Цена страсти (СИ) - Навьер Рита. Страница 30

– Ну причём тут это? – обиделась Ольга Романовна. – Я и не претендую. Меня сам факт возмущает. Она осрамилась, а ей поездку заграничную…

Я сняла пальто, достала из шкафа плечики, заметив при этом, как сильно дрожат руки. И щёки горели так, будто мне надавали пощёчин. Как унизительно было это всё слушать. И обидно, и стыдно…

Однако меня озадачила её фраза насчёт поездки. Меня опять собираются отправить в Гамбург? Да ну нет! Такого быть не может. Коломейцев, ректор наш, сам же отказал, так что с чего бы вдруг?

– Оленька, ну не будьте ханжой. Какой вы там срам нашли? Если вы про то видео, что вчера вечером нам показали, то срама там никакого нет. Ну, поцеловались наша Маша с молодым человеком. Очень симпатичным, кстати. Я бы сама такого поцеловала с удовольствием, – посмеивалась Амалия, а потом добавила укоризненно: – Я ещё понимаю, почему Стас ходит сегодня зелёный и злой. Понимаю, почему Виктор Анатольевич гневается. Но вам-то что за беда? Порадовались бы за коллегу, что у неё такая насыщенная личная жизнь.

Я рада, Амалия Викторовна, ужасно рада! Только почему-то одних за аморалку выгоняют, а других отправляют за границу.

– А так всегда и бывает, – фыркнул завкафедрой. – Чему удивляться.

Ольга Романовна, наверное, хотела бы и дальше негодовать, но я захлопнула дверцы шкафа и вышла. Увидев меня, она так и застыла с открытым ртом. Впрочем, быстро с собой справилась и даже выдавила приветствие.

– Не переживайте вы так, Ольга Романовна, – ответила я сухо на её «здравствуйте». – Ни в какой Гамбург ехать я не собираюсь. И вообще, пришла написать заявление. Так что выдохните и успокойтесь.

Ольга Романовна смутилась, забормотала что-то невнятно.

– Почему? – округлил глаза завкафедрой.

Амалия заохала:

– Да как же? Да вы что? Маша, глупости какие! Не горячитесь из-за всякой ерунды. Понятно же – ваши идиоты-пятикурсники души в вас не чают. Вот и наломали дров в сердцах. Что с них взять, молодые совсем. Сначала бегут, потом думают. Не любили бы они вас, так и не отреагировали бы так бурно.

Я с ней не спорила, не станешь же ей рассказывать, что причина не только в них, да вообще не в них. Не станешь же жаловаться, что просто невмоготу тут оставаться и продолжать жить как ни в чём не бывало. Я кивала и вежливо улыбалась, ожидая, когда она договорит. Хотя была ей признательна за такую поддержку.

И всё-таки эта поездка никак не шла у меня из головы. То ли Ольга Романовна что-то напутала, то ли… что?

Коломейцев меня недолюбливал, а после развода со Стасиком очень показательно встал на сторону Чернецкого. Может, он меня так спровадить хотел с глаз подальше? Хотя куда проще взять и настоятельно посоветовать написать заявление по собственному желанию.

Шурочка тоже недоумевала.

– Ничего не понимаю, что там у них творится, – округлив глаза, возбуждённо шептала она, когда я появилась в приёмной ректората. – Вчера вечером старший Чернецкий как только тебя не полоскал у Коломейцева. Так тот его в итоге заверил, мол, всё, Мария Алексеевна тут работать не будет. Я, говорит, уже всё решил.

Шурочка опасливо покосилась на дверь ректора, из-за которой не доносилось ни звука.

– Я уж тебе не стала вчера звонить, портить настроение на ночь глядя, – продолжила она. – Думала, утром расскажу. А тут вдруг Коломейцев приходит с утра злой как чёрт, орёт ещё на меня, торопит, дёргает… А потом этим Гамбургом огорошил. А когда примчался Чернецкий к нему с истерикой, тот сначала твердил, что вот он так подумал и решил, типа, так надо. А потом проговорился, что на него кто-то сильно надавил, как я поняла. Чернецкий тут же стух. Такие вот дела. Колись, Машка, тот твой мужик с видео, он кто? Не он ли нашего Коломейцева так нагнул?

Я не знала, что и думать. Зачем бы это Олегу? Я выбыла из игры, всё, подкупать меня нет надобности. Или это такой прощальный подарок? Компенсация за моральный ущерб?

В любом случае ничего и никогда я от него не приму. Так что зря он старался.

Глава 11

Олег

Времени катастрофически не хватало. Ни на что. Не спал почти, лишь короткими урывками – сон для него сейчас непозволительная роскошь. Каждый час, каждая минута на счету. Да он и не уснул бы нормально. Нечеловеческое напряжение, в котором Олег пребывал последние дни, не давало расслабиться.

Столько всего надо было успеть сделать перед тем, как... Нет, об этом лучше не думать. Это мешало сосредоточиться на главном.

За пять лет у Арсения Шубина Олег достиг очень многого. Задумывался ли он когда-нибудь о том, что далеко не все их дела – просто бизнес? Вряд ли.

Добро и зло были для него всегда понятиями отвлечёнными. Просто громкие и пустые слова. У него имелась собственная система ценностей, в которой главное место занимал «его» человек. Тогда им был подполковник Шубин.

С первого курса Петр Петрович ему покровительствовал, наставлял, помогал. Олег относился к нему хорошо, но всё же как к постороннему человеку.  Но этот посторонний сделал для него то, что не всякий родной сделает. И спас от тюрьмы, и помог наказать тех, кто, по сути, убил мать. Какой же он посторонний? Он стал ему почти отцом.

Благодарность, которую Олег никак не мог выразить, вскоре переросла в привязанность, и когда подполковник умер, он горевал по-настоящему, как горевал бы о смерти отца, которого никогда не знал.

Арсений Шубин не был ему ни близок, ни дорог, но он – родной брат Петра Петровича. А подполковник любил своего брата.

Спустя несколько месяцев после смерти подполковника на Шубина было совершено покушение, не первое и, наверняка, не последнее. Но тогда Олег быстро вычислил заказчика.

Шубин, который прежде относился к нему настороженно и даже где-то с ревностью (впрочем, он ко всем, кроме своего брата, относился настороженно), сразу проникся, приблизил, наделил почти неограниченными полномочиями.

Шубин имел феноменальный нюх на то, что может принести выгоду, но ещё с 90-х привык действовать нахрапом, идти напролом, убирая в прямом смысле любую преграду.

Миллер же предпочитал другие методы. Ведь у любой преграды есть слабое место, у любой цепочки – слабое звено. Надо лишь вычислить его и просчитать вероятные последствия.

А вот сам он был неуязвим, потому что когда нет привязанностей – нет и слабых мест. Когда ничего не боишься потерять и ничего не желаешь обрести – ты свободен и неуязвим.

Всё оборвалось в то утро, когда он прилетел из Лондона. Больше всего хотелось спать – сказывались долгий перелёт и джетлаг. Звонок Шубина застал его по пути домой. Обычный деловой звонок, пока одна, походя брошенная фраза Арсения, не заставила его сердце болезненно дёрнуться.

– Ну ладно, Олег, тогда отдыхай. Созвонимся завтра, а мне тут ещё надо с одной журналистской козой разобраться.

– Серьёзное что-то? – равнодушно спросил он.

– Да не-е-ет. Выскочка какая-то, просто воду мутит. Петицию вон выкатила. Ерунда это всё, но мне сейчас лишний шум вокруг завода не нужен. Сам знаешь. Ребята к ней наведывались на днях, объяснили ей ситуацию, но, видать, не очень доходчиво. Так что потолкую с этой Чернецкой сам. Сейчас за ней отправлю парней…

«Чернецкая» прозвучало как выстрел.

– Я сейчас приеду.

Мало ли Чернецких, говорил он себе, вдавливая педаль газа. Вовсе не обязательно, что это будет та самая Маша.

Но это оказалась она…

Почти всё из этого досье Олег и так уже знал. Он не следил за ней, просто время от времени интересовался. Знал, что у неё всё в порядке и жизнь её неплохо устроена, и этого было достаточно.

А когда-то он сходил от неё с ума, просто болен был ею. Теперь, вроде, всё успокоилось, ни тоски, ни тяги, ни сожаления не осталось. Потому-то сам себя не понимал – отчего сердце холодело, когда он нёсся по загородной трассе к дому Шубина, а потом выскакивало из груди, когда сидел в кабинете и напряжённо ждал, зная, что с минуты на минуту её привезут.