Будьте моим мужем (СИ) - Иванова Ксюша. Страница 39

"Если что", это в смысле, чтобы я не ревновал, не думал, что она к нему на свидание отправилась! Да, дело, с тобой, Пашка, совсем худо, если женщина боится с другим мужиком заговорить без присутствия третьих лиц!

— Эмма… прижмись к обочине.

Она тут же отключилась и свернула вправо. Я тоже припарковался и вылез из машины. Мои эмоции были странными, я понимал отлично, что так быстро сменяться они не должны были бы. Но почему-то полное одобрение ее слов и ее поступков, понимание собственной неправильности, моментально сменилось раздражением, злостью и ревностью, стоило только увидеть, что она принарядилась, накрасилась и распустила волосы, отправляясь на встречу с этим… мудаком!

Она быстро пошла навстречу. И, наверное, судя по радостной улыбке на лице, бросилась бы в мои объятия. Но успела заметить мое состояние. Заметить и понять.

— Паша…

И остановилась на тротуаре, не дойдя всего пары шагов.

50. Эмма

И вовсе не желание навсегда избавиться от необходимости иметь дело с Антоном руководило мною, когда через несколько часов после нашего с ним разговора, я сама позвонила ему снова. Глупо, наверное, да только заглянув в морозилку, я не нашла ни курицы захудалой, ни вырезки, ни даже фарша! За всеми последними жизненными потрясениями мне было как-то не до пополнения запасов! Осмотрела все закрома. Написала внушительный список. Подумала, что это все нужно покупать срочно — дело-то к вечеру идет! Ну и решила, раз уж все равно выезжать придется, отдать флешку, чтобы отделаться от мучающего мою совесть дела. Чтобы уже не думать об этом, да и еще о том, что Паше как-то нужно сказать…

А сказать было нужно. Я обещала. И не то чтобы я так щепетильно к собственным обещаниям относилась, не то чтобы была таким уж "человеком слова". Просто врать именно ему не хотелось. Начинать отношения с обмана не хотелось. А еще это был, пусть даже не очень приятный, но все-таки вполне серьезный повод позвонить! А услышать Пашин голос мне хотелось безумно… Да только он трубку не взял.

Нарядилась (мало ли, вдруг вернусь из магазина, а Паша уже приедет!), накрасилась, оставила волосы распущенными, что делала редко — хотелось быть в его глазах красивой, чтобы не пожалел о том, что предлагал вчера…

Полинка громко подпевала песне, звучащей по радио, и даже пританцовывала на своем сиденье. Андрюша с интересом рассматривал витрины — мне было хорошо их видно в зеркало заднего вида. На душе — радостное предвкушение, желание улыбаться и петь вслед за дочкой! А еще волнение приятное, легкое — знала, чувствовала, что приедет он, дела доделает и приедет…

Я уже почти добралась. Точнее, именно где-то здесь я бы и припарковалась, когда мне позвонил Паша. Я не ожидала звонка, поэтому никак не могла подобрать слов, чтобы сказать ему, что собираюсь сейчас делать. Кроме того, глазами все время искала место, куда бы можно было приткнуть машину. И что интересно, нашла его ровно в тот момент, когда он сказал мне: "Прижмись к обочине"! И остановилась точно возле крыльца здания редакции, где работал Антон! То есть, там, где и было нужно!

А теперь вот стояла и смотрела на Пашу. И понимала, чувствовала то самое, о чем он мне сам вчера говорил — да, он опасен. Неспроста руки в кулаки сжаты! Неспроста на скулах играют желваки! А губы превратились в тонкую линию… Взгляд… Боже мой! Мне вдруг стало страшно, хотя я ведь ничего такого…

— Паша, — начала я оправдываться, а потом вдруг подумала, что так ведь нельзя! Что всем он хорош — красавец, детей любит, зарабатывает, в постели… лучше не думать сейчас об этом… да только как жить с ним таким? Как жить вместе, если он все время вот так психовать будет? А если… не зря же сам этого боится! Вдруг сейчас ударит меня? Просто у него может помутиться рассудок — вон как глаза молнии мечут! А удар-то поставлен! Боксер в недавнем прошлом… А если… если ребенка ударит? Не по злобе своей, а вспылив, вдруг, неожиданно? Может быть, он был прав, когда говорил, что ему к врачу нужно, прежде чем семью создавать?

Я сделала маленький робкий шаг назад. А он шагнул ко мне. И как-то вдруг, разом, очутился буквально в нескольких сантиметрах — не рядом, а вокруг, надо мной, оказалось, заслонил от меня целый мир! Моя голова сама вжалась в плечи, и я не знала, что мне делать — говорить или лучше не провоцировать и молчать! И именно в этот момент на крыльце рядом с нами появился Антон…

Что происходило дальше, я запомнила плохо. Спустя час, сидя в коридоре здания полиции, и ожидая, когда на такси за Полинкой приедет Вера Васильевна (мне разрешили отвезти самой на своей машине, но находясь в таком состоянии, когда руки трясутся, а голова совсем не соображает, я элементарно боялась это делать), и с удивлением смотрела на сидящего рядом Андрюшу.

Я не знаю, как получилось так, что в тот момент, когда Паша прижал Антона за шею к стене здания, мальчик вдруг оказался не в машине, а возле нас! Только он с диким криком, с воем, с плачем, кинулся к мужчинам! И неожиданно для меня вцепился в Антона! Мне сначала показалось, что он спасает, что пытается оторвать парня от Паши, занесшего кулак. И тот факт, что он бил его, ногами, маленькими кулачками, даже зубами хватал за отталкивающие руки, я поняла и осмыслила только сейчас! А еще… Андрюша дико кричал! И в его непрерывном "А-а-а-а!" Мне порой слышалось: "ма-а-а-а-ма-а-а!"

Полиция приехала очень быстро. Павел успел только несколько раз заехать Антону по лицу. Но удары, видимо, были неслабыми — лицо его распухло и посинело на глазах, он плевался кровью и зубами, стонал и даже, кажется, плакал. Когда нас увозили, Антон садился в машину скорой помощи. Андрюшу я с трудом оттащила и держала вырывающееся, напряженное тельце на руках всю дорогу сюда в участок, всерьез опасаясь нового приступа.

Молодой полицейский, предложивший сесть за руль в мою машину и довезти нас, по пути пытался добиться от меня, что же все-таки произошло, но я, находясь под впечатлением от случившегося, и даже, наверное, в шоке, ничего вразумительного сказать не могла.

Пашу в наручниках отвели в какой-то кабинет. Нас предупредили о том, что допросят тоже, только позже — ищут педагога, так как детей можно опрашивать только в его присутствии. И как я ни объясняла, что мальчик не разговаривает, меня никто слушать не стал — разбрелись по кабинетам, оставив меня с детьми в коридоре.

Мы сидели на железных стульях, прикрепленных к стене и молчали. Полинка, видимо, чувствуя общее напряжение, молча рисовала ручкой в моей записной книжке, а Андрюша смотрел в одну точку на стене. Чуть дальше, рядом с комнатой, где за стеклом сидел дежурный, то и дело отвечая на звонки, были и другие люди, за которыми я, сама того не желая, наблюдала. На таких же железных стульях у кабинки дежурного примостилась пара очень пьяных алкашей, которых участковый привел и хотел определить в обезьянник. Дежурный не позволял — говорил, что им впору бы в вытрезвитель.

Я слушала все это, отмечала про себя, но в голове крутилась только одна мысль — что все-таки произошло? И если поведение Паши я еще могла себе объяснить, то что делал Андрюша, зачем он бил Антона, которого видел в первый раз в жизни? Этого я не понимала! Проявление агрессии такое? А может быть, мальчик страдает каким-нибудь психическим расстройством? Как и Павел…

— Андрюша, — позвала его тихонько, так, чтобы сотрудники полиции не слышали. — Зачем ты дядю бил?

Он, до этого сидевший безучасно, после моего вопроса занервничал — личико скривилось, глазки покраснели, а в уголках появились слезы. И мне стало жаль его. Подняла подмышки, усадила к себе на колени, прижала головенку к груди. И он заплакал, затрясся всем телом, судорожно цепляясь за мое платье.

— Маленький мой, зачем? Не нужно было так! А если бы он тебя ударил? А если бы дядя Паша ударил?

— Мама, — вдруг сказала Полинка, продолжая рисовать какие-то каракули и даже не глядя в мою сторону. — Этот дядя бил Андрюшину маму. Он брал ее за горло. И она умерла.