Цена страсти (СИ) - Навьер Рита. Страница 3

– Ну, свадьба же. Да и ваши пацаны на нас зуб точат.

– Пфф. Тебе кажется. Что им с вами делить?

– Вас, – хохотнул Захар.

Алёнка засмеялась, я тоже улыбнулась, но улыбка получилась вымученной – у меня вновь возникло предчувствие чего-то неизбежного и опасного. И, вместе с тем, появилось ощущение странного дискомфорта, словно кто-то следит за мной.

Я, будто точно зная, откуда исходит это ощущение, повернулась вправо и встретилась взглядом с «неизбежным». Тот самый парень, который стоял в дверях, сидел теперь чуть поодаль от нас и снова прожигал меня взглядом. Правда, не так неотрывно, да он и общался с кем-то, но то и дело на меня посматривал. А меня бросало то в жар, то в озноб.

Как за спасительную соломинку, я опять схватилась за телефон – ответа от Миши так и не было. Я отправила ему ещё одну эсэмэску без особой надежды, просто чтобы чем-то занять руки. Вечно не знаю, куда их деть, когда вот так нервничаю. Почти залпом, не чокаясь, выпила вино, которое подсунул Захар:

– Выпьем за приятное знаком… – осёкся он, глядя на меня, потом улыбнулся ещё шире: – Вот это наш человек!

Как же, ваш! От вина мне стало ещё жарче. В груди пекло, кожа горела. Голова у меня резко отяжелела, будто свинцом налилась, я даже подпёрла лицо руками. Но зато волнение почти улеглось, я даже нашла в себе смелости открыто посмотреть на незнакомца. Пусть знает, что я не смущаюсь от его взглядов. Хотя, конечно, смущаюсь...

А он ничего такой, сформировалась неожиданная мысль. Высокий, широкоплечий. Ворот кипенно-белой рубашки расстёгнут на несколько верхних пуговиц, и в прореху видна крепкая смуглая шея. Под тонкой тканью бугрятся мускулы. Тёмные волосы стрижены под полубокс. Чёрные прямые брови чуть сведены к переносице, отчего вид у него чересчур серьёзный. Особенно на фоне остальных развесёлых курсантов.

Он вполне мог бы считаться даже красивым, будь у него лицо не такое… суровое, что ли. Или жёсткое. А косой шрам под скулой ещё больше подчёркивал эту жёсткость. Может, потому и возникало ощущение неумолимой опасности.

Я поймала момент, когда он отвернулся, и спросила у Захара.

– А вон тот, в белой рубашке, тоже ваш?

– А, да, наш... Это Олег. Хочешь познакомиться? – разулыбался он понимающе.

– Нет, нет, нет, – закачала я головой протестующе. – Не хочу, конечно! Я просто… просто так спросила. Он таким серьёзным выглядит.

– Ага, Олег у нас такой. Серьёзный. Лучший курсант, между прочим, так что рекомендую.

– Не смущай девушку, – прервала его Алёнка Стародубцева. – И к тому же, у неё уже есть парень.

– В самом деле? И где же он? Чревато оставлять без присмотра такую симпатичную девушку.

Захар был мил с нами обеими, но я видела, что Алёнка ему больше нравится. Наверное, ему хотелось общаться с ней наедине, да и Стародубцева, судя по всему, не возражала бы. Третьей лишней мне быть не хотелось, поэтому я встала из-за стола и направилась к выходу.

– Я не танцую, – уловила я низкий голос с хрипотцой.

Не удержалась, скосила глаза и снова поймала его взгляд, тяжёлый, тёмный, немигающий.

– А что так? – цепляла его за рукав белой рубашки девчонка с нашего курса.

– Не хочу, – отрезал он, не сводя при этом глаз с меня.

Я сглотнула и торопливо прошла мимо них.

– Фу, какой ты бука… – последнее, что я услышала за спиной перед тем, как выскочила в коридор.

В холле музыка не так сильно грохотала, и я решила снова набрать Мишу, но увидела на экране конвертик – он сподобился ответить: «Я у себя, через 5 сек спущусь». Ответил он почти полчаса назад, но, очевидно, так и не спустился. Ну, ладно, раз Магомед не идёт к горе, наведаюсь к нему сама.

Комната Миши находилась на последнем, пятом этаже. Звуки из столовой сюда уже совсем не долетали. И, видать, весь местный народ гулял сейчас на свадьбе, потому что коридор был непривычно пустой и безмолвный. Лишь из Мишиной комнаты доносились обрывки разговора и смех.

Разве так нормально? Я его там потеряла, а он и в ус не дует, сидит там с кем-то, болтает, смеётся.

Я решительно направилась к его двери, слегка приоткрытой, занесла руку, чтобы приличия ради постучать, а уж потом войти, как отчётливо услышала:

– … ну, что, ещё по одному заходу? – спрашивал кого-то Миша.

– Не, Мишган, я пас. Меня и так уже штырит не по-детски.

– Ага, пойдёмте лучше вниз, поточим что-нибудь, – подал голос кто-то третий. – И так там, наверное, уже всё смели.

– Тебе, Ромыч, лишь бы жрать, – непривычно растягивая гласные, сказал Миша и тоненько хихикнул.

– Ну а что? После планчика – самое оно! А тебя там Машка твоя не потеряла? Смотри, тоже найдёт себе лётчика, как Иванова.

Я уже хотела войти и посмотреть, что там такое творится, но любопытство взяло верх. Интересно стало, что на это ответит Миша.

– Ну прям, скажешь тоже. Если б я позволил – так Машка бы по пятам собачкой за мной ходила. Она у меня ручная. Вон, пока мы тут сидим, сто раз позвонила и написала: Миша, ты где…

Последнее он произнёс противным фальцетом, и те двое захохотали. А я вспыхнула, будто мне публично отвесили пощёчину.

– Так ты ей уже вдул?

Я оцепенела. Нет, не говори им! Ты же поклялся, что никому не расскажешь.

– А то!

– Что, правда? Свершилось? Дала-таки? Ну, молодца. Мужик. Я-то думал, она тебя так и будет обламывать.

– С чего это? – фыркнул Миша. – Да я уже как только её ни трахал. И сегодня трахну. Если захочу. Как захочу, так и будет.

Он на несколько секунд заткнулся и, глумливо усмехнувшись, добавил:

– Это Машка с другими такая недотрога. А со мной... – Миша снова гадко хихикнул... – по первому свистку раздвинет ноги. Если захочу. А не захочу – будет молчать в тряпочку. И послушно ждать. И в рот смотреть. А ты говоришь: лётчик.

– Не, ну ты прав, в принципе...

– Конечно, прав! Бабу свою надо держать на коротком поводке. Чтоб место своё знала. Моя – знает. Это вон Костян – подкаблучник, Оксанка им вертит, как хочет...

– Чего это...?

Я в ужасе отшатнулась от двери. Лицо полыхало огнём от стыда, от немыслимого унижения. Будто Миша меня не просто публично ударил, а облил помоями, распял и препарировал. В груди встал тяжёлый ком так, что каждый вдох давался с трудом и болью.

Я попятилась, потом развернулась и побежала прочь, вдоль по коридору, затем свернула на лестницу, спустилась на несколько пролётов и обессиленно, как подкошенная, присела на корточки. Буквально сползла спиной по стенке. Казалось, иначе ещё шаг и я просто упаду, ослабевшие ноги не удержат.

Ком в груди, казалось, стал огромным и распирал так, что вот-вот проломит рёбра. Это колотилась во мне истерика, рвалась наружу, сотрясая тело. Я крепко зажала обеими руками рот.

Как он мог? Как мог говорить обо мне так, словно я вещь? Так уничижительно, так похабно… Мы с Мишей встречались больше года, и никогда, ни разу он не был груб, даже когда ссорились. Мог повысить голос, но такие ужасные слова себе не позволял. Да и сразу же спохватывался и очень искренне потом извинялся. Ромашкой называл...

А как омерзительно он говорил про нашу близость!

Первый раз у нас случился месяц назад, на его день рождения. Он обращался со мной так нежно и трогательно… И хотя мне тогда было очень больно, физически больно, на душе оставалось только светлое, тёплое чувство. Будто мы после этого стали ещё ближе, будто между нами возникла невидимая и прочная нить, Ведь мы открылись друг другу до конца, обнажили самое сокровенное.

Во всяком случае, для меня это было сродни некому священнодействию, когда отдаёшь кому-то всю себя, без остатка, без сожаления. Для меня это был акт доверия и полного единения. Для меня это было важно и ценно, а он: трахал… раздвинет ноги по свистку...

После этих его слов, которые до сих пор рефреном звучали в ушах, я чувствовала себя растоптанной и грязной. И это невыносимо больно. Я услышала собственный сдавленный всхлип и крепче зажала рот. Задышала шумно, тяжело, пытаясь побороть подступавшие рыдания.