Сто и одна ночь (СИ) - Славина Анастасия. Страница 55

Это был обычный выходной день. Мы валялись на диване, смотрели телевизор. Папа лежал на боку, опираясь о локоть, и щелкал пультом, уже, наверное, по четвертому кругу перебирая каналы. Я сидела в позе лотоса и ложкой выцарапывала из банки остатки шоколадного крема. Комнату освещал лишь экран телевизора с мельтешащими картинками. Дождь барабанил в окна. Позевывая, я сожалела о том, что так быстро закончился шоколадный крем. Он всегда быстро заканчивается. Нужно покупать сразу несколько банок…

— Стоп! — скомандовала я папе, и он задержал палец над кнопкой пульта. — Это же Граф — писатель! Давай, послушаем, кого он довел до самоубийства на этот раз.

Я любила читать. Книги проглатывала — одну в два дня. Но из книг Графа читала только парочку. Он слишком жестко пишет, его Вселенская злость на людей льется из каждой строчки. Мой же любимый автор — Стиг Ларссон. То же не романтические комедии пишет, но все-таки… Только у Графа и без меня была армия поклонников и поклонниц. Людям нравится читать, как издеваются над кем-то, похожим на них.

Тогда я знала о Графе только то, что он жестокий, своенравный, бездушный затворник. Он не давал интервью, но, похоже, в преддверии выхода книги, его все-таки уговорили выступить на камеру.

И вот я наблюдаю, как он в расслабленной позе сидит на черном кожаном кресле с высокой спинкой — как на троне. Черный фон. На экране — только Граф. Шелковая рубашка баклажанного цвета, черные брюки, черные туфли — их начищенные носки блестят в резком свете лампы. На мизинце кольцо с камнем под цвет рубашки.

Граф ловко водит за нос журналистку, стоящую за камерой: уворачивается от ответов на неудобные вопросы, а потом и вовсе меняется с ней местами. Меня увлекает эта игра.

— Смотри, пап, ему же около тридцати, а волосы уже седые — прямо, как у тебя.

Папа не отвечает, и я поворачиваюсь к нему.

От того, что я вижу, мое сердце сжимается так больно, что некоторое время я не могу дышать.

— Пап! Что с тобой?!

Он сидит на краю дивана. Совершенно поменялся в лице. Кажется, едва не теряет сознание. Он смотрит на экран, не отрываясь, его губы дрожат. В глазах стоят слезы. Он встает — не хочет, чтобы я все это видела — покачивается — и хватается за край стола. Я бросаюсь к нему на помощь, но отец отстраняет меня, пытается улыбнуться — но выходит так горько, что меня словно нож режет в солнечном сплетении.

Это были только цветочки. Куда более сильные эмоции я испытала позже, когда отец рассказал мне свою историю.

О своей безумной любви к женщине, так похожей на меня.

О сумасшедшей ночи в автомастерской, после которой Ксения забеременела.

О сыне, которому он, сам того не зная, подарил кольцо.

О долгих, мучительных и безрезультативных поисках своего ребенка.

И о том, что этой ночью по телевизору увидел свое кольцо на руке Графа.

В ту же ночь у отца случился первый приступ. Я слышала, как он ходил по спальне, натыкаясь на мебель, а потом произнес громким, требовательным голосом: «Где мое кольцо, Ксения?!» Словно она стояла рядом с ним, там, в спальне. Так страшно мне еще никогда в жизни не было…

Мой папа из тех людей, которые даже самые сложные решения принимают мгновенно. Но после интервью я несколько недель слушала, как по ночам время от времени жалостливо поскрипывала его кровать. Спал ли он вообще?

Представить не могу, что чувствует отец, который несколько десятилетий разыскивает своего сына, а этим сыном оказывается монстр.

Вряд ли мой папа принимал более сложные решения в своей жизни.

Понятия не имею, что творилось тогда в его голове. Знаю только, ему было больно. А мне было больно потому, что я ничем не могла помочь самому близкому человеку. Просто старалась находиться рядом, чтобы он чувствовал мою поддержку и любовь. Тяжелое, мутное, невыносимое время…

Отец отправил Роджера следить за Графом — и результаты только подтвердили опасения. Тогда отец решил вычеркнуть Графа из своей жизни — словно никогда и не видел того интервью. Но по ночам все чаще и чаще в нем просыпался измученный любовью мужчина, который требовал свое кольцо…

Мне кажется, это случилось невероятно давно. Словно с тех пор я успела прожить еще одну жизнь. Вернее, целых три. В первой я побывала Шахерезадой, которую чувства к взбалмошному писателю превратили из отщепенки и недотроги в страстную влюбленную женщину. Во второй — коротенькой — я оказалась преступницей — Граф все-таки вызвал полицию. Правда, в тот же день он забрал заявление. Не знаю, что его на это подвигло, — здравый смысл, отголоски чувств ко мне — или чудо. Я бы поставила на последнее. А через неделю после посещения полицейского участка — на мой день рождения — папа сделал мне шикарный подарок… С тех пор у меня началась новая жизнь — в роли хозяйки кофейни.

Мы открылись позавчера, а я до сих пор пребываю в таком взволнованном состоянии, словно у меня завтра свадьба.

Здесь все так, как я мечтала. Моя маленькая уютная кофейня на пять столиков находится в самом центре города — спрятана на узенькой улочке, на первом этаже старого, но красивого и подтянутого, как офицер в военной выправке, дома. Через дорогу — парк и река. По утрам ко мне забегают клиенты, которые перестали завтракать дома, — им нравится кушать сэндвичи и пить кофе с таким видом из окна.

Аромат свежей выпечки и кофе переманивает посетителей парка и привлекает случайных прохожих. Кто-то покупает чашечку капучино с круассаном и садится за столик. Кто-то берет выпечку с собой. Иногда приходят за тортами на заказ.

В моем кафе — кирпичные неоштукатуренные стены. На одной из них — гигантское черно-белое граффити — и, кажется, что сидишь в тупике улице, возле старой кирпичной стены. На окнах нет штор, со стороны улицы навешены ставни — не громоздкие, решетчатые, — как в кино про Средиземноморье. Вместо люстр — фонари — уличные, старые, кованные. Столики — из тяжелого темного дерева. В углу — витрина. Через стекло видно, как кружатся на тарелочках слоеные пирожные из тонкого, словно бумага, теста. Сочатся нежнейшим кремом заварные пирожные. Тянутся ввысь белоснежными шапочками «Корзиночки». Если какой-то десерт нравится, можно брать прямо с витрины.

Я почти счастлива.

— Клиент требует вас, — обращается ко мне помощница, и я замечаю, что, витая в своих мыслях, уже украсила розочками весь заказной торт.

— Что-то не так? — интересуюсь я, стягивая перчатки.

Девушка пожимает плечами.

Знаю, что мое кафе идеально, но все равно волнуюсь. Снимаю фартук, тренируя на ходу улыбку, выхожу в зал — и замираю.

Я так давно хотела его увидеть, и так мало было надежды на эту встречу, что на доли секунды теряю ощущение реальности. Опираюсь о барную стойку — колени подкашиваются. Глубоко вдыхаю, отталкиваюсь — и делаю шаг вперед.

Граф сидит вполоборота ко мне, смотрит в окно. Вдруг он резко поворачивается, словно почувствовав мое присутствие.

Подхожу к столику на ватных ногах.

Некоторое время мы с Графом, не отрываясь, смотрим друг на друга.

Прихожу в себя первой. Достаю из кармана крохотный блокнот и ручку.

— Вы готовы сделать заказ? — спрашиваю, таращась на белый листок.

— Я слышал, в этой кофейне подают латте с пирожным, которые способны решить любую проблему — хотя бы на время, — цитирует меня Граф, и я едва сдерживаюсь, чтобы не прикрыть глаза — так соскучилась по этому голосу.

Киваю — и сбегаю на кухню. Только за дверью понимаю, что и кофейный аппарат, и холодильник с пирожными — в зале. Прячусь в уборной. Смотрю на себя в зеркало — и поражаюсь отражению. Глаза сверкают, как у сумасшедшей. Распускаю хвост — Графу нравятся распущенные волосы. Потом спохватываюсь — и снова суматошно завязываю хвост резинкой.

Я должна вести себя естественно.

Крис!

Грозно смотрю на свою отраженную улыбку.

Откашливаюсь, выпрямляю спину и, гордо приподняв подбородок, возвращаюсь в зал.

Готовлю кофе, позвоночником ощущая на себе взгляд Графа. И, уже поставив чашку на блюдце, осознаю, что приготовила эспрессо. Некоторые привычки не вытравливаются временем. На тарелку вместо пирожного кладу пирожок с яблоком.