Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена. Страница 51

— И что? Зато теперь все там, где надо, — жестко цедит Саульский. — А если у кого вопросы лично ко мне — у меня не то, что ворота, дверь ночью открыта.

— Прекрати! Прекрати же, — снова взрываюсь я. Но тут же, задерживая дыхание и медленно выдыхая, беру себя в руки. — Больше не надо. Теперь ты все знаешь.

— Думаешь, мне от этого стало легче?

— Будет со временем, — пытаюсь звучать уверенно.

— Тебе сейчас, как?

— Я в порядке.

Холодно усмехаясь, он скашивает взгляд куда-то в сторону. А я, не удержавшись, поднимаю еще один тяжелый вопрос.

— Ладно, все эти люди, Рома… Это я могу понять. Но зачем Вадик?

— Жалко? — прожигает меня взглядом.

— Не в том плане, в котором думаешь ты! Как невиновного человека — конечно.

— В церковь сходи. Свечку поставь, — советует он все с той же жестокостью. У меня озноб по коже идет. — Это то, что я умею делать. То, как я чувствую. Такой я есть, Юля. Я проломил его сраный череп. Из-за тебя, конечно. Я уничтожил всех, кто мог быть с тобой связан. Но тебе ведь на самом деле нравится это слышать?

— Нет, не нравится, — быстро выпаливаю я.

А у самой лицо огнем вспыхивает. От стыда и отчаянного сопротивления, потому что Саульский, как обычно, извлекает наружу то, что я сама упорно прячу.

— Нравится, — грубо выталкивает он. — Если бы ты ничего ко мне не чувствовала, как хочешь сейчас показать, ты бы здесь не сидела, Юля. Ты бы не вернулась. Потому что ты знаешь, кто я такой. Ты знаешь, что я не оставлю тебя в покое. И ты не хочешь, чтобы я оставлял.

Громко сглатывая, едва не давлюсь слюной. Затравленно выдерживаю его тяжелый взгляд, хотя в тот миг мне хочется вскочить и сбежать. Сбежать от самой себя.

Если бы это было возможно…

— Ты ошибаешься, Рома. Ты очень сильно ошибаешься. Свои мотивы я озвучила. Четко и ясно. Я просто хочу, чтобы все это прекратилось.

— Все и прекратилось, Юля. Год назад.

— Тогда, думаю, на этом всё.

Саульский молчит. А я, собравшись с силами, наконец, решительно выхожу из-за стола. Игнорируя дождь, ступаю прямо под острые жалящие струи. Но совершаю лишь несколько шагов к двери, ведущей внутрь здания, когда чувствую на плечах мужские ладони.

Не стану врать: я знала, что он это сделает.

Грубо дернув, Саульский разворачивает меня к себе лицом. Громко вскрикиваю и замираю, всеми силами пытаясь глушить бунтующие в груди чувства.

Господи… Я забыла, какой он большой и высокий. Сильный и подавляющий.

— Со мной поехали. Юля!

Меня натуральным образом трясет. И это не следствие холодного дождя, который хлещет из разверзнувшегося над нами неба. Это реакция на силу эмоций, которыми наполнен грубый голос Саульского.

Но я не могу.

Я не могу поехать с ним. Не могу.

— Рома, отпусти. Пожалуйста…

— Юлька… — кричит практически шепотом, так как голос его подводит. Прижимаясь к моему лицу своим, совершает шумный и рваный вдох. Скользит по щеке мягкой от влаги щетиной. Сминает твердыми и горячими губами кожу. — Юля!

Его запах одуряет. Прожигает легкие и грудь. Задохнуться хочется с ним внутри. Взорваться от ощущений.

— Не делай так, — отчаянно взываю я, упираясь ладонями ему в грудь. Сама же безумно обнять хочу! Приклеиться с таким давлением, чтобы не только душевную, физическую боль испытать. — Отпусти меня, Рома. Пусти же!

Я должна оставаться сильной…

— Пусти!!! — кричу с исступленным надрывом. — Рома… Пожалуйста…

Я должна оставаться сильной, потому что дома меня ждет самый главный человек в нашей общей вселенной.

— Юля! Я же за тобой все равно приду. Не сегодня, так завтра! Ты понимаешь, что не будем мы порознь?! Не будем! Не сможем!

— Сейчас отпусти… Отпусти! Мне домой нужно!!!

— Зачем?!

— К сыну… К нашему сыну, Рома…

Глава 48

Юля

— Момо хорошо говорить по-русски? Лучши?

Отрывая взгляд от окна, смотрю на девушку-японку, которая являлась моей единственной компанией и помощницей на протяжении последнего года. Когда я без каких-либо навыков и знания языка оказалась в Японии, Момо стала моей Пятницей на необитаемом острове.

— Лучше, — заверяю я ее, растягивая губы в улыбке. — Отлично!

Мы познакомились в магазине. Я уже смирилась, что умру с голоду, когда эта милая девушка заговорила со мной на ломанном русском языке и помогла понять, что написано на этикетках.

— Я любить русский. Моя дедушка был русский, — сказала она тогда и искренне улыбнулась, заставив меня на эмоциях прослезиться.

Через какое-то время эта миниатюрная девчушка стала не только моей верной помощницей, но и человеком, которому я могла излить душу. Несмотря на то, что из-за существенного языкового барьера наши разговоры неоднократно заканчивались безудержным смехом.

— Я рос в очень большой семье. Три брата и две сестры младше Момо! Момо знает, как помочь с киддо [12].Момо поможет, — заверила она меня, когда родился Богдан.

И исполнила свое обещание. Не раздумывая, последовала за нами и в Россию.

— Хватит пить кофе. Не-хо-ро-шо для ребенка.

Промывая над раковиной рис, Момо с улыбкой поглядывает на меня. Она постоянно улыбается. Ее позитивный настрой очень близок по натуре моему. Наверное, поэтому мы так хорошо поладили.

— Нехорошо, — соглашаюсь, но чашку из рук не выпускаю.

Богдан снова всю ночь провисел на груди. Зубы мучают, никак не прорежутся. В пять утра только уснул, потому как вымотался. А я с красными глазами поплелась в душ. После затолкала в себе грамм сто миндаля и принялась за кофе. Никак не могу отказаться от укоренившейся привычки встречать с этим ароматным напитком рассвет.

— Момо может сделать для тебя чай, — я морщу нос, потому что не люблю тот чай, который она заваривает. — А кар-тош-ку? Хочешь?

— Хочу, — смеюсь и киваю.

— Сделаем!

— А с рисом что делать собираешься?

— Суши. Ты любить, я знать.

— Ага. Супер!

— Супер!

— К обеду еще Рита забежит. Посидим вместе.

— Тогда Момо сделает еще сашими. И много соуса.

Много, в понимании моей японской подруги, означает разные виды.

— Я немного отдохну, пока Бодя спит.

— После кофе спать, — цикает, качая головой.

— Ты же знаешь, что я больше вдыхала, чем пила.

Опуская чашку в раковину, демонстрирую значительную наполненность. Девушка одобрительно кивает.

— Сделать для вас вку-с-сный обед. Момо сделать!

— Спасибо, милая, — мимолетно приобнимаю ее за плечи. — Ты — чудо!

— Чудо, — соглашается сама Момо, и я вновь смеюсь, уже по пути к выходу из кухни.

Осторожно открываю дверь в спальню и, крадучись, иду к кровати. Как всегда, при виде сына, в груди горячим теплом разливается безграничная материнская любовь. Это яркое напоминание того, что никого важнее него у меня нет. И, вероятно, не будет уже никогда.

Снимаю халат и забираюсь под одеяло. Долго смотрю на мирно посапывающего малыша. Вот бывает же так, что природа, забывая о материнском наборе хромосом, щедро повторяет исключительно отцовские. Точнее сделать просто невозможно. Однако меня это непонятным образом восхищает и радует.

Я — никудышная мать. Меня перманентно преследует ощущение, что я все делаю неправильно. Богдан даже к своей кроватке не приучен. Спит только со мной. Да и в остальном… Все мне кажется, что я недостаточно хорошо о нем забочусь. Больше всего на свете я боюсь, что недодам ему любви и не смогу обеспечить полноценную родительскую опеку и заботу.

Я очень стараюсь, честное слово. С самого начала, я очень-очень стараюсь. Из-за этого нахожусь в постоянном напряжении и сама понимаю, что так не должно быть, но по-другому у меня просто не получается.