Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна. Страница 40

Когда ладони Никольского поднимаются по моим бедрам вверх, собирая платье, оставляя на коже невидимые, но безумно обжигающие следы, я напрягаюсь, вспоминаю сауну, пугающую смесь боли с наслаждением.

— Не бойся… — выдыхает муж мне в губы. — Я буду очень осторожен. Если будет больно, скажи, хорошо?



— Вовка… ты дурак? Мы же в ресторане!

— Мы прощаемся. Это же лучше чем было?

Это… черт. Чтобы не стонать, я прикусываю воротник его рубашки, а еще прячу лицо, потому что мне стыдно за слабость, которая накатывает, едва я оказываюсь в его руках. Стыдно за удовольствие, за сладкие спазмы, за желание почувствовать давно забытое ощущение от секса с любимым мужчиной. Накрывает особенно сильно, когда я понимаю, что он нарочно проникает в меня медленно, чтобы не причинить боль.

У нас всего несколько минут. Не ночь, не выходные, и уж тем более не жизнь. Несколько минут на то, чтобы доставить друг другу удовольствие — а потом расстаться, потому что не делать мне больно он не может, а я ему не хочу.

И все же мне немного больно. От сожаления, что так не получилось с самого начала. Что нам хорошо прощаться, а жить было хреново.

Я закрываю глаза, стираю все мысли и просто позволяю удовольствию накрыть с головой. Раствориться в последнем поцелуе и очнуться только когда все заканчивается. Когда тело еще помнит, а голова уже включилась. Когда вместо отражения собственных мыслей в глазах мужа видишь слово «прощай».

— Прощай… — звучит оно наяву.

Я поправляю белье и платье, приглаживаю волосы и пытаюсь успокоить распухшие от поцелуев губы, но вряд ли это у меня получается. Слишком сильный раздрай в душе, а внутреннее состояние неизбежно привносит во внешность особые черты.

— Пока, — говорю я. — Удачи. Правда, удачи.

Я не хочу прощаться, мы — все еще Машины родители и утопичная розовая мечта о совместном воспитании еще теплится в душе. Ее не вытравить ни жестокостью, ни пренебрежением. Я до боли хочу, чтобы у Машки были и мама, и папа. И чтобы мы любили ее, даже если ненависть по отношению друг к другу станет нестерпимой.

Не могу больше оставаться рядом с ним. Не могу и не хочу, поэтому пулей вылетаю из кабинки, забыв и о грязной посуде, и о заказе, и о меню. Закрываюсь в подсобке, свернувшись в калачик между двумя стеллажами с салфетками и бутылками.

Прежней жизни уже не будет. Я должна чувствовать облегчение, я получила свою Машку, он обещал больше не делать мне больно, но почему-то вместо радости глухая тоска. Мир изменился, земля ушла из-под ног. Я знала, что будущее подернуто туманом и совершенно необязательно, что оно будет светлым. Знала, что мое настоящее темнее самой черной ночи.

Но к тому, что так изменится прошлое, не была готова. Жизнь словно пропустили через инверсионный фильтр фотошопа. Черное стало белым, белое — черным. Отец превратился в убийцу, а девушка, которую я ненавидела всей душой, была близким человеком для мужа.

Я стала свободной. Отвоевала дочь. Но тиски, сжимавшие сердце, так и не ослабли. Хочется верить, что со временем они рассохнутся, рассыплются на части — и я смогу дышать.

Надо возвращаться в зал. Скоро мое отсутствие заметят и, если полчаса я еще смогу объяснить внезапной тошнотой или защемленной шеей, то более долгое отсутствие обойдется мне финансово. Нельзя сейчас подставляться на штраф.

— Никольская, — когда я отдаю бариста очередной заказ на кофе, подходит администратор. — Идем-ка, на пару слов.

Она отводит меня в сторону, в угол, который не просматривается из зала.

— Дай-ка я тебе напомню, что, милая моя, здесь ресторан, а не бордель. Ты выбрала не то место для подработки, деточка.

— Что…

— Ничего! — отрезает женщина. — Блядовать будешь в другом месте, ясно? Ты какого хрена устроила?! Ты думаешь, тебе все можно, что ли? Каждый день тебя какой-нибудь мужик вызывает! Ты какого хрена мне здесь бордель устроила?!

— Ирина Викторовна, вы не так поняли! Это был мой муж… то есть, бывший муж…

— Неспроста, видимо, бывший.

— Мы ничего такого не делали. Просто… у нас все сложно. Я вас очень прошу, извините меня и… его. Это больше не повторится.

— Да. Не повторится. Потому что ты здесь больше не работаешь.

— Но…

— В следующий раз, если обслужить клиента расширенным набором услуг — сними номер в гостинице. Все! Чтобы я тебя здесь через полчаса не видела!

Нет. Будущее определенно не будет светлым.

— Ксюха! — я слышу счастливый голос Веры и невольно улыбаюсь. — Я вернулась! Привезла тебе кучу подарков. Винище — супер, еще привезла кофточку с Корфу, вообще отпад, летом будешь красоткой! Еще банку кумквата, оливки, сыр, магнитик и клевые конфеты! Надо будет пересечься, но я пока подкашливаю, поэтому давай на неделе. А сейчас рассказывай, как у тебя дела!

— Нормально, Вер. Хорошо, что ты вернулась. Как тебе наш снежок после теплой Греции?

— Ой, да если бы там тепло было! Нет, не минус десять, конечно, но тоже, знаешь ли, не тропики. Ветрено, вот и простыла. Но красиво. Чем занята?

— Работаю, — вздыхаю я. — В глаза как будто песка насыпали.

— Зверствует?

— Да не то чтобы зверствует… знаешь, вежливый такой, всегда хвалит. Но как в анекдоте «Все очень круто, но надо переделать». Первый вариант был слишком романтичный, второй — слишком мрачный, третий недостаточно новогодний. Потом была фраза «ой, делайте на свой вкус, я не придираюсь к шрифтам» — и, естественно, я уже перебрала штук двадцать шрифтов, ни один его не устроил. Покупать не хочет. Капец, короче.

— Ну, он хоть платит вовремя и хорошо.

Что есть, то есть. Верка еще когда я работала в ресторане слила контакты редактора издательства, которому требовался дизайнер. Они не могли себе позволить профессионала и искали девочку со знанием фотошопа, чтобы сделала «вот так же, но чуть-чуть по-другому». Платили быстро, по факту сданных обложек, а работы давали много. Я, конечно, проводила за компом по десять часов в день без выходных, но зато получала примерно столько же, сколько и в ресторане. Зато никто не называл меня шлюхой и не выговаривал за недостаточно золотистые полоски на курице в «Цезаре».



— Как Манька? Видишься с ней?

— Да.

— А с этим?

— Нет. Пишу ему сообщение с информацией, куда мы с Машей пойдем и во сколько вернемся. Потом приезжаю в садик, там уже ждет водитель. Возвращаю домой — забирает няня. И все.

— Ну а чего голос такой грустный? Лучше ведь, чем было? Ксюнь? Лучше?

— Да. Конечно, лучше. Голос грустный, потому что устала. Не волнуйся, Вер. Все будет нормально.

Если когда-нибудь они перестанут мне сниться — точно будет. Иванченко, отец, Володя, Машка. Я готова сидеть за компом сутками, лишь бы не закрывать глаза и не погружаться в очередной кошмар. Бесконечные лестницы, по которым я спускаюсь куда-то в темноту вслед за фигурой в темной куртке. Огромные торговые центры, в которых теряю Машку. Темная раздевалка спортзала и мерзкие руки, лезущие мне под блузку. Язвительный смех Даши. Кошмарам нет числа и они, черт возьми, реально мешают.

— А что там с нашим симпатичным доктором?

— Да ничего. Работает.

— И все? А отдыхать?

— Ну, Вер, нормальные люди по ТК работают, им так просто отпуск не дают. Обещал приехать к Новому Году. Коплю на Суздаль. Может, удастся взять Машу и куда-нибудь с ней съездить, к Деду Морозу какому-нибудь.

— Думаешь, бывший пустит Маньку с тобой и твоим новым мужиком?

— Вера! Нет, конечно, за кого ты вообще меня держишь? Олег — отдельно, Маша — отдельно.

— Ну, ладно. Давай тогда при встрече поболтаем, расскажешь все, покажешь свои работы. Смотри там, не упахивайся. Машуньку поцелуй от меня.

— Лечись, Вер. Я в порядке.

Да. Я в порядке. Уже больше месяца в порядке, только ощущение, что порядок этот временный, не отпускает. И я даже знаю, почему.

Я не забыла об уговоре с Царевым. Я вздрагиваю от звонков телефона. Я жду, но чем дольше жду, тем больше сомневаюсь. Почему он тянет? Я ждала, что Царев возьмет меня в оборот почти сразу же, неужели он не понимает, что чем больше времени проходит, тем проще передумать, тем больше возникает сомнений? Это странно и пугающе. Я каждый день молю мироздание о том, чтобы оно отвело беду от Машки. Порой мне кажется, я сошла с ума, согласившись свекру помочь. Только выхода уже нет.