Мои двенадцать увольнений (СИ) - Комаров Артем А. "КАА". Страница 20

Квартира Оксаны Борисовны была просторной и обставлена роскошно, но эта роскошь не била по глазам и не кричала, я богат, я очень богат, а просто была и ощущалась. Мы пили чай за маленьким столом, из тонких фарфоровых чашек и вот уже второй час разговаривали ни о чем. За это время я так не поняла, зачем меня собственно позвали.

— Николь, вы умная женщина, и прекрасно знаете, что со мной будет в ближайшее время. Я прошу вас, не говорите Андрею о моем состоянии.

— Я это вам уже обещала.

— Мой сын взрывной и даже страшно думать, что с ним станет, когда я … Обещайте, что не оставите его в этой ситуации. Вы его не боитесь, вы сможете его образумить.

— Я постараюсь.

— Вы мне обещаете?

— Обещаю. рядом

— И что же вы обещали моей маме?

Андрей прошел к столику, поцеловал мать в щеку и сел рядом.

— Я пообещала, что сбегу от вас при первой же возможности.

— Я вот решил вам помочь, секретаря нашел.

— Очередная протеже?

— Если она вас не устроит, гоните в шею.

— Договоримся сразу, я не занимаюсь обучением, мне все равно кто ее родители и если она меня не устроит, то и вам достанется.

— Ой, Николь, пригласите меня на это посмотреть, еще ни разу не видала, как моего сынка разделывают под орех.

— И не увидишь, мамочка. Я ж большой босс и никто не может меня под орех разделать, я как самодур всех уволю к чертям собачим, а потом обратно возьму.

— Если они согласятся обратно вернуться, сынок.

— Николь вернулась.

— Мне пора, а то потеряю работу до ужина.

— Вас проводить?

— Нет, спасибо. Спасибо, Оксана Борисовна.

— Приходи еще девочка.

И почему Андрей не видит, что происходит с его матерью, или он убедил себя, что все нормально?

Потом я поехала к матери, проведала ее и вернулась обратно. Дом стал мне чужим, я там больше не была в своей тарелке. Я радовалась за мать, но было жаль расставаться с частью детства, затаившейся в углах комнаты. Когда я вернулась домой, Ладочка торжественно вынесла мне корзину цветов, по дизайну мне сразу стало понятно, кто мне это ромбовидное художество прислал. Даже записку было не обязательно смотреть. Но все же ее прочитала. Меня приглашали покататься по каналам. Я согласилась. Каналы оказались Питерскими, перелет, каналы, Финский завив, все было замечательным, и рассвет в мужских объятиях стал приятным завершением этой ночи, но не более. Как вариант для необременительных встреч Егор подходил, но и только, неделя и гудбай. Возможно, я какая-то дефектная, но за свои двадцать восемь лет ни разу не влюблялась, так чтоб захватывало дух, чтобы не смогла жить без этого человека, чтобы мечтать о нем и думать постоянно, все мои романы были исключительно рассудочны, с моей стороны-то уж точно, всегда знала их срок почти с точностью до дня. А их дальнейшей судьбой я мало интересовалась, все мои бывшие были надежно и глубоко женаты, после расставания они встречали свою судьбу и быстро окольцовывались, странным было только то, что некоторые в подпитье звонили в ночи и признавались в любви. Подруги обещали, что однажды мне сорвет крышу и тогда я пойму их. Но боюсь, что даже без крыши никогда не смогу понять, как можно позволять себя бить и находить оправдания для «любимого». Пару подруг я потеряла, треснув в отместку их парней.

Вот и сейчас, Егор ждал от меня перемен и какого-то другого к нему отношения, и я честно не понимала, чего он ждет. Я — дефектная.

Понедельник начался со знакомства с Устиньей, хотя я с ней толком и не познакомилась, мне пришлось ходить на встречи вместо Ковина. Вечером, когда все уже разошлись по домам, Андрей приехал на работу. Теперь мне стало понятно выражение, черен от горя. Оксана Борисовна просто не проснулась, для нее это было благом. Это я видела, как сгорают от рака, как боль разрывает тело, и понимала — смерть во сне была благом. Но не для Ковина. Он словно заледенел. Следующие дни пролетели в суете: организация похорон и все, что с этим связано.

Ковин стоял около окна и смотрел в пустоту. Я занесла привычный кофе и собиралась исчезнуть из кабинета, как делала все последние дни.

— Ты знала.

— Что именно?

— Ты знала, что она умирает, и ничего мне не сказала.

— А что я тебе должна была сказать? Твоя мать умирает?

— Да, черт возьми!

— Ты и сам это прекрасно знал.

— Ты знала, ты знала, когда раскладывала эти чертовы карты, знала и молчала. Я смотрел значение той карты. Смерть. Знала и молчала. Я не хочу тебя больше видеть.

— Документы об увольнение будут готовы через десять минут…

Часть. Увольнение четвертое. Старый знакомый или сама поверила, сама уволила

«Ты и сам это прекрасно знал», эти слова уже несколько дней вертелись в моей голове. Да знал, только не хотел в это верить, цеплялся за все мамины отговорки и не допускал этой мысли. А теперь? Что теперь? Уже неделя прошла, на работе была полнейшая тишина, гробовая тишина и некому было вырвать из этой тишины. Никто рано утром не встречал меня с чашкой настоящего турецкого кофе, никто не спорил со мной, никто не мог взбесить меня или рассмешить. И я сам все это устроил. Я в очередной раз выгнал ее из-за своей несдержанности. И как теперь ее возвращать? Позвонить и спросить: «Когда будешь на работе?» Как извиняться? Нет, по телефону не вариант, нужно при встрече. Но вот станет ли она со мной встречаться, с деспотом и самодуром. Выгнал и теперь не знаю, как вернуть, сам себя разделал под орех. Надеюсь, мама, ты видишь это с небес и наслаждаешься.

И все же надо звонить, а там как пойдет.

— Добрый день, Николь Александровна.

— Здравствуйте, Андрей Владимирович.

— Вы станете со мной разговаривать?

— Стану.

— А встретитесь?

— Когда?

— Сегодня.

— Знаете где Лужков мост? Я сейчас там.

— Если минут через десять я подъеду, вы дождетесь?

— Дождусь.

Николь стояла на мосту, странная фигура среди железных замковых деревьев, людей не было, обычно здесь толпились гудящие свадьбу, но видимо «для прогулок час непраздничный». Пальто слегка разлеталось, волосы трепал ветер, цвет был черным, привычным, и слегка отливал синевой, сейчас она была похожа на ту цыганку, встреченную за дверью с надписью «Мадам Николь принимает». На плече сидел комок шерсти и наблюдал за каждым кинутым московским уткам кусочком хлеба, шерсть котенка сливалась с волосами, и только виляющий хвост выдавал живое существо. Как его звали? Андреано, он тогда еще подумал, что это она его именем котенка назвала, а оказалось именем великого итальянца. Это существо на плече еще больше роднило Николь с гадалкой. И как подойти? Как извиниться? И простит ли?

— Здравствуйте, Николь.

— Здравствуйте.

Она даже не повернулась в мою сторону, как кормила уток, так и продолжала это увлекательное занятие.

— Как вы?

— Нормально.

— Это хорошо.

— Николь, вы вернетесь?

— Да.

— Почему?

— А что, вы этого не хотите? — немного насмешки в голосе, по которой успел соскучиться.

— Хочу, но после моих выкрутасов…

— Когда мне было двенадцать, отец погиб, я его обожала, он был всем для меня, моим миром, почти кумиром, ему доверяла больше чем себе. Я обвиняла во всем маму, я ей такого наговорила, что до сих пор стыдно, но в тот момент мне нужно было на кого-нибудь это выплеснуть, а не держать в себе. Так что я вас понимаю.

— И прощаете?

— Может и прощаю. Но не забываю.

В подтверждении ее слов, котенок выгнул спину и зашипел.

— Оксана Борисовна сказала, что пока я сама не захочу уйти, никто меня не сможет выгнать. Пока я не хочу. А вы кофе не хотите? Здесь, в паре минут езды, есть совершенно волшебная кофейня.

И впервые за все время этого разговора она взглянула на меня и улыбнулась, и эта улыбка говорила, что все будет хорошо, что утром она будет встречать меня с чашкой кофе, и я опять подслушаю новый анекдот. А сейчас мы пойдем и выпьем чашку мира… очередную.