Волшебный корабль - Хобб Робин. Страница 56

— Кайл, Альтия, — просто сказала она. — Ступайте в постель. А ты, Брэшен, отправляйся домой. Я слишком устала, чтобы разбираться со всем этим прямо сейчас… — Кайл открыл рот, намереваясь возражать и что-то доказывать, но Роника мгновенно его урезонила: — Завтрашнего дня ждать недолго. А если мы сейчас не угомонимся, то неминуемо разбудим слуг, и уж они-то мигом разнесут новости по всему рынку. Я думаю, и сейчас-то немало окрестной прислуги уже подслушивает под дверьми. Так что давайте пока все прекратим. Незачем выносить сор из дому… как говорил Ефрон. — И повернулась к Брэшену: — Спасибо и спокойной ночи, молодой человек.

Это было как бы милостивое позволение уйти, и Брэшен только рад был поскорее сбежать. Он даже ни с кем не попрощался, просто быстрым шагом ушел в темноту. Когда его ушей достиг звук плотно закрывшейся двери, у него было ощущение, что это перевернулась, завершая главу его жизни, страница в книге судьбы.

Скоро ноги принесли его назад в гавань. Спускаясь к морю улицами Удачного, он слышал, как начали робко перекликаться просыпавшиеся птицы. Он посмотрел на восток, увидел, что небо начало наливаться светом, и почувствовал, как на плечи опустилась усталость. Брэшен подумал о смятой койке, ждущей его на борту… Ох, Проказница больше его не ждала. И вообще его не ждал никто и нигде…

Брэшен прикинул про себя, а не заплатить ли за номер в гостинице. В приличном месте с мягкой постелью и чистыми простынями, и чтобы утром подали свежую теплую воду для умывания… На его лице возникло нечто среднее между ухмылкой и оскалом. Мысль неплохая, вот только денежки очень быстро закончатся… Быть может, он и позволит себе нечто в этом духе — но только один раз и только сегодня вечером, когда возможность сладко выспаться превратится поистине в высшее наслаждение. Прямо сейчас ему если и удастся вздремнуть, то всего на час или два — после чего городской шум и жара вновь неминуемо поднимут его на ноги… Так что — решено. Нечего тратить деньги на роскошную постель, если все равно не удастся ею попользоваться как следует.

Многолетняя привычка упрямо вела его к причалам. Покачав головой, он свернул прочь и скоро уже шагал прочь из города по Владельческой дороге — туда, где берега делались скалистыми и где приставали только беднейшие рыбацкие лодчонки. Авось Совершенный его приютит. Да еще и обрадуется его обществу… «А вечером заберу кису с барахлом и займусь поисками работы, да заодно и жилья. Но прежде надо поспать. Причем по возможности дальше и от Хэвенов, и от Вестритов…»

…Неутомимо мчавшийся Моолкин наконец-то остановился. Его челюсти распахивались и смыкались — вожак пробовал воду, ибо здесь у нее был новый вкус. Его Клубок устало опустился в гостеприимный ил, радуясь передышке Шривер почти с любовью наблюдала за предводителем, вкушавшим соль здешнего Доброловища. Его грива стояла дыбом на шее и горле: то ли вопрошание, то ли угроза. Кое-кому из других змей, в отличие от Шривер, это не нравилось, и они раздраженно ворчали, беспокойно свиваясь кольцами и взбаламучивая ил.

— Никто здесь нам не грозит, — буркнул Сессурия. — Он что, пузырьки взялся ловить?

— Нет, — ответила Шривер спокойно. — Воспоминания. Он пытается поймать ускользающие воспоминания. Он сам мне рассказывал. Они мелькают и сверкают перед его мысленным оком, словно гигантский косяк рыбы. Их множество, но ни одно по отдельности не ухватить. И тогда он, как надлежит мудрому рыболову, бросается в середину косяка с широко разинутой пастью, полагая, что во рту у него непременно что-нибудь да останется.

— Чешуя, например, — фыркнул Сессурия непочтительно.

Шривер возмущенно вскинула гребень, и он поспешно отвернулся прочь, уткнувшись носом в собственный хвост, словно бы наводя красоту. Шривер же, напротив, роскошно вытянулась, показывая всем своим видом, что ни капельки его не боится.

— Донные черви, — ни к кому не обращаясь, заметила она, — неизменно довольны видом, который открывается из их норки.

Она знала: другие змеи из их Клубка подумывали о том чтобы оспорить старшинство Моолкина. Но Шривер подобных настроений не разделяла. Правду сказать, в последнее время ей тоже казалось, что мысли у Моолкина текли еще более вразброд, чем обычно. Верно было и то, что во время кратких привалов, которые он позволял соплеменникам, он порою издавал во сне очень странный клич. Да и разговаривал чаще не с ними, а с собою самим…

Но те самые обстоятельства, которые вызывали такое смятение у других, были для Шривер знаками, что Моолкин ведет их именно туда, куда надо. Чем дальше они забирались на север, тем яснее делалось ей — Моолкин в самом деле один из тех, кто хранит древние воспоминания. Вот и теперь Шривер пристально за ним наблюдала. Его громадные глаза цвета меди были прикрыты молочными пленками век, он свил свое гибкое тело сложным узлом и, танцуя, растирал собственную кожу, пока вереница пятен на боках не начала разгораться золотом. Кое-кто с неодобрением следил за действиями вожака: им казалось, будто Моолкин растравляет свое восприятие просто удовольствия ради. И только Шривер не отводила от него алчного взгляда. Если бы не пристальное внимание остальных, она, возможно, решилась бы даже присоединиться к его пляске. Их тела сплелись бы единым узлом, и она попыталась бы разделить с ним воспоминания, которые он так упорно пытался поймать…

Но вместо этого Шривер лишь набрала в пасть морского рассола и медленно выпустила сквозь жабры. Вкус в самом деле был странный. Здесь была совсем другая соль, нежели та, к которой они привыкли, она почти обжигала. А еще больше обжигали ее вкус соли, источаемые телом стремительно извивавшегося Моолкина. Веки Шривер невольно взметнулись, затуманивая ее взор. Пока длилось это мгновение, она успела увидеть целый сон. Ей приснилось, будто Пустоплес сделался Доброловищем, и она то ли плыла в нем, то ли парила…

Не успев спохватиться, Шривер откинула голову и торжествующе протрубила:

— Путь свободен! Свободен!

И осеклась, изумленная собственным криком. Зато остальные уставились на нее почти так же, как недавно на Моолкина. Смутившись, Шривер уложила вставшую дыбом гриву и плотно закутала ею горло…

И тут к ней метнулся вожак. И обхватил ее плотными кольцами. Его грива дико торчала во все стороны, словно от ярости, его яд ошеломлял и завораживал Шривер. Моолкин стиснул ее с немыслимой силой, буквально втирая свою слизь в ее чешую, затопляя ее сознание месивом неясных картин, которые, тем не менее, столь властно вели вперед его самого… Объятия распались так же внезапно, как и возникли. Моолкин выпустил Шривер и стремительно, как удар бича, рванулся прочь. Она медленно опустилась на дно — задыхающаяся, обмякшая, потрясенная…

— Она тоже видит, — объявил Моолкин Клубку. — Она помазана моими воспоминаниями. Нашими воспоминаниями… Вперед, Шривер! Восстань со дна — и следуй за мной! Близится время сбора, так следуй же за мной к возрождению!..

Глава 9

Переменчивые ветры судьбы

Хруст гальки и песка под чьими-то башмаками привлек его внимание. Несмотря на все годы слепоты, он поднял голову и повернулся лицом туда, откуда донесся звук. Подходивший не подавал голоса; оставалось судить только по шагам. Это определенно был не мальчишка. У детей шаги куда более легкие, и к тому же ребятня появлялась обычно стайками и не ходила, а бегала мимо. Дети выкрикивали в его адрес оскорбления, брали друг дружку на «слабо» Когда-то им нравилось швыряться в него камнями, но потом он придумал способ их отвадить Он перестал уворачиваться и закрываться руками, вообще перестал как-либо реагировать, и жестоким мальчишкам скоро становилось неинтересно. Они оставляли его в покое и отправлялись ловить крабов и морских звезд — над ними издеваться было занятней. А он обнаружил, что камни не причиняли ему особенной боли. К тому же в большинстве своем они пролетали мимо. Да. В большинстве…

Вот и теперь он попросту скрестил руки на изборожденной рубцами груди. Это простое движение потребовало усилия воли. Когда боишься удара и не знаешь, с какой стороны его ждать, трудно заставить себя отрешиться от попытки закрыть лицо… хотя бы от этого самого лица нынче оставалось немногое: рот, да нос — да мешанина щепок в том месте, где когда-то были глаза. Топор — это не камешек, запущенный детской рукой…