Возьми меня с собой - Бочарова Татьяна. Страница 13

Лера едва переоденется, отсидит летучку и сразу бежит по палатам. Скорей, скорей, пока не дойдет до заветной восьмой.

С Андреем она вела себя сдержанно, говорила только о его самочувствии, да еще иногда обсуждала Скворцова, а глаза старательно отводила в сторону.

И все-таки каждый раз во время ее посещений случался такой момент, когда взгляды их встречались. Тогда оба, как по команде, замолкали на полуслове, продолжая общение на неслышимом, лишь двоим понятном языке.

Каждый раз после такого Лера с трудом заставляла себя очнуться, продолжать работать — ей хотелось, чтоб эти мгновения длились как можно дольше.

Даже дед со временем стал замечать их бессловесную беседу и во время нее затихал, переставая ворчать, а лишь кряхтел и кашлял.

Поняла все и Анна.

Как-то раз, выйдя из восьмой палаты, Лера наткнулась на ее многозначительную ухмылку. Она хотела было пройти мимо подруги, но та цепко взяла ее под руку.

— Не наухаживалась, чай, за больной дочкой, мамаша? — насмешливо проворковала Анна Лере в самое ухо.

— О чем это ты? — Лера невинно округлила глаза, демонстрируя полное недоумение.

— Да все о том же. — Анна кивнула на полуоткрытую дверь, за которой остались Андрей и Скворцов. — Мало тебе ребенка выхаживать, так еще и кавалер понадобился, который еле на ногах стоит!

— Что за чушь! — Лера резко высвободила руку. — С чего ты это взяла? И вообще, какое твое дело?

— Никакого, — покладисто согласилась Анна, — просто жалею тебя, дурочку. Влипнешь ведь, как Бог свят, тут и ясновидящей быть не надо.

— Да с чего я влипну-то?! Куда?! — окончательно завелась Лера.

— Туда! — хмыкнула Анна, отступая. — Думаешь, не видно, с какой физиономией ты из восьмой вылетаешь? Хоть бы в зеркало для начала поглядела, а потом уж на люди появлялась.

— Глядела, — Лера безнадежно махнула рукой.

Она понимала, что, по большому счету, Анна права, хоть и ведет себя по-хамски, и сует нос куда не просят. Понимала, но ничего не могла с собой поделать. Слишком втянулась в эти странные, недосказанные, запретные отношения, слишком, чтобы остановиться, перестать плыть по течению, образумиться.

Анна мотнула головой, смерила Леру долгим ироническим взглядом и пошла по своим делам, а Лерины угрызения совести продолжились ровно до следующего обхода.

Рисунок Андрея она повесила дома на стену возле кровати и каждый вечер долго, внимательно смотрела на него. И странно, чем больше она вглядывалась в контуры лица, изображенного на портрете, тем больше ей начинало казаться, что художник был прав и рисунок — точная ее копия. Он, этот рисунок, стал Лере чем-то вроде талисмана, отгонял от нее мрачные мысли, давая ощущение силы и уверенности в завтрашнем дне.

8

Ноябрь перевалил за середину. Зима в этом году настала ранняя, снегу намело целые сугробы. В один из выходных Лера выбралась на рынок и купила Машке пуховую куртку, двустороннюю, ярко-желтую с одной стороны и синюю с другой, а себе приобрела кокетливый берет из светло-серой ангоры.

Илья не объявлялся, и Лера наконец решилась позвонить ему сама. Впереди маячило очередное дежурство, и снова в который раз брать Машку в отделение на ночь у Леры не было ни малейшего желания: во-первых, девочка плохо высыпалась на узком и жестком диване, во-вторых, Лера точно знала, что Максимов никуда на этот раз не уедет и будет в больнице до позднего вечера. Одалживаться у него Лера не хотела и потому набрала номер мужа, надеясь, что тот не откажется посидеть с дочкой.

На работе Ильи не оказалось, пришлось звонить домой. Трубку тут же схватила Марина. Услышав Лерин голос, она безапелляционно заявила:

— Илюша болеет. У него грипп. С температурой.

— Давно болеет? — огорченно спросила Лера.

— Вторую неделю.

— И высокая температура?

— Тридцать семь, — скорбно ответила Марина.

— Позови его, мне надо кое-что ему сказать. Марина замялась, потом нехотя проговорила:

— Ладно, я позову. Только, знаешь, я давно хотела тебе сказать — он после разговоров с тобой несколько дней ходит как в воду опущенный. Поэтому ты полегче, не огорчай его, он ведь человек ранимый.

— Да что ты? — съязвила Лера. — Я как-то не замечала.

— Ты многого не замечала, — трагическим тоном произнесла Марина и позвала мужа.

— Слушаю! — слабым голосом сказал подошедший Илья.

— Это я, привет, — стараясь говорить мягко, начала Лера.

— Привет, — еще жалобней поздоровался Илья и старательно, фальшиво закашлялся.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Лера.

— Ужасно. Десять дней на работу не хожу. Все болит, страшная слабость.

— До завтра не оклемаешься? — с надеждой спросила Лера.

— А что завтра? — испугался Илья.

— У меня ночное дежурство. Я хотела, чтобы ты остался с Машей. Можно было бы взять машину от дома до дома, я бы вам ужин оставила. Ничего не надо делать, только переночевать. Ты ведь уже незаразный, вирус больше пяти дней в организме не живет.

— Видишь ли, — промямлил Илья, — вряд ли.

— Почему? — огорчилась Лера. — Ведь я тебя ни о чем не прошу, кроме как лечь спать в бывшей квартире. Если хочешь, заодно и послушаю тебя, и осмотрю. Может быть, есть какие-то осложнения.

— Нет-нет, — поспешно возразил Илья. — Не надо меня осматривать. Понимаешь… я точно не смогу. Завтра мы с Марой и Мишуткой идем в цирк.

Билеты взяли… еще месяц назад… дорогущие! — Лера чувствовала, что ему неловко, и понимала, что Марина находится рядом, бесцеремонно слушая его разговор с бывшей женой.

— Ты уж извини, — закончил Илья и снова начал тонко, неестественно кашлять.

— Тебе кашель смотреть представление не помешает? — спросила его Лера.

Он промолчал.

— Хорошо, — спокойно проговорила она, — я все поняла. Извини за беспокойство. Тебя, наверное, можно больше не ждать?

— Почему? — слабо возразил Илья. — Потом… как-нибудь, обязательно…

— Я думаю, — перебила его Лера, — Маше стоит сказать все как есть. Она уже не верит в твою командировку. И в затянувшийся отпуск тоже.

— Скажи, — потерянно согласился Илья.

«Господи, — с горечью подумала Лера, — какая же он тряпка. Как я могла прожить с ним пять лет и не заметить этого?»

— Пока, — ровным голосом проговорила она и повесила трубку.

Настроение было безнадежно испорчено. Обида за дочку переполняла Леру, делала ее злой и несчастной.

Как же так? Родной отец! Ведь он так хотел ребенка, прыгал у детской кроватки, тряс перед носом у малышки погремушкой, большой, сине-розовой, купленной в каком-то навороченном бутике за громадные по тем временам деньги!

Лера кинула свирепый взгляд на ни в чем не повинный телефон, оказавшийся свидетелем ее унижения, накинула на плечи пальто и вышла на лестничную клетку — налаживать контакты с соседями, сидящими дома.

В квартире, примыкавшей к ее собственной, жил одинокий холостяк, вечно хмурый, неулыбчивый мужик, часто выговаривающий Машке за то, что она громко топает за стеной.

Его кандидатуру Лера сразу отмела.

Следующая квартира принадлежала многодетной семье, где беспробудно пил отец. Маленькая, хрупкая, похожая на бесплотную тень, мать пробегала мимо Леры, бормоча себе под нос что-то невнятное, дети — их было пятеро, мал мала меньше, — вечно торчали во дворе с утра до ночи, все до одного сопливые и с разбитыми коленками.

Подсунуть в такое семейство Машку, естественно, не представлялось возможным.

Оставалась последняя квартира на площадке. Ее хозяйкой была чистенькая, приветливая старушка Елизавета Тихоновна, в прошлом учительница. Она жила одна, изредка ее навещали дочка и внук, приезжающие с другого конца Москвы, и ее отрадой был карликовый пуделек по кличке Ромео. Ромео, или Ромик, как называли его соседские ребята, имел курчавую шерстку нежно-абрикосового цвета, круглые, жалобные глаза и неубирающиеся до конца, слегка торчавшие из пасти желтоватые клычки.