Практика в академии (СИ) - Чиликина Александра. Страница 56

***

Проснулась от того, что кто-то ласково гладит меня по голове.

- Нянюшка, - сонно прошептала, все еще забывшаяся в своем сне-воспоминании.

- Нянюшкой меня еще точно не называли, - хмыкнул кто-то прямо над головой.

Резко распахнула глаза. В предрассветных сумерках мужчину, сидящего рядом, было почти не видно, но мне достаточно было услышать его голос. Он все-таки пришел. Ди Вальт все-таки пришел.

Молча смотрим друг на друга. Страшно произнести хоть слово, страшно услышать его сочувствие и снисхождение в ответ на мою глупую надежду. Не хочу, чтобы он начал меня успокаивать и говорить, что я ему «все равно почти как родная».

Ненавижу это почти.

Но Ди Вальт ни в чем не пытался меня убедить или пожалеть. Он только гладил меня по волосам, то проводя рукой от макушки до середины спины, то пальцем поддевая рыжие прядки, скользя по ним до самых кончиков.

Смотрел на меня так пристально, словно видел впервые.

Наверное, я уже все поняла, но предположение казалось таким невероятным, что даже про себя произнести его было невозможно, не говоря уже о том, чтобы предположить вслух.

Поэтому я лишь отвечала ему столь же пристальным взглядом, насупившись, замерев в ожидании привычной боли. Я слишком много надеялась, слишком долго ждала, давно похоронив, заперев на замок все тайные мечты о собственной семье, о родном по крови человеке рядом.

Мне было настолько страшно сейчас, я чувствовала себя настолько уязвимо, что в груди начал нарастать комок несдержанной злости, почти ярости. Хотелось укусить эту руку, оттолкнуть, сбежать, но не позволить, так привычно не позволить этому чужому человеку смотреть на меня так, словно я что-то значу, словно я не одна из тысяч других для него. Глупая иллюзия, с которой учишься так больно расставаться еще в детстве. Если кто-то добр к тебе, это не значит, что ты что-то значишь для него. Он может просто жалеть тебя. О, эта омерзительная жалость чужого человека, которого ты начинаешь считать своим! Мерзкий яд, черная кислота, разъедающая изнутри, когда открывается правда.

- Амели… - тихонько проговорил Ди Вальт, словно пробуя мое имя на вкус.

Это больше, чем я могла выдержать. Старые приютские инстинкты, долгие годы старательно подавляемые разумом и сознанием, снова вырвались на волю.

- Убери от меня свои руки, - прорычала, отбросив от себя мигом ставшие омерзительными пальцы, отпрыгнув на другой конец кровати, вжавшись в угол стены, обхватив себя руками в до боли знакомом жесте, рефлекторно ища защиты и поддержки.

Я запретила себе так делать. Запретила давно. Стена и собственные объятия не то, что может поддержать. Но сейчас сдержаться было невыносимо.

Глаза Ди Вальта расширились, он смотрел на меня с непониманием, тревогой, болью.

Ну что он так на меня смотрит?!! Никогда такой не видел? Так я тоже давно себя такой не видела.

Не так я это все представляла в детстве, совсем не так.

- Я понимаю, ты имеешь полное право злиться…

- На что? – Жестко оборвала. Скажи мне это. Скажи же.

В его глазах мелькнуло понимание.

- На то, что меня не было рядом. На то, что не догадался проверить. На то, что такой вот непутевый… твой отец.

Показалось, все вокруг замерло в оцепенении. Или это оцепенела я?

- Скажи что-нибудь, - скованно улыбнулся… мой отец.

Вряд ли можно находиться в более далеком состоянии от состояния «говорить», чем я сейчас. Максимум на что меня хватало – это сдерживаться от того, чтобы не задрожать всем телом и сохранить хоть какое-то подобие внешней адекватности.

Но Ди Вальт не был бы Ди Вальтом, если бы не сориентировался в мгновение ока. Оценив мое состояние, мужчина резко собрался, с его лица исчезли неуверенность и неверие, и вот передо мной уже сидит привычный декан и наставник.

По совместительству мой отец.

Боги, какой абсурд.

Осторожно, словно приручая дикое животное, Ди Вальт протянул ко мне руку. Медленно, показательно приближая ладонь, отслеживал каждый оттенок моей реакции.

- Можно мне к тебе прикоснуться? – Мягко спросил, замерев в паре сантиметров от моего лица.

Резко замотала головой из стороны в сторону.

Прийти в себя, мне нужно прийти в себя. Это не я, не я, не я сейчас себя так веду, а брошенный одинокий ребенок во мне. Лучше бы Ди Вальт ушел сейчас, но сказать об этом не хватало сил.

- И все-таки прикоснусь, - твердо, но без жестких ноток произнес мужчина, кончиками пальцев проведя по моей щеке, - я ведь имею на это право.

Он имеет на это право. Он имеет на меня определенные права. Кажется, эта мысль прострелила куда сильнее, чем его слова о том, что он мой отец.

Кто-то имеет на меня законное право. Я больше не сама по себе?

Не отстранилась, напряженно принимая ласку.

Кончики пальцев сменились ладонью, и вот уже Ди Вальт снова непозволительно близко, гладит меня по голове, по щеке, обводит по контуру подбородок. А вот уже чужие пальцы аккуратно разжимают хватку моих побелевших рук на предплечьях. Вместо этого мужчина сжимает мои ладони в своих, растирает, стараясь согреть и вызвать приток крови в онемевшие конечности, смотрит на них так сосредоточенно, словно сейчас это самое главное в его жизни.

- Я, наверное, никогда не смогу исправить все то, что с тобой случилось, - тихо заговорил, по-прежнему не глядя мне в глаза, - никогда не смогу объясниться даже перед самим собой, о том, как моя дочь, которой априори суждено было стать самым любимым и самым главным человечком в моей жизни, оказалась в настолько тяжелых условиях, насколько только могут выпасть ребенку. Такое я никогда не смог бы представить даже в самых страшных кошмарах, не мог даже теоретически допустить… - Его пальцы сжали мои настолько сильно, что стало больно. - Я не хочу просить у тебя прощения, потому что не считаю, что его заслуживаю. Я пойму и приму любое твое решение относительно общения со мной. Я лишь хочу сказать, что больше никогда не оставлю тебя одну. Ты уже взрослая, совсем взрослая, моя девочка, и мне бесконечно тошно думать, что я упустил все то время, когда должен был быть твоей главной опорой и поддержкой. Я не хочу рушить твою жизнь, усложнять ее или что-то от тебя требовать. Хочу лишь, чтобы ты поняла – я буду рядом. Всегда. Я больше никогда тебя не оставлю. Твои проблемы – и мои проблемы тоже, твои страхи, печали, мечты, радости я хочу делить с тобой, если ты того захочешь. Я не прошу у тебя возможности быть рядом. Я не спрашиваю. Я буду. Что бы ты ни решила, тебе придется с этим смириться. Можешь ненавидеть меня, презирать, проклинать, можешь даже пытаться покалечить. Я никуда не уйду. Я буду рядом. Я буду с тобой.

Совершенно не поддающийся контролю комок эмоций в груди вырос настолько, что стало трудно дышать. Откуда он знает, какие слова мечтает услышать каждый брошенный ребенок? Откуда знает, что даже «я тебя люблю» не столь важно по сравнению с «я тебя не оставлю»?

Внезапные, неудержимые слезы полились из глаз тонкими дорожками, мгновенно скатываясь по щекам, уступая место все новым и новым потокам.

Мы оба молчали, пока Ди Вальт не произнес:

- Безумно сильно хочу обнять тебя сейчас, Ами…

И я вдруг почувствовала, что снова могу говорить.

- Будешь спрашивать разрешения? – Срывающимся шепотом спросила.

- Не буду, - с облегчением ответил мужчина, заключая в поистине медвежьи объятия.

А я? Я не поверила ему, нет. Но решила дать шанс. Хочет быть рядом? Что же, пусть.

***

Вторым пунктом в моих мечтах после обретения родителей всегда шли расспросы. Когда-то я придумала себе с тысячу разнообразных причин, почему они потеряли меня в детстве и почему не могли найти. Разумеется, в классическом варианте моих представлений родители рассказывали свою душещипательную историю, после чего я обязательно прощала их и понимала, а затем наступало наконец «долго и счастливо». В реальности же на первом этапе «обретения» я мало того, что не обрадовалась, а практически устроила истерику, захлебнувшись чувством отторжения и паники.