Неожиданная Россия (СИ) - Волынец Алексей Николаевич. Страница 41

О тех краях маньчжуры и китайцы на исходе XVII века почти ничего не знали, имея лишь смутные сведения, что лет двадцать назад один из эвенских «князцов», кочевавших с оленями в полутора тысячах вёрст к северу от Амура, на землях современной Магаданской области у истоков Колымы, не желая платить дань русским, был не прочь перейти в подданство пекинского императора.

Русский дипломат нашел изящный выход из сложного положения – попросил маньчжурских представителей указать на китайской карте, или как тогда говорили «чертеже», где же находится этот затребованный маньчжуро-китайцами «Нос». Уловка сработала, карт столь отдалённых земель в Пекине XVII века не имелось. «Только де у них того Носа в чертеже их не написано, потому что тот Нос лежит далече в море в полунощную страну…» – писал Головин в Москву.

5 сентября 1689 года, на исходе второй недели переговоров, Головин направил маньчжурским послам официальное письмо на имя самого маньчжурского императора, изложенное «римским», то есть латинским языком. Как вспоминал португальский иезуит Томас Перейра: «Письменный протест, врученный москвитянами нашему послу, был искренним, благоразумным, в нем не было ни приниженности, ни надменности. В твердой и прямой ноте они приводили веские основания для своих возражений. Нота была проникнута величием и христианским духом, – к сожалению не католическим, – и в ней не было ни фальшивого смирения, ни иллюзий величия… Московский посол прислал эту ноту, потому что маньчжуры твердо настаивали на хребте Нос, и он уже отказался от всякой надежды на успех переговоров. Поэтому в течение суток он сильно укрепил свой город, и, когда подготовка была закончена, прислал эту ноту протеста…»

«Москвитяне также велели принести хлебное вино…»

«Мы не можем согласиться на эти границы, – писал в ноте Головин, – Мы не хотим кровопролития и не бросаем вам вызова. Однако же, если вы ополчитесь против нас, мы, веруя в помощь господа бога и в справедливость нашего дела, будем защищаться до конца…»

Дипломатическая хитрость Головина заключалась в следующем. Маньчжурские послы не могли не передать это письмо своему императору, но после изложенного «римским языком», в случае срыва переговоров, инициаторами войны выглядели именно представители Пекина. Неизвестно, знал ли Головин о предыдущей биографии главного маньчжурского посла Сонготу, но дипломатический удар попал точно в цель – опальный родич маньчжурского императора испугался брать на себя роль зачинщика большой войны, тогда как заключение успешного мира давало ему шанс вернуть влияние при дворе своего монарха.

6 сентября (27 августа по старому стилю) 1689 года стороны, наконец, согласовали текст договора. Маньчжуры убрали непомерные требования на земли аж до Чукотки и севера Якутии, согласившись с предложением Головина провести рубеж двух держав южнее Удской губы Охотского моря, примерно там, где сегодня посреди всё ещё дикой тайги соприкасаются административные границы двух районов Хабаровского края – Тугуро-Чумиканского и района имени Полины Осипенко.

Первый в истории дипломатический договор между Россией и Китаем, вошедший в историю как «Нерчинский трактат», был составлен на трёх языках – русском, латинском и маньчжурском. Показательно, что на китайском языке – наречии завоёванных маньчжурами ханьцев – официальный текст соглашения тогда не составлялся.

Экземпляры договора собственноручно писали русский переводчик Иван Белобоцкий и француз-иезуит Жербийон. Хотя договор и был выгоден Пекину, но позднее китайские историки не раз обвиняли участвовавших в переговорах иезуитов, что русские якобы их подкупили «сибирским соболями и водкой», отчего маньчжурский Китай получил меньше земель, чем мог рассчитывать в тех условиях…

Более суток стороны потратили на согласование последних деталей – как будет происходить сам процесс торжественного подписания. Последним камнем преткновения стал вопрос, чьё же имя – русских царей или маньчжурского императора – будет стоять в тексте первым. Фёдор Головин дипломатично рассудил, что в его экземпляре первыми будут записаны русские цари и дипломаты, но «не будет считать странным, если китайцы поставят у себя имя своего императора на первом месте».

Наконец, вечером 8 сентября 1689 года, у стен Нерченска состоялась торжественная церемония подписания договора. «Наши послы, – вспоминал иезуит Жербийон, – прибыли сопровождаемые большей частью нашей кавалерии, окруженные офицерами и сановниками их свиты и одетые в церемониальные одежды; это были халаты из золотой парчи и шелка с драконами империи; их сопровождало более полутора тысяч всадников с развернутыми знамёнами… Московских послов сопровождали 200 или 300 пехотинцев, барабаны, флейты и гобои которых смешивались со звуками труб, литавр и волынок кавалерии. Это производило очень приятное впечатление…»

Чтение экземпляров договора вслух на разных языках и «приложение печатей» продолжалось до наступления темноты. Как вспоминает португалец Перейра: «Была уже ночь, и всё это происходило при свете зажженных восковых свечей…» Наконец стороны произвели «размен договорами» – Головин и Сонготу обменялись экземплярами. «После чего они под звуки труб, литавр, гобоев, барабанов и флейт обнялись» – вспоминал иезуит Франсуа Жербийон.

Церемония завершилась совместным ужином при свечах. Как вспоминал Томас Перейра: «Московские люди велели внести прекрасные блюда со сладостями, правда немного грубыми. Среди сладостей была голова белого сахара с острова Мадера, вызвавшая восхищение наших послов, которые никогда прежде его не видели… Москвитяне также велели принести хлебное вино, которое пекинским послам не понравилось, так как было очень крепким».

Глава 23. Пушки из колоколов

Как колокольный звон православных церквей и монастырей спас русскую артиллерию

Решение царя Петра I переплавить церковные колокола на пушки обросло народными легендами и всегда по-разному трактовалось потомками. В зависимости от политических пристрастий, одни видели в этом практический шаг царя-модернизатора, порвавшего с «дремучим» прошлым, другие – демонстративный разрыв царя-западника с исконными традициями святой Руси.

Что же в действительности произошло три с лишним века назад, когда в Москве летом 1701 года собранные со всей России колокола спешно переплавляли на пушки?

Медь поражения

Северная война со Швецией началась для России с катастрофы. В ноябре 1700 года русская армия потерпела страшное поражение под Нарвой. Среди прочих трофеев, врагу досталась вся наша артиллерия – 195 орудий, в том числе 64 тяжелых осадных пушки.

Чтобы осознать всю тяжесть и значение этой потери, надо понимать два исторических факта. Во-первых, в то время именно пушки были самым металлоемким производством, а металл был крайне дорогим. Не случайно русское крестьянство того времени в быту обходилось практически без металлов и изделий из них – единственными металлическими предметами в сельском хозяйстве были топор, серп да «сошник» или «лемех», режущие землю металлические наконечники сохи или плуга.

Во-вторых, до Петра I у России почти не было своих источников металлов. До начатого царём-реформатором промышленного освоения Урала, железо на Руси делалось либо из незначительных запасов «болотных» руд, либо покупалось в Западной Европе. При первых царях из династии Романовых свыше половины используемых в стране металлов закупалось у купцов из Германии, Англии, Голландии и Швеции.

Ещё хуже обстояло дело с медью и оловом – до начала XVIII столетия эти металлы на территории России не добывались вообще. При том именно из бронзы, сплава меди и олова делались тогда самые лучшие артиллерийские орудия. Чтобы взять в то время вражескую крепость требовалось минимум несколько десятков больших осадных пушек, каждая в несколько тонн медных сплавов. Например, захваченная шведами под Нарвой тяжелая русская пушка «Скоропея» (изготовленная искусным мастером пушечного литья Андреем Чоховым через несколько лет после смерти Ивана Грозного) – это 3669 килограмм бронзы, сплава меди и олова.