Ваше благородие. Дилогия (СИ) - Северюхин Олег Васильевич. Страница 90

Я вам для интереса ещё приведу меры объёма жидкостей. Бочка = 40 вёдер. Ведро = 10 штофов = 12,29 л. Штоф = 1/10 ведра = 2 водочных бутылки = 10 чарок = 1,2299 л. Винная бутылка = 1/16 ведра = 0,768 л. Водочная бутылка = 1/20 ведра = 5 чаркам = 0,61 л. Чарка = 1/100 ведра = 2 шкалика = 122 мл. Шкалик = 1/200 ведра = 61 мл.

А в остальном программа обучения ничем не отличалась от всего другого. Кстати, Закон Божий тоже не был лишним предметом. Он развивал у учащихся воображение, фантастическое мышление, обучал древней истории, быту и нравам тогдашних жителей.

Мне шёл восьмой год, и я старался никуда не торопиться. Поспешишь, людей насмешишь. Ещё в первой жизни я слышал историю о маленьком мальчике, который уже в четырнадцать лет окончил университет, защитил две докторские диссертации и занимался теорией большого взрыва, создавшего Вселенную. Кто же был этот маленький уникум? Умненький Дуремар, не имеющий ни воспитания, ни жизненного опыта. У меня несколько другое. У меня была жизнь в СССР, у меня была жизнь в Российской империи и сейчас идёт третья жизнь, но вторая по счёту, в этой империи. И я помню все прошлые жизни, несмотря на то, что мне ещё не исполнилось и восьми лет. Но если и меня сейчас запустить во взрослую жизнь, то и я буду точно таким же Дуремаром, над которым будут все смеяться и воспринимать серьёзно только тогда, когда не знакомы лично. Всему своё время. Огурцы не созревают в феврале, а сезон грибов не начинается в декабре.

Не без воздействия мамы, мой брат не завидовал мне и искал свой собственный путь в жизни, занимаясь со мной в секциях джиу‑джитсу и самбо, добившись определённых успехов.

Был я несколько помельче моих сверстников и часто натыкался на бросок через бедро. Но выучка хорошо приземляться на ковёр помогала занять такую позицию, что результат броска оказывался не всегда в пользу бросавшего за счёт потери им равновесия. Мастер поручил мне подумать над вопросом равновесия, и я начал реагировать на толчки в ту сторону, в которую меня толкают. Толкнули меня, и я падаю, увлекая за собой соперника. В тот момент, когда противник теряет равновесие, готовясь упасть на меня, я становлюсь на колено, и делаю бросок через бедро, используя кинетическую энергию более мощного соперника. Бросок, как правило, получается неожиданный, мощный и заканчивается чистой победой.

Однажды и мой брат налетел на этот приём. Пришёл к нам потренироваться перед соревнованиями и покидать брата вместо куклы, благо я умел сопротивляться и падать. Захват моей куртки, толчок вправо, влево, от себя и я начал падать. Брат за мной и оказался на ковре подо мной. Вскакивает, хотя и брат, но младший, а повалил будущего мастера спорта. Ещё раз. Ты чего делаешь, показывай. Показал. Понравилось. Братья всегда должны поддерживать друг друга.

Была у меня и первая жизнь. Что у меня ещё осталось от неё? Воспоминания о Великой войне. Великой её никто не называл. Все говорили просто война. На войне. С войны. Инвалид. Калека. Героев не было. Фронтовики подвигами не хвалились. Кто остался жив, не завидовали тем, кто погиб. У кого руки и ноги целы, те работали за семерых, иначе так бы жили в разрухе. Увечные тоже старались как‑то приспособиться к жизни. Носили тяжеленные протезы или ковыляли на костылях. Хорошо тому живётся, у кого одна нога. Меньше обуви дерётся и штанина лишь одна. Одной пары носок хватает надольше, чем двуногим. У нас в областном центре был протезный завод и даже остановка троллейбуса была с таким же названием. Хуже всего было самокатам. Это те, у кого не было обеих ног.

Почему я об этом знаю. После работы отец выходил на прогулку, чтобы размяться и выпить кружку‑другую жигулёвского пива. Пивная была у деревянного кинотеатра «Заря» рядом с мостом. Мост построили, чтобы можно было проезжать над узкоколейкой, перевозящей торф на местную электростанцию. Рядом с электростанцией в одном километре от этого моста был другой мост, горбатый.

Мой отец тоже был фронтовик. Все пять лет на войне, потом ещё Германию восстанавливал. С инвалидами он обращался как с нормальными людьми, не охал и не ахал, здоровался, как со всеми и разговаривал как со всеми нормальными людьми. С инвалидами в основном общались мы пацаны, которых родители брали с собой, и мы были под пивными стойками одного роста с самокатами, у которых медалей было побольше, чем у отцов моих друзей. Вот они‑то нам порассказывали о своих подвигах. А кто их слушал в то время? Да никто, только мы, пацаны, держащиеся за штанины своих отцов. Потом отец по дороге домой говорил:

– Ты особенно‑то уши не развешивай. Подвиги они разные бывают. Героев редко замечают, а награждают в основном тех, кто поближе и поуслужливей. Или если кого убило и надо из него героя сделать для политинформации. Больше всего покалечилось от своей дурости и от пьянства, или кому‑то втемяшилось, что если он ночью возьмёт вот эту высотку, то утром война закончится. Так вот тех, кто погиб в таких атаках, орденами не награждают.

Глава 6

В десять лет мне довелось познакомиться со своим будущим патроном.

Настасья Ивановна заехал за мной к нам домой на такси и забрал меня. Мама подготовила мою самую лучшую одежду и расчесала волосы на пробор. Я стал похож на такого ботаника‑отличника, что мне захотелось стукнуть его своим портфелем.

Мы поехали на вокзал и почти двое суток добирались до Петербурга.

– Патрона будешь называть Ваше превосходительство, – напутствовал меня губернский секретарь.

– Как же я могу титуловать его Вашим превосходительством, если титулование было давно отменено? – спросил я.

Мой наставник с удивлением посмотрел на меня и сказал:

– Мало ли что было отменено, всё возвращается назад, а если не будешь титуловать его Ваше превосходительство, то можешь отправляться в свой район и быть до конца жизни сварщиком или токарем на вашем механическом заводе.

Я кивнул головой в знак согласия. Негоже сопротивляться, когда тебя на аркане тянут к светлому будущему.

Ехать было не близко, имение находилось за городом. Я сидел и вспоминал своё знакомство с моей первой лошадью.

Когда я был курсантом пограничного училища, то мне просто объявили: «Курсант Туманов, лошадь Тайна, седлать и на построение в манеж».

Легко сказать – оседлать лошадь. Как её седлать, когда не знаешь, с какой стороны к лошади подойти и как к ней втиснуться в тесный станок, который не кавалеристами называется стойлом, не получив кованым копытом по самому болезненному месту? А как седло надевать?

Проходивший по проходу между станками пожилой подполковник‑кавалерист ласково сказал:

– Не бойся, сынок, вытяни руку в сторону, чтобы это увидела твоя лошадь, и скажи твёрдо – Принять!

Повинуясь этому волшебному слову, лошадь послушно посторонилась, пропустив меня с седлом. Остальное было уже не столь сложным: положить седло на спину лошади, установить переднюю луку седла точно посредине холки, проверить, ровно ли лёг потник, и затянуть подпруги. Отрегулировав длину стремян, я надел оголовье на голову лошади и вывел её в манеж.

С лошадью надо ласково разговаривать, похлопывать легонько по шее, чтобы установить с ней контакт и притупить бдительность перед решительным затягиванием подпруг седла: когда затягиваешь подпруги, лошадь естественно надувает свой живот, ослабляя подпруги, и во время езды можно легко вместе с седлом съехать под живот лошади.

Когда подпруги надёжно затянуты, человек становится хозяином положения, и лошадь внимательно наблюдает за ним, чтобы использовать любую слабость и оплошность всадника для перетягивания на свою сторону чаши весов пока ещё хрупкого равновесия в отношениях человека и животного.

Тайна была созданием нежным. Тёплые серо‑голубые плюшевые губы её ласково собирали с ладони крошки хлеба, а большие блестящие влажные глаза ежедневно обдавали такой волной нежности, что прикосновение стремян к Тайне, не говоря уже о резких движениях поводом, рассматривались как непозволительная грубость.