Золотой шут - Хобб Робин. Страница 167

– Только в свободное время, – мрачно пообещал я.

Неужели Баррич занимался со мной так же неохотно? Вполне возможно. И хотя мне ужасно не хотелось учить Свифта, я понимал, что это неизбежно. В тот самый момент, когда Чейд спросил: «А кто еще мог бы с ним заниматься?» я понял, как тяжело придется Свифту, если он попадет в другие руки. Нет, мне совсем не нужна лишняя ответственность, особенно сейчас. Просто я слишком хорошо представлял себе, что ждет мальчишку, если его наставник окажется равнодушным человеком. Ведь еще совсем недавно у Свифта были родители. А теперь он остался один.

Я с тоской думал о том, что мне придется вновь взяться за топор. Будет больно. Однако Чейд был прав. Я и в самом деле лучше всего владел топором. Даже самый прекрасный клинок подходил мне меньше. Как жаль, что придется отказаться от великолепного меча, подаренного мне Шутом. Он остался в апартаментах лорда Голдена, вместе с роскошной одеждой. Ведь я больше не телохранитель. Мне не нравилось играть роль слуги, но я жалел о том времени. Во всяком случае, у меня была возможность быть рядом с Шутом.

Наш последний разговор частично исправил положение, но дистанция между нами увеличилась. Мне пришлось признать, что Шут был лишь одной стороной человека, которого, как мне казалось, я прекрасно знал. Мне хотелось восстановить нашу дружбу, но как это сделать теперь, когда я знаю, что в нем уживается несколько совершенно разных людей? С тем же успехом, грустно подумал я, можно дружить с марионеткой, не обращая внимания на ее хозяина, который дает ей голос и заставляет двигаться.

И все же вечером того дня я подошел к покоям лорда Голдена и тихонько постучал. Из-под двери пробивался слабый свет, но мне пришлось довольно долго ждать в коридоре, прежде чем послышался раздраженный голос:

– Кто там?

– Том Баджерлок, лорд Голден. Могу я войти?

После короткой паузы я услышал, как отодвигается задвижка. Я вошел в комнату и с трудом ее узнал. Сдержанная элегантность превратилась в беспорядочную роскошь. Дорогие ковры устилали пол. Свечи стояли в золотых канделябрах, пахло изысканными благовониями. Лорд Голден был в халате из тончайшего шелка, украшенном самоцветами. Он сменил даже гобелены на стенах. Вместо простых сцен охоты появились цветистые изображения джамелийских садов и храмов.

– Может быть, зайдешь в комнату или так и будешь стоять, разинув рот? – капризно спросил он. – Уже поздно, Том Баджерлок. Едва ли подходящее время для случайных визитов.

Я закрыл за собой дверь.

– Знаю. Прошу прощения, но когда я приходил раньше, тебя не было.

– Быть может, ты забыл какие-то вещи, когда перестал у меня служить и переехал жить в другое место? Этот отвратительный гобелен, к примеру?

– Нет. – Я вздохнул и решил, что больше не позволю навязывать мне прежнюю роль. – Я скучал по тебе. И ужасно жалею о нашей глупой ссоре, которую я начал, когда в замке появилась Йек. Ты оказался прав, я вспоминал о ней каждый день – и всякий раз жалел, что произнес те слова. – Я подошел к камину и уселся в одно из кресел возле едва тлеющего огня.

Рядом на маленьком столике стоял графин с бренди и маленький бокал, в котором осталось несколько капель напитка.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. В данный момент я намеревался лечь в постель. Что тебе нужно, Баджерлок?

– Если хочешь, можешь сердиться на меня. Наверное, я это заслужил. Веди себя, как посчитаешь нужным. Но перестань играть роль, стань прежним. Больше я ни о чем не прошу.

Некоторое время он с молчаливым укором смотрел на меня, потом уселся в другое кресло и налил себе бренди, даже не предложив выпить мне. Я по запаху определил, что это тот самый абрикосовый бренди, которым Шут угощал меня в хижине почти год назад. Он сделал пару глотков, а потом заметил:

– Быть собой. Кем же именно? – Он поставил стакан на столик, откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.

– Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы ты стал Шутом, – тихо ответил я. – Однако все зашло слишком далеко, чтобы мы оба могли играть в прежние игры. И все же, если бы такое было возможно, я бы согласился. С радостью. – Отвернувшись, я пнул конец торчащего из камина полена – и пламя взметнулось с новой силой, во все стороны полетели искры. – Когда я размышляю о нас, то даже не знаю, как тебя называть, оставаясь наедине с собой. Для меня ты не лорд Голден. Впрочем, ты никогда им и не был. Однако и Шутом ты быть перестал. – Я с трудом произносил эти слова, и все же они сами слетели у меня с языка.

Почему правду так трудно произносить?

Несколько ужасных мгновений я боялся, что он неправильно меня поймет. Но почти сразу же сообразил, что он увидит в моих словах именно тот смысл, который я в них вкладывал. В течение многих лет он понимал мои чувства, но всегда хранил молчание. Перед предстоящим расставанием я должен был восстановить наши отношения. У меня оставался лишь один инструмент – слова. В них эхом отражалась прежняя магия, власть, дарованная тебе, когда ты знаешь истинное имя. Я был полон решимости. И все же я с трудом сумел произнести нужные слова.

– Ты говорил, что я могу называть тебя «Любимый», если ты не хочешь, чтобы звучало имя «Шут». – Я глубоко вздохнул. – Любимый, я скучал без тебя.

Он поднял руку и прикрыл ладонью рот, но тут же сделал вид, что потирает подбородок, задумавшись о чем-то. Я не знал, какое выражение он скрывал от меня. Когда он убрал руку, я увидел, что на его лице появилась ироническая улыбка.

– Боюсь, это вызовет в замке множество сплетен.

У меня не нашлось ответа, поэтому я промолчал. Он обращался ко мне насмешливым голосом Шута. И хотя я испытал облегчение, меня мучил вопрос – а вдруг он заговорил так, чтобы утешить меня? Решил ли показать свою истинную сущность или только то, что я хотел увидеть?

– Ладно, – вздохнул он. – Пожалуй, если ты хочешь, я останусь Шутом. Так тому и быть, Фитц. Для тебя я буду Шутом. – Он посмотрел в огонь и негромко рассмеялся. – Наверное, все пришло в равновесие. Что бы с нами ни случилось, я всегда буду иметь возможность вспомнить твои слова. – Он посмотрел на меня и серьезно кивнул, словно я вернул ему нечто очень ценное.

Мне хотелось о многом с ним поговорить. Обсудить миссию принца и обменяться мнениями об Уэбе, спросить, почему он так много играет и что означают его непомерные расходы. Но мне вдруг показалось, что на сегодня разговоров хватит. Он прав, все пришло в равновесие. Чаши наших весов застыли; я не хотел рисковать и неосторожным словом нарушить хрупкий баланс. Я кивнул и встал. Подойдя к двери, я сказал:

– Тогда спокойной тебе ночи, Шут. – Открыв дверь, я вышел в коридор.

– Спокойной ночи, Любимый, – ответил он, не вставая с кресла.

Я осторожно закрыл за собой дверь.

Эпилог

Рука, прежде легко справлявшаяся с мечом и топором, теперь ноет после вечера, проведенного с пером. Когда я вытираю его кончик, мне часто становится интересно, сколько же ведер чернил я потратил за свою жизнь? Сколько слов написал на бумаге, пытаясь запечатлеть правду? И сколько из тех слов я отправил в огонь, как никому не нужные и неправильные? Я поступал так множество раз. Я пишу, а потом посыпаю лист песком, размышляя над собственными словами. И сжигаю их. Возможно, когда они исчезают в пламени, правда выходит наружу вместе с дымом. Так уничтожена она или освобождена? Я не знаю.

Я не верил Шуту, когда он говорил, что время есть великий круг и мы обречены повторять то, что сделано раньше. Но чем старше я становлюсь, тем чаще соглашаюсь с ним. Тогда я думал, что он говорит об одном огромном круге, в который мы все заключены. Теперь мне кажется, что каждый из нас рождается в собственном круге. Как жеребенок, привязанный к шесту, который трусит по кругу, мы движемся по собственной колее, предопределенной кем-то. Мы спешим, замедляем ход или останавливаемся по команде, а потом вновь пускаемся в путь. И всякий раз думаем, что наш круг меняется.