Ваше благородие. Дилогия (СИ) - Северюхин Олег Васильевич. Страница 85

То, что я читаю газеты, меня немало озадачило. Я никогда не умел читать, и моя мама читала мне детские книжки и рассказывала сказки. Она пыталась меня научить чтению, купила букварь, но мне это было как‑то не интересно, а здесь я сижу на лавочке и читаю кем‑то оставленную газету.

На первой странице был размещён портрет Его императорского Величества Романова Николая Второго Александровича, почившего преждевременно в бозе сентября месяца пятого числа на девяносто шестом году жизни.

В этот же день российским парламентом был приведён к императорской присяге цесаревич Романов Алексей Николаевич, Алексей Второй (а мог бы быть и Третьим, если бы царь Пётр Первый не казнил сына своего цесаревича Алексея), которому исполнилось шестьдесят лет и который заявил, что во время его правления в России не будет ни бедных, ни несчастных граждан.

– Господи, – машинально пролетело в моих мыслях, – упокой душу отца его и дай сыну его сил реализовать всё задуманное, – и я машинально перекрестился.

– Стоять! – дал я приказ себе. Я прекрасно понимал, что ребёнок в четыре года не в состоянии анализировать политическую ситуацию в стране и разбираться, кто был хорошим императором, а кто будет императором ещё лучше. Потом, откуда я умею креститься? Крещёный ли я вообще? В той жизни я был крещёным, но меня крестили тайно, и я никогда не носил крестик. Я потрогал себя за шею и увидел нитяную верёвочку, на которой поблёскивал отсвечивающий серебром православный крестик. – Крестили в бессознательном состоянии, и никто не спрашивал, хочу я креститься или нет.

Перевернув газету на последнюю страницу, я стал читать рамочки объявлений. В толстых чёрных рамочках – сообщения о смерти, в тонких – сообщения о свадьбах или именинах.

Сентября пятого дня в Петербурге на девяносто пятом году жизни преждевременно почил постоянный духовник ЕИВ и воспитатель цесаревича Алексея иеромонах Распутин Григорий Ефимович. Вечная ему память!

Сентября пятого дня в Петербурге на восемьдесят восьмом году жизни преждевременно почил поручик в отставке Терентьев Христофор Иванович. Вечная ему память!

Сентября пятого дня в Петербурге на девяносто втором году жизни преждевременно почила профессор медицины, потомственная дворянка, вдова полковника и флигель‑адъютанта свиты ЕИВ Туманова‑Веселова Марфа Никаноровна. Светлая ей память!

Я сидел на лавочке и слезы большими каплями капали на пористую бумагу газеты, растекаясь по ней и исчезая. Я вырвал листок с объявлениями о дорогих мне людях и положил в карман матроски. Нужно будет запомнить указанные там адреса, а ещё лучше записать, когда я научусь писать.

Я встал со скамейки и пошёл вокруг двухэтажного барака, в котором мы жили. Барак был построен на крутом склоне холма. В верхней части он был одноэтажным, в средней части – двухэтажным, а в самой нижней его части был продовольственный магазин, где можно было купить продукты на все случаи жизни.

Недалеко от магазина меня остановил сосед по кличке Шмоня, года на два постарше, но за которым шла молва, что он бандит и по нему тюрьма плачет. Отца у него не было, вот он и шмонал малолеток, сделав это своим бизнесом и приработком.

Шмоня был сильнее меня и легко бы победил в схватке, поэтому я продолжал идти, как бы не слыша его слов. На нас интересом смотрели мужики, пившие пиво возле магазина. Шмоня подбежал ко мне, схватил за плечо и повернул к себе. Вот тут‑то я ему и стукнул по челюсти изо всех сил так, что перестал чувствовать свой кулак. Шмоня упал на землю, а я напрыгнул на него, чтобы закрепить победу.

– Эй, пацан, врежь ему кирпичом по роже, – над нами стоял какой‑то мужик с бутылкой пива и протягивал мне обломок красного обожжённого кирпича.

Я встал и взял кирпич, взвешивая его в руке и глядя на того, кто мне его дал. Это был парень лет двадцати, не больше. Фуражка с цветочком, завитый в парикмахерской чубчик, пиджак нараспашку, вышиванка с воротником на пиджак и брюки, заправленные в хромовые сапоги. Мама называла таких красавцев шпаной. А у меня было стойкое ощущение, что этого парня я уже встречал и даже неоднократно, и что встречи эти были не особенно приятными для меня.

Я подкинул кирпич в руке один раз, кивнув Шмоне, подкинул в руке второй раз, пока Шмоня опускался на корточки позади красавчика, а потом подкинул в третий раз, увидев, что все мужики перестали пить пиво, ожидая развязки, быстро размахнулся и сымитировал бросок кирпича в красавчика. Он инстинктивно отступил назад и упал в пыль, споткнувшись о моего соперника.

Все мужики заржали, а мы со Шмоней бросились в сторону дома.

– Погоди, сука, – кричал красавчик, – я до тебя ещё доберусь.

У входа в барак Шмоня подал мне руку и сказал:

– Здорово ты меня, я и не ожидал. А парню мы врезали как надо.

Глава 2

Вечером имениннику, то есть мне, делали родительское внушение.

– Отец, ты в курсе, что твой любимчик избил Шмоню и напал с куском кирпича на шпану у пивного закутка у нашего магазина? – доложила на семейном совете моя мама. – Если так пойдёт, то у нас в семье появится своя шпана и завсегдатай тюрем и каторги. Сосед из шестой комнаты говорит, что он видел, как я смотрел его газету, а потом порвал её на самом интересном месте, где сообщают об умерших, родившихся и женившихся. Хотел посмаковать после обеда, а самый лучший кусок в газете отхвачен нашим сорванцом. Наверное, в туалет захотел, вот и рванул кусок газеты на эти самые дела. Ты‑то чего скажешь? – обратилась она ко мне.

Я стоял и мучительно думал о том, чего же мне сказать родителям. Сказать правду – не поверят, скажут, что умом тронулся. Про газету ничего говорить не буду, пусть чего хотят, то и думают. Про Шмоню тоже нечего напраслину возводить, мы с ним вроде бы как помирились и стали сообщниками в нападении на шпану. Это опасное дело, могут отомстить. Свалю всё на шпану.

– Мы с Шмоней были около магазина, – начал я свой рассказ. – К нам подошёл мужик с кирпичом в руке, дал мне кирпич в руку и сказал, чтобы я ударил им Шмоню. Все мужики это видели. Я замахнулся кирпичом на мужика, он отпрыгнул назад и тут ему Шмоня под ноги попался. Мужик упал, а мы убежали. Разве это хулиганство?

Родители смотрели на меня и верили, и не верили ни единственному моему слову. Это надо же, четырёхлетка так здорово умеет врать. А по мне, так в создавшейся ситуации мне лучше поменьше говорить, чтобы не создать противоречий в том, что я скажу и что есть на самом деле. Сначала нужно узнать, что происходит вокруг, а потом уже действовать по ситуации. Главное, что моё осознание пришло ко мне внезапно. Примерно так же, как включают электрическое освещение в комнате. Или, другой пример, вам семьдесят лет, а на велосипеде вы катались в возрасте семи лет. И даже в семидесятилетнем возрасте вы садитесь на велосипед и сразу едете на нём, как будто ежедневно пользовались им.

Вы обратитесь сами к себе и вспомните, что вы помните в четыре года и как вы оценивали происходящее с вами. Большинство из вас покрутит пальцем у виска и будет прав. Дети мыслят фрагментарно, точно так же они и говорят отдельными фразами и короткими предложениями. Это аксиома овладения иностранными и родным языком. Я же мыслю масштабно, говорю и думаю сложными предложениями, сопоставляя то, что происходит вокруг, с той жизнью в детстве, которую я уже прожил раньше.

– Смотри у меня, – отец погрозил мне пальцем и вернулся к своей газовой горелке, которая была отечественного производства, но сделанная по иностранному образцу. Страна наша копировала всё, но копировала так плохо, что лучше было купить иностранную горелку подороже, но пользоваться ею чуть ли не бесконечно, изредка прочищая сопло. В прошлой жизни у моего отца была немецкая трофейная газовая горелка, с которой он два года после окончания войны восстанавливал разрушенную Германию, а потом привёз домой в СССР. Здесь войны не было, и трофейной горелки тоже не предвиделось, и никакого СССР никто не знал. Не без моего вмешательства страна моя избежала революции, кровопролитной гражданской войны, репрессий, мировой войны под номером два и строительства коммунизма.