Моя любовь, моё проклятье (СИ) - Шолохова Елена. Страница 70

И Полина — добрая душа, насела на него со всем пылом:

— Рем, не увольняй Лизу!

— Ну а как я должен с ней поступить?! — вопрошал он, чувствуя так, будто его в угол загоняют. — Полина! Она же если не крот, то дура, беспросветная дура, и я даже не знаю, что хуже.

— Ну, поругай её. Только не сильно. Ты же знаешь, как ей сейчас тяжело из-за Берковича.

Да, он это знал — Полина передала.

Беркович оказался обычным прощелыгой с замашками альфонса, только в рабочем ключе. Вроде как Лизе всячески угождал, пока она числилась заместителем Штейн, а как её понизили, резко сбавил градус услужливости. А потом и вовсе неосторожно обмолвился где-то кому-то, что «толстая Лиза его достала», и был случайно услышан и Полиной, и самой Лизой.

Лиза — в горькие слёзы, Полина, коль скоро стала свидетельницей, начала её утешать, и, в общем, как-то они подружились на этой почве.

И в общем-то, ему без разницы, пусть, всё лучше, чем скандалы. Но… вот из-за того случая с тарифами как раз и произошла их первая настоящая, крупная ссора.

Злой на Лизу, даже не столько из-за того, что она так тупо накосячила, а из-за того, что подослала к нему жену, Ремир всё же не тронул её, даже не вызвал к себе, но в полной мере за этот промах отыгрался на Оксане Штейн. И премии лишил, и выговор вкатил, ну и высказался, конечно. Надо же было кому-то излить… Но, по сути, Штейн тоже виновата. Она — коммерческий директор, значит, отвечает за всё в своём подразделении.

Полине же тогда сообщил:

— Лизу твою я не тронул, только потому что ты попросила. Но подобный инцидент не мог остаться безнаказанным, сама должна понимать, поэтому я наказал Штейн.

Посыл его был, в общем-то, прост: не вмешивайся в мою работу и не иди на поводу у Лиз и прочих.

Но Полина всё поняла по-своему, взглянула на него так, будто впервые увидела и ужаснулась, а потом произнесла:

— Не думала я, что ты такой жестокий.

И два дня, целых два чёртовых дня, не разговаривала с ним. Совсем. Он с ума сходил, потому что мучился от её холода, но считал себя правым. Они вместе ездили на работу и с работы, точнее, Коля их возил, но хранили взаимное молчание. Только Сашка тогда была связующим звеном. При ней, не сговариваясь, они никогда не выясняли отношений и не показывали, что между ними пробежала кошка. Делали вид изо всех сил, а вот когда Сашка ложилась спать, наступал арктический холод. Полина замыкалась. Даже спали друг к другу спиной. И эта пытка длилась двое суток.

Первым сдался всё же он, но, как оказалось, она только этого и ждала, очень ждала. И сразу настало долгожданное, сладкое примирение.

Позже он пытался ей объяснить, что все эти меры, наказания, выволочки и прочие диктаторские замашки — вовсе не удовольствия ради. В самом деле, садист он, что ли? Нет же! Просто таков механизм управления. Шутка ли — три тысячи человек, десятки цехов, разбросанных по всей области и, что важно, немало опасных объектов. Тут без строгой дисциплины ну просто никак. Вот и приходится гайки закручивать, иначе что? На шею сядут и ничего делать не будут. И это в лучшем случае.

Но Полина, очевидно, в его объяснения особо не вникала. Потому что и после Лизы просила то за одного, то за другого.

Он злился, негодовал, но шёл на поводу. Да потому что… ну как ей отказать?

Оттого и вздохнул свободно, когда она согласилась уволиться.

Только вот как-то неинтересно стало на работе без неё. Постоянно и сильно тянуло домой.

Первое время он буквально шалел от восторга — вместо тишины пустой квартиры его ждала Полина, ждала Сашка, обе — с улыбками, с радостью в глазах. А ещё всякие аппетитные запахи плыли из кухни. Да и спустя несколько месяцев радовался такому незамысловатому домашнему счастью ничуть не меньше, просто спокойнее.

Вторая крупная ссора случилась из-за матери. Та тоже взяла в моду воздействовать на него через жену. Вот откуда они все этого понабрались?

Но в конце концов он психанул: «Не лезь в мои отношения с матерью».

Полина тогда отшатнулась, и хотя он тут же, почти сию секунду стал просить прощения за грубость, целый день не могла отойти.

Потом объяснила, что не грубость её покоробила, а… в общем, такую забористую речь задвинула, что Ремир опешил — столько диких выводов из одной неосторожной фразы, брошенной в сердцах: мол, указал ей на место, закрывается от неё, нет полной близости, нет единения и чего-то там ещё, по-настоящему так и не впустил в свою жизнь…

Не впустил в свою жизнь?! Да у него и жизни-то никакой нет, кроме неё. А сказал так только потому, что злило это манипулирование. Но Полина сильно дулась, а он страдал. Целый день. Ночью всё же получилось переубедить.

Но всё это мелочь по сравнению с последней их ссорой, в которой отзвуком аукнулось треклятое прошлое.

Он ведь честно старался забыть, что тогда, в лагере, случилось, не думать о том, просто выкинуть из головы.

Да и простил её за всё давно. Но это прошлое настырно лезло и лезло, всплывая в самый неподходящий момент и безжалостно вскрывая поджившие рубцы.

В тот день, ровно неделю назад, они с Полиной и Сашкой гуляли в центральном сквере. На работу он не поехал, потому что завтра улетал в Японию, хотел вместе провести время.

В сквере уже понастроили ледяных фигур к Новому году, домиков всяких, лабиринтов. Но главной забавой была, конечно, горка, высоченная, в несколько полос. Народу каталось — тьма, с визгами, со смехом. Сашке тоже хотелось так, но её, кроху, могли запросто сбить, поэтому Полина отправилась с ней. А Ремир наблюдал снизу, махал им рукой.

Позвонил Макс — вот как раз обсудить поездку в Японию. Из-за гвалта было плохо слышно, и Ремир отошёл чуть в сторону, где в стороне от общего гуляния прохаживались чинные парочки. Там они и столкнулись с Назаренко.

Ремир знал, что «Сарма» на ладан дышит, если уже не приказала долго жить. Но в детали, в причины, в последствия не вникал.

С Назаром разговаривать он не хотел, один его вид рефлекторно будил в нём самые тяжёлые чувства. Но тот был пьян и, заметив Ремира, свернул к нему. Уж конечно, не за тем, чтоб поздороваться.

— Что, думаешь, сделал меня? — расплылся Назаренко в неприятной улыбке. По виду пил он не первый день. Истасканный весь, вонючий, заплывший. — Затоптал меня, думаешь? Ну, радуйся, радуйся, пока можешь.

— Свали, — коротко бросил Долматов.

— Чего это? — деланно изумился тот. — Не хочешь с давним знакомым пообщаться? Гордый, да? Важный сильно? Где, кстати, Польку потерял, жёнушку свою ненаглядную? Да-да, я всё знаю, заженились вы. Полька мне сама сказала.

Ремир тотчас напрягся. Они разговаривали?

— Ой, смотрит-то смотрит! — паясничал Назар. — Будто перед ним тут го*но какое-то.

Икнул, снова гадко улыбнулся:

— Если ты такой гордый, что же взял себе пользованный товар? Подобрал после меня…

Ремир не сдержался, обрушил на него всю боль, всю вспыхнувший злость.

От одного удара Назаренко грузно рухнул в снег, захрипел, выругнулся матом. Чинные парочки остановился, уставились с настороженным любопытством.

Ремир развернулся, нашёл Полину с Сашкой. Сразу ничего не сказал, и дома весь вечер молчал, хотя Полина почувствовала. Спрашивала, что случилось, но он отнекивался.

Завёл разговор уже ночью, в их спальне, когда Сашка видела уж десятый сон.

— Ты встречалась с Назаренко? — спросил.

И тут же заметил, как она напряглась, как на лицо набежала тень, как в глазах промелькнуло… что? Испуг? Вина?

Полина расстилала кровать. Движения её обычно плавные, чарующие, стали слегка резкими и угловатыми. Занервничала, понял он. И это ударило больнее, чем пьяный, мерзкий трёп Назара.

— Да, мы случайно встретились, — ответила она.

Но в глаза не смотрела! И если случайно, почему так напряглась?

— И как часто вы случайно встречаетесь? — глухо спросил он, чувствуя, как тяжело бухает в груди сердце, отдаваясь гулким стуком в ушах.

Она тотчас вскинулась: