Притяжению вопреки (СИ) - Навьер Рита. Страница 12

— Да ну бросьте! И потом, я прекрасно и тут всё делаю.

— Как это?

— Легко. Есть ноут, есть сеть — а больше мне ничего не нужно.

Вот уж кто необыкновенный — так это она.

Во всяком случае, я впервые встретил девушку, которая с интересом слушала про мою работу. Обычно девушки даже не понимают, о чём речь. Анита тоже далеко не всё понимала, конечно, но запросто спрашивала, что к чему и почему, а не зевала и не кривилась от скуки, как другие.

Я тоже ненавязчиво её расспрашивал о личном, но о себе она рассказывала скупо и неохотно. Однако главное я уяснил — она не замужем и не была там раньше.

В общем, вечер получился чудный, хотя мы только болтали, ничего такого… Но когда она ушла, стало вдруг тоскливо.



=16.

На следующий день Анита пришла снова. Где-то в обед. Правда, я только встал. Не успел ещё и глаза толком продрать. А потому что вчера, после её ухода, никак не мог прийти в себя. Взбудоражила она меня конкретно. Сердце колотилось, аж в висках долбило. И изнутри прямо-таки распирало. Какой уж там сон?

Так что я перемыл посуду и даже полы протёр — надо же было как-то сублимировать переизбыток энергии. Потом решил прикрутить кое-какую улётную фишку в проге для Иваныча, да так и заработался почти до утра.

Когда позвонили, я, не размыкая глаз, на автомате, чистил зубы. Шатаясь, доплёлся до двери, открыл — и остолбенел. Увидеть Аниту я никак не ожидал.

— Добрый день, — улыбнулась она.

Я сглотнул, вытаращившись на неё, румяную от холода и какую-то сияющую, что ли.

— Простите, что так внезапно. Я звонила, но у вас телефон недоступен. А вечером будет некогда… Да я ненадолго. Просто принесла вам поесть, вы же не выходите на улицу, наверное…

Она говорила и говорила, а я молчал и хлопал глазами.

— Можно?

Наконец я очнулся и поспешно отошёл, пропуская её в квартиру.

— Я вас разбудила? Извините.

— Нет-нет. Я уже давным-давно встал. С первыми лучами солнца.

Конечно же, я сразу взбодрился. Потом сообразил, что стою перед ней в одних боксёрах.

— Вы проходите, а я сейчас…

Пока она раздевалась в прихожей, я, наоборот, впопыхах одевался. Натянул джинсы, футболку, пшикнул Олд спайсом на всякий случай.

А она уже хозяйничала на кухне. Выкладывала из своей сумки какие-то контейнеры.

— Ничего, что я тут так освоилась? — спросила она, когда я возник на пороге, очевидно, с идиотским выражением лица.

— Хорошо даже, — кивнул я. — А что там?

— Тут — лазанья, а тут — салат. А я гляжу, вы за ночь успели кружками обзавестись, — с еле уловимой насмешкой заметила она, открывая свои контейнеры.

— Угу, расстарался, — я сел за стол, разглядывая угощение. Аппетит проснулся такой, что затмил конфуз. Эта её лазанья пахла просто обалденно. — Подумал, вот принесёте вы лазанью, как чай будем пить?

Она коротко засмеялась, выкладывая еду на тарелку.

— Вы такой забавный.

— Если я забавный, может, на ты перейдём?

— Я не против, только вы — первый, — улыбнулась она. — Я не очень умею сокращать дистанцию… А где у вас, кстати, столовые ножи?

— Не уверен, есть ли они тут вообще. А обычные тебе не подойдут? — спросил я с напором на «тебе». Я-то с удовольствием эту самую дистанцию сокращу.

— Ну, если других нет, то пусть будут обычные.

Ела она так чопорно и изящно, что я чуть снова не стал ей «выкать».

Матушка моя тоже обожала все эти церемонии, но меня приучить не сумела. То есть я, вроде, знаю, что и как (если не забыл, конечно, давно же всё это было), но предпочитаю есть без этих заморочек. Для меня еда — это просто еда. Необходимый источник жизненных сил, не больше и не меньше.

В юности, помню, аж бесило, когда матушка устраивала из обычного обеда целый ритуал. Но сейчас за Анитой наблюдать было прикольно. Наверное, её родители тоже допекали в своё время с этими куртуазными манерами, но преуспели явно больше, чем мои.

Что-то такое я и спросил у неё. Но она неожиданно побледнела, отложила приборы, опустила глаза. Может, родители у неё умерли и ей стало горько?

— Извини. Я, кажется, ляпнул что-то не то, да? С твоими родителями что-то случилось? Если не хочешь, не говори… Прости, я не хотел тебя огорчать.

Помолчав, она, не поднимая глаз, сказала:

— С отцом, насколько я знаю, всё в порядке. А мать давно умерла.

— Сочувствую… Это ужасно, когда умирают родители. По себе знаю. Так что представляю, как тебе тяжело…

Она кивнула, но потом вдруг вскинула голову. Посмотрела прямо в глаза так пронзительно, что у меня дыхание перехватило.

— Нет, ужасно было, когда мать была жива, — тихо произнесла она. — Она едва не убила моего младшего брата.

Я аж растерялся от такого заявления.

— Нечаянно? — предположил.

— Она была опустившейся алкоголичкой, она морила его голодом и вместе со своими дружками-собутыльниками избивала, если тот плакал. Её лишили родительских прав и отправили на три года в колонию. Там она и умерла. Я всю жизнь стыдилась этого. И даже не знаю, зачем тебе всё это рассказываю. Обычно наоборот скрываю… Наверное, просто невмоготу уже всё держать в себе.

Я накрыл её руку ладонью, легонько сжал длинные пальцы.

— Тебе не должно быть стыдно. Но мне очень жаль, что у тебя было… такое в жизни…

Затем она как будто ушла в себя. Я пытался её растормошить, отвлечь, развеселить. Анита кивала иногда и что-то отвечала, и даже иногда впопад, но я видел, что мыслями она совсем не здесь.

Я боялся, что после этого она больше не появится. Ну, типа, сказала лишнее и больше не захочет встречаться — у меня так бывало не раз. Я звонил ей вечером — она не ответила. Однако на другой день перезвонила сама, пообещала в понедельник вечером зайти проведать.

И я потом так ждал понедельника, что чуть ли не подпрыгивал. А ещё опасался — вдруг передумает? Или просто что-нибудь у неё не сложится?

Но нет, она пришла, и мы с ней проболтали до глубокого вечера. Иногда мы как-то по-особенному сталкивались взглядами. Не знаю, как объяснить и почему так получалось. Ведь порой рассказываешь что-то, она слушает, смеётся, смотрим друг другу в глаза — и на душе тепло и хорошо. А потом вдруг взглянешь, вроде так же, как только что смотрел — но внутри резко всё сжимается и к горлу приливает горячая кровь. И тут же все мысли вылетают из головы. И без слов ясно, что она в этот момент чувствует то же самое. Мы тогда замолкали на полуслове и как будто на несколько секунд выпадали из реальности. Потом разрывали взгляд, и морок отступал.

Мы и не заметили, как прошло три с лишним часа. И всё равно мне было мало. Когда Анита спохватилась, что уже поздно и ей пора, аж отпускать её не хотелось.

Я вызвался её проводить. Она немного поупиралась, но уступила. Я ведь всё равно за ней бы увязался.

В тот вечер выпал первый снег, и казалось, что на улице сразу как-то светлее стало.

— Ты скоро уже доделаешь ту свою работу? — спросила она, пока мы шли по обочине пустынной дороги в сторону её дома.

Ни людей, ни машин, только мы, огни фонарей и снег. Лишь редкие окна светились в этот час.

Через дворы мы бы добрались от меня до неё минут за пять, но мы, не сговариваясь, выбрали кружной маршрут. Да и брели медленно-медленно, будто специально растягивали время. Ну я-то уж точно. Мне чертовски не хотелось с ней прощаться.

— Ну да. Думаю, что скоро. Дома как-то быстрее дело идёт. Через две недели допишу приложение, потом с недельку потестирую. Ну, то есть проверю, всё ли работает, как надо. Ну и всё.

— А потом сразу уедешь?

Мне послышалось, или в голосе её и правда звучало сожаление?

— Не знаю…

Вообще-то, прежде я так и собирался, но теперь… Теперь я даже думать не хотел, что уеду, что мы с ней расстанемся.

— У тебя там дела? Тоже, наверное, работа? Семья?

— Нет, я, знаешь, птица вольная. Я бы и не смог вот так работать в одном месте изо дня в день, постоянно. Надоедает же. А я жуть как не люблю однообразие и рутину. Но ещё больше не люблю, когда над тобой кто-то стоит, приказы отдаёт, помыкает. И ты, типа, должен подчиняться, даже если не хочешь. Вот эти трудовые отношения здорово смахивают на крепостные. А я — за равноправие.