Убить меня - Хмелевская Иоанна. Страница 29

Я и поступила, как считала нужным, – позвонила Роберту Гурскому.

Инспектор Гурский вовсе не считал нужным притворяться, будто у него есть какие-то еще причины, кроме как попить у меня чайку. До хорошего чая он большой охотник, а мой чай едва ли не лучший во всей Варшаве. Комплиментам этим я верила с готовностью и чая не жалела. Ну а ведь чай молча пить не будешь, разговор сам по себе заводится.

– Я не могу слишком уж нахально вмешиваться в расследование, – говорил Гурский, прихлебывая чай, – в конце концов, с инспектором Рейкеевагеном мы не друзья-приятели, отношения у нас чисто служебные. И он не очень-то делится со мной своими успехами и планами. Может, ему тоже пришла в голову мысль о знакомых… А Гонсовская права, любовника непременно следует потрясти. И эта Кузьминская из Кракова… Минутку. Говорите, Кузьминская? Так это ведь девичья фамилия Эвы. Родственница?

В самом деле, а я от волнения и не сообразила.

– Не знаю, Ядя говорила о ней только как о подруге, но, может, и родня. Завтра уточню у Яди.

– А почему не сейчас?

Я взглянула на часы:

– Поздно. Кто-нибудь из хозяев мог вернуться домой, не будем создавать девушке трудности. Но вот расспросить Малгу Кузьминскую я могла бы и сама. Для этого не обязательно ехать в Краков.

Гурский молча смотрел на меня, и в его глазах много чего можно было прочитать. Я поднапряглась и кое-что поняла.

– Ну да, – не совсем уверенно начала я, – бабам между собой легче договориться… Но я чувствую себя неловко. Ведь я всех этих Гонсовских не обманываю, они прекрасно знают, что я в контакте с полицией, вот и выкладывают мне всю правду, чтобы я сама выбрала и сообщила полиции те сведения, которые им не навредят. Они верят мне. А Кузьминскую, выходит, придется брать хитростью? И не поеду я в Краков, пускай и близко. Пан так смотрит… Ага, догадалась – моя Мартуся! Так ведь Мартуся на хитрость не способна, у нее что на уме, то и на языке. Думаете – оно и лучше? По-вашему, Мартуся – наилучший вариант? Согласна, она очень приятная в общении. Но если окажется, что Малга Кузьминская что-то кому-то сказала, то полиция всерьез возьмется за нее… Нет, вы и в самом деле уверены, что разговор с Кузьминской лучше начать в частном порядке?

– Разве я хоть слово сказал?

– Я и без слов все поняла.

А Гурский все молчал, и тут я рассердилась.

– Ну ладно, мы знакомы тысячу лет, вы еще в школу ходили, а может, и вовсе в детский сад, когда я уже вовсю дружила с народной милицией. А сначала и с прокуратурой. Вы в те годы меня за руку не держали, откуда вам знать, какие преступления я совершила? Нет, не совершила, но всегда мечтала совершить. И что?! Не получается у меня с криминалом! Возможно, я слишком глупа для преступлений. Ладно-ладно, попробую. Холера с вами!

Гурский наконец заговорил, мягко и вежливо:

– Законность пани не нарушит. Это во-первых. А во-вторых, я прекрасно знаю, что пани не переступает закон, если, конечно, закон в ладах со здравым смыслом. Разумеется, вы не станете проводить свое собственное расследование и не проговоритесь о том, что известно вам о следствии…

Тут уж я заорала во весь голос:

– А тогда пусть ваш Юрек-Вагон возьмется за любовника! Ядя Гонсовская права, у кого он арендовал виллу в Кабуре? И этот его сосед в Париже? У него что, глаз нет? Не видел, что сосед внезапно сменил машину?

– Еще раз напоминаю пани – подробностей не знаю…

– Так узнайте наконец! Если мне грозит опасность, то я имею право не блуждать в темноте! Согласитесь, это справедливо.

Стоило захлопнуться за Гурским двери, как я метнулась к телефону.

Мартусю я отловила на каком-то перекрестке и до смерти напугала, заявив, что она должна немедленно мчаться на улицу Витоса, допрашивать некую Малгу Кузьминскую. Вместо того чтобы свернуть направо, бедная Мартуся поехала прямо и опомнилась там, где уже нельзя было остановиться.

– Погоди, дай куда-нибудь приткнуться, и ты мне все повторишь. О боже, здесь везде стоянка запрещена, и вообще я еду не в ту сторону. Почему я должна ее допрашивать и кто она такая?

Я коротко объяснила ей задачу.

– Словом, побеседуй с ней по-дружески, выясни, не родня ли она Эве. Или свояченица. Кто-то там мог выйти за кого-то…

– А какая разница?

– Двоюродная сестра – это родственница. Но муж двоюродной сестры – только свояк. А потом разговори ее и выведай, что ей было известно о планах подруги провести отпуск с любовником. И кому она об этих планах говорила. Хахалю, приятельнице, кому угодно. Поняла?

– Понять-то я поняла, – вздохнула Мартуся, – и даже улица Витоса недалеко отсюда. Но не лучше ли позвонить и предупредить человека, что нагряну?

– Не уверена. А вдруг она скажет, что не намерена с тобой встречаться, и привет? Ты сразу лишишься всякого шанса втереться в доверие. Так что внезапность лучше всего. Уж не говоря о том, что у меня нет номера ее телефона.

Мартуся на удивление быстро оправилась от свалившейся на нее напасти. И даже принялась генерировать собственные идеи:

– Ну хорошо, но ведь ты тоже знаешь какую-то Кузьминскую! Вы даже вместе учились в школе. Может, та твоя Кузьминская тоже родственница или свойственница?

– Одно другому не мешает, можешь и моей поинтересоваться. Только вот имя ее вспомнить не могу. Или тоже Эва, или Лялька, то есть Мария…

– А ты не можешь узнать?

– Черт ее знает, где сейчас ее разыскивать. Они переехали уже сто лет назад, теперь может сидеть в Америке или Пернамбуко. Да это не имеет значения. Правильно, вот и предлог. Хочешь разыскать мою одноклассницу, поэтому отлавливаешь всех Кузьминских.

– А если не сработает?

– Пожалуйста, есть другой, еще лучше. Тебе звонили из полиции и разыскивали Эву, якобы она у тебя проживала. Вот пусть и объяснит, что бы это такое значило. Да предлогов можно сочинить пропасть. И лучше поезжай к ней сейчас же, в такое время все нормальные люди обычно возвращаются домой.

– Я, например, не возвращаюсь, а еду невесть куда»..

– Так я же сказала – нормальные.

– Ну ладно, попробую, раз ты просишь.

Господи, и чего я так суечусь? Не моя страна, не мой труп, не мое расследование, не моя работа… И я твердо решила отвлечься хотя бы на время и немного побыть нормальной и приличной женщиной.

Но как бы не так. Все мысли вертелись исключительно вокруг расследования. Дело, может, и не мое, и труп уж точно не мой, но лежал-то он в каком-то метре от моего багажника! Разве могу я оставить это без внимания? А кроме того, если я не стану вмешиваться в это дело, кто, скажите на милость, расскажет мне все детали? Да никто! Ототрут в сторонку и словечка не скажут! Нужен мне такой покой? Да никогда! Это все равно что дочитать детектив до самого интересного места и обнаружить, что последние страницы кто-то вырвал с корнем! Да я себе потом места не нашла бы, пока не отыскала окончание.

Подумав еще немножко, я честно призналась, что приличной и нормальной женщины из меня не выйдет, как бы ни старалась. У всякой приличной женщины – дом, муж, дети, уборка, гости, вечные хлопоты, чем накормить-напоить, постирать, квартиру привести в порядок. У меня, правда, тоже детки имеются, но вижу я их, слава богу, раз в году, а насчет гостей… Ну случается, угощу кого-нибудь, а чаще гости и так обходятся. Да, еще приличная женщина должна вечно думать о том, как она выглядит, значит, парикмахер, косметичка, маски, макияжи… О, этого еще не хватало!

Нет, я решительно предпочитаю преступления…

Направляясь в Варшаву на арендованном автомобиле, Солмс Унгер размышлял о политике. Вот, Польша присоединилась к ЕС, словно выполняя его желание. Немецкие номера на его машине без проблем и совершенно незаметно позволяли переезжать из одной страны в другую. То есть не оставляя на границах никакого следа. Пограничники проверяли исключительно всякую шелупонь – Россию, Белоруссию… А немцев не трогали. А если какой фотоавтомат случайно и зарегистрировал его машину – тоже не страшно. Машина взята в аренду неким врачом-неврологом, который, благодарение господу, уже два месяца как помер. Невозможно, чтобы за неделю удалось это обнаружить, а через неделю Сомса Унгера уже не будет.