на волне симпатии, закрутило-завертело и вплотную приблизило к любви в конкретно физиологическом проявлении. Но! Аккурат тут операционную и починили.

– Ну и что?

– Ну и всё! Сделали им операции. Затем была реанимация, облучение, химиотерапия – едва ползали, уж не до шашней на стороне. Еще раз повторяю! В больнице больные болеют! Это не дом терпимости! Это дом скорбящих!

Вот так я высоко держала знамя морального облика наших лечебных учреждений, когда пришло то письмо.

– Почитай! – положила мне на стол послание заведующая отделом писем. – Вообще-то по теме на фельетон тянет. У Эдика (это наш фельетонист) хлеб отбираю. Но ты столь пламенно про чистоту госпитальных нравов вещала! Слеза умиления по щеке катилась. А на самом деле? Стыд и позор!

В правом верхнем углу на пол-листа формата А-4 находилась шапка, то есть кому письмо: «Во Всемирную организацию здравоохранения, в Минздрав Российской Федерации, в мэрию г. Москвы, в редакцию газеты…» Ни много ни мало. Ниже следовал текст, уже на всю ширину страницы.

«Я, Кошкина Ирина Владимировна, находилась на излечении в больнице №… по поводу варикозного расширения вен правой и нижней конечностей. Мне была сделана операция.

Претензий к хирургу и лечащему врачу не имею. Но считаю необходимым довести до вашего сведения, что заведующий отделением Умнов Алексей Петрович поощряет разврат на вверенном ему участке.

Поясняю на конкретном примере.

В соседней с нами палате лежал молодой мужчина кавказской национальности. Хотя палата рассчитана на четверых, троих Умнов распорядился перевести в другие палаты, чтобы грузин был один. И к этому грузину на всю ночь регулярно ходила женщина. Для удобства их свиданий в дверь был врезан замок. Я лично видела, как Умнов передавал ключ женщине грузина. Передачи денег не видела, но, конечно, не бесплатно блуд справляли!

По причине возмущения, а также из-за криков и стонов за стеной мы одну ночь не спали полностью. Когда утром пожаловались Умнову, он только отмахнулся и сказал, что пропишет нам сильное снотворное. И при этом веселился и потирал руки, наверно, в ожидании новой взятки. Я сказала, что не буду травиться наркотиками, чтобы грузины публичный дом устраивали. Умнов сказал: а вас мы выписываем на долечивание по месту жительства.

Это не анонимка, я свой адрес и телефон прилагаю, также есть другие свидетели, но они сомневаются на врачей доносить. А честное имя советского (зачеркнуто) российского доктора с клятвой Гепокрратта (орфография автора) позорить можно?

Прекратите разгул преступности, эротики и порнографии!»

– Дела! – сказала я вслух и почесала затылок.

Клинику, о которой шла речь в письме, я знала. Она относилась к Академии медицинских наук и славилась уникальными микрохирургическими операциями. Трудно было поверить, что за стенами столь почетного учреждения процветает сутенерский бизнес.

Я позвонила Кошкиной Ирине Владимировне, автору письма. Но к уже изложенным фактам она новых не прибавила, только возмущенными эмоциями всё удобрила.

– Ирина Владимировна, – спросила я, – вас вышвырнули из больницы раньше времени? Нанесли вред вашему здоровью?

– Нет, – ответила она после паузы. – Швы мне сняли, а на физиотерапию я рядом с домом в поликлинику хожу. Но вы, девушка из газеты, поняли, что Умнов…

– Да, спасибо! – перебила я, попрощалась и положила трубку.

Первый раз в клинику я отправилась инкогнито. В справочной узнала время посещения больных: с пяти до семи вечера. Около семи бродила по коридорам, заглядывала в палаты, как бы в поисках нужного мне пациента. Расспрашивать больных, не творятся ли тут под покровом ночи бесчинства, язык не повернулся. Потому что больные были как больные – слабые и несчастные. Их посетители – с печатью тревоги и заботы на лице. Задавать вопросы медсестрам или дежурным врачам бесполезно. Корпоративная солидарность, она же круговая порука, у медиков железобетонная. В своей среде они друг друга костерят, но за порог чужую ошибку вынести – никогда!