Волшебный корабль - Хобб Робин. Страница 4

В общем, окончив работу и самолично притянув амулет к запястью пирата, мастер смог лишь энергично кивнуть, выражая удовлетворение собственным искусством.

Ну и, конечно, попозже Кеннит прикончил его. Это был самый разумный выход из положения, а уж в чем, в чем, но в благоразумии Кенниту отказать было нельзя. Естественно, и добавочную плату, истребованную мастером, он забрал обратно себе. Людей, нарушавших первоначальную договоренность, Кеннит терпеть не мог. Но резчика убил не поэтому. Просто иначе ему было не оградить свою тайну. Прознай люди, что их капитан таскает на себе амулет для защиты от колдовства, они непременно решили бы, будто Кеннит их боится. Еще не хватало — чтобы команда вообразила, будто он чего-то боится! Его удачливость порождала легенды. Люди, следовавшие за ним, верили в его счастливую звезду непоколебимо — в отличие от него самого. Потому-то они и готовы были пойти за ним в огонь, не говоря уже о воде. И что же — дать им повод вообразить, будто что-то способно отвратить от него удачу?…

Целый год после расправы над мастером он прожил в тревоге — уж не повлияло ли это убийство на произнесенное им заклинание, ибо амулет все не оживал. Как-то раньше он спросил самого резчика, сколько, мол, придется ждать, прежде чем черты маленького лица наполнятся жизнью. Но тот лишь красноречиво передернул плечами, а потом как умел объяснил жестами, что ни он, ни кто-либо другой не мог предсказать срока. Вот Кеннит и прождал целый год, чтобы заклятие наконец заработало, но в конце концов его терпение иссякло. Тогда-то некое нутряное чутье и подсказало ему, что настала пора посетить Берег Сокровищ и посмотреть, что за будущность насулит ему океан. Хватит ждать, решил он, пока эта штука проснется сама собой; пришло время рискнуть! Пусть счастливая звезда, осенявшая все дела Кеннита, оградит его еще всего один раз. Помогла же она ему в тот день, когда он пришел убивать мастера. Так случилось, что тот неожиданно обернулся — как раз чтобы увидеть, как Кеннит обнажает клинок. Пират про себя подумал — не потеряй резчик дар речи, его предсмертный вопль прозвучал бы куда как громко… Ладно! Капитан волевым усилием изгнал прочь все мысли о том ушедшем в прошлое деле. Он явился на Берег Сокровищ не для того, чтобы рыться в пыльных воспоминаниях. Он должен был сделать находку и тем самым упрочить свою будущность. Кеннит сосредоточил внимание на извилистой полоске выброшенного морем мусора и двинулся вперед. Его взгляд скользил мимо блестящих раковин, обломанных крабовых клешней, оторванных водорослей и всевозможных коряг. Бледно-голубые глаза шарили кругом лишь в поисках того, что сошло бы за истинную находку…

И далеко идти ему не пришлось. Кенниту попался морской сундучок, а в нем — целый сервиз чайных чашечек. Вряд ли они были сделаны людьми. Или использовались людьми. Их было двенадцать, все — изготовленные из высверленных окончаний птичьих костей. На чашках сохранялся рисунок, выглядевший так, словно кисть, которую обмакнули в темно-синюю краску, состояла из одного-единственного волоска. Чашечки долго состояли у кого-то в хозяйстве — синий рисунок выцвел и стерся до такой степени, что восстановить его первоначальный вид не было никакой возможности, а гнутые костяные ручки истончились сверх всякой меры… Кеннит устроил сундучок под мышкой и отправился дальше.

Он шел против солнца, и его удобные сапоги оставляли четкий след на мокром песке. В какой-то момент он поднял голову, оглядывая берег. Выражение лица ничем не выдавало обуревавшие его ожидания и надежды. Когда он снова опустил взгляд к песку, его глазам предстала крохотная коробочка из кедровой древесины. Соленая вода успела потрудиться над ней. Чтобы раскрыть коробочку, ее пришлось расколоть о камень, словно ореховую скорлупу. Внутри оказались… накладные ногти. Выточенные из переливчатого перламутра. Малюсенькие зажимы должны были прикреплять их поверх обычных ногтей. В кончике каждого имелось крохотное углубление — вероятно, для яда. Ноготков было двенадцать. Кеннит засунул их в другой карман. Там они перекатывались при ходьбе и постукивали один о другой.

Пирата нисколько не волновало, что все попадавшиеся ему сокровища были явно задуманы, сделаны и использовались не людьми. Сколько бы ни издевался он над наивной верой Ганкиса в здешнее волшебство — то, что вещички сюда подбрасывал не только и даже не столько океанский прибой, не подлежало никакому сомнению. Даром, что ли, корабли, стоявшие на рейде близ этого острова, после шквала пропадали без следа — ни тебе досочки, ни даже щепочки. Бывалые моряки утверждали, будто те корабли уносило вообще прочь из этого мира — плавать дальше по морям где-то «по ту сторону». Кеннит ничуть в том не сомневался.

Он снова посмотрел на небо. Над головой сияла все та же безмятежная голубизна. Ветер был достаточно свежим, но Кеннит надеялся, что погода не переменится, пока он не обшарит весь берег и не вернется через остров к своему кораблю.

Пускай уж ему и в этот раз повезет.

Следующая находка смутила его душевный покой больше всех. Это был полузасыпанный песком кожаный мешочек, сшитый из красных и синих кусочков. Кожа выглядела прочной, мешочек явно и сделан был так, чтобы ничего не бояться. Морская вода лишь промочила его, заставив краски расплыться беспорядочными потеками. Соль разъела бронзовые пряжки и сделала твердыми кожаные тесемки, стягивавшие горловину мешка. Кеннит вытащил нож, вспарывая боковой шов…

Его глазам предстал целый выводок котят. Шесть штук. Все — с длинными когтями и радужными пятнышками за ушами. Все — мертвые.

Содрогаясь от отвращения, Кеннит вытащил из мешка самого маленького. Покрутил податливое тельце в руках… Мех был голубым, насыщенного темного тона. А веки — розовыми.

«Больно уж мелкие… Карликовые, наверное». Промокшее тельце было холодным и внушало лишь омерзение. Кеннит не отшвырнул его только потому, что был капитаном пиратов, а не чувствительной барышней. Заметив на одном ушке впившегося клеща, он не вдруг понял, что это был не клещ, а рубиновая сережка. Кеннит сдернул ее и отправил в карман, к прочим своим находкам. А потом, повинуясь внезапному порыву (которого сам толком не понял), сложил маленькие синие тела обратно в мешок и положил там же, где поднял.

Цепочка его следов потянулась дальше по мокрому пляжу…

Благоговение заполняло все его существо, распространяясь вместе с токами крови. Дерево. Сок и кора, аромат древесины и запах листьев, шепчущихся наверху. Дерево… А еще — земля и вода, воздух и свет, поглощаемые и источаемые созданием, именуемым просто «дерево»…

— Уинтроу!

Мальчик медленно отвел взгляд от высившегося перед ним дерева. С большим трудом сосредоточился на улыбающемся лице молодого жреца. Бирандол кивнул, одобряя и поддерживая его. Уинтроу ненадолго зажмурился, задержал дыхание и, сделав усилие, оторвался от того, чем занимался. Вновь открыв глаза, он схватил ртом воздух, как ныряльщик, поднявшийся из глубины. Пятна света и теней, сладость лесного воздуха, мягкое тепло ветерка — все это внезапно померкло для него и исчезло. Он находился в монастырской мастерской — прохладном зале с каменными стенами и полом. Пол холодил босые ступни. В большом помещении виднелась еще дюжина столов, сделанных из плитняка. За тремя из них трудились мальчишки вроде него самого. Их замедленные, словно бы сонные движения свидетельствовали о погружении в транс. Один плел корзину, двое других мяли глину, и пальцы у них были серые и мокрые.

Уинтроу посмотрел на свинец и кусочки блестящего стекла, разложенные на столе перед ним самим. Красота мозаики, которую он, оказывается, сложил, изумила его самого… и все-таки эта красота не шла ни в какое сравнение с чудесным ощущением причастности к жизни дерева, которое он только что испытал. Мальчик погладил пальцами искусно выложенный ствол, гордо раскинутые ветви… Прикосновение к мозаике оказалось сродни прикосновению к собственному телу: и то и другое было знакомо ему одинаково хорошо. Он услышал, как позади него еле слышно ахнул Бирандол. Восприятие Уинтроу было все еще обострено, и благоговейное чувство, охватившее молодого жреца, всецело передалось мальчику. Так они и стояли некоторое время, согласно и молча торжествуя по поводу очередного чуда Са.