Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11 - Веденеев Василий Владимирович. Страница 9

У себя в комнате Саша закрыл на задвижку окно, закрыл на ключ дверь, потушил свет и поднял бумажную штору. Не раздеваясь, плюхнулся на диван, закинул руку за голову и стал слушать ночь. Проблеяла на путях одинокая "овечка". Зашумел где-то рядом автомобиль и, недолго поурчав на холостых оборотах, снова зашумел и удалился. Тишина. Саша лежал с открытыми глазами.

В темной синеве окна незаметно появилось еле различимое пятно. И слабый звук возник. Кто-то пытался открыть окно. Саша беззвучно вскочил, осторожно повернул ключ в двери, приоткрыл ее и метнулся в коридор.

Он обогнул угол, прижимаясь спиной к стене, угрем вывернулся к палисаднику и увидел неясную фигуру, которая громко барабанила в стекло его окна и звала Аликовым голосом:

― Саша! Саша!

Саша бесшумно приблизился к Алику и спросил прямо в ухо:

― Ты что орешь?

Алик присел от неожиданности и, не оборачиваясь, пришел в себя, обернулся, посмотрел на Сашу гордо и ответил сугубо официально:

― Если ты думаешь, что я пришел мириться с тобой, ты горько ошибаешься: я не намерен возобновлять дружеских отношений.

― Да ну! ― картинно удивился Саша.

― Не "да ну", а вот так.

― Так зачем ломишься ко мне?

― Только что приходил отец, и я ему все рассказал. Он хочет тебя видеть.

― Палыч приехал! ― неподдельно обрадовался Саша. ― Так пусть отдыхает! Завтра поговорим!

― Завтра, то есть сегодня, ― уточнил Алик, ― он уезжает опять.

― Тогда пошли, ― решительно сказал Саша, и они пошли. Саша впереди, Алик ― воспитанно ― сзади.

По деревянной лестнице они поднялись на второй этаж. Светила синяя маскировочная лампа. Саша вдруг резко оглянулся. На лице его, синем от лампы, был ужас. Алик мгновенно развернулся к опасности и, получив могучий пинок в зад, покатился к межэтажной площадке, глухо считая ступеньки.

― Что здесь происходит? ― поинтересовался невысокий складный мужчина средних лет в гимнастерке с отложным воротником, к которой по-довоенному были привинчены два ордена Красного Знамени ― боевого и Трудового. То был лихой рубака ― командир в отряде Сиверса и армии Буденного, председатель контрольной комиссии Орловского губкома в 1924 году, студент Промакадемии с 28-го года, а уже с 31-го ― начальник строительства многих и многих военно-промышленных объектов. Отец Алика и Ларки. И Сашин отец. Даже больше, чем отец. Иван Павлович. Палыч.

― Алик поскользнулся! ― охотно объяснил Саша и почувствовал себя до невозможности фальшиво. ― Ты такой неловкий, Алик.

Алик уже встал и снизу смотрел, как они обнимаются. Иван Павлович отодвинул Сашу, полюбовался на награды.

― Пошли на кухню, герой. Все спят, поговорить нам больше негде.

В общей на весь коридор кухне, Иван Павлович разжег керогаз, поставил чайник, дождался, пока уйдет принесший хлеб, сахар и банку американской колбасы Алик, спросил Сашу, чинно сидевшего на табурете:

― Так почему же ты все-таки опоздал на трое суток?

― Да билета не мог достать, ― беспечно ответил Саша.

― Это ты не мог достать билета? Врешь.

― Ну, тогда как на духу. Загулял.

― Ладно, Сашок. Врать тебе незачем. Милицейское начальство перед тем, как встретиться с тобой, со мной советовалось.

― Вот всегда так, Иван Павлович, ― обиженно закончил Саша, ― из меня дурачка делаете...

― А ты?

― Что я?

― Сейчас кто из меня хотел дурака сделать?

― Так я же по службе.

― Что же это за служба такая, старших обманывать?

― Я сейчас всех обманываю, Иван Павлович, ― тихо и с тоской признался Саша.

― Ой, смотри, Сашок, как бы тебя не обманули. Схлестнулся ты с большими мерзавцами.

― А что мне, отказываться надо было? У милиции на всю Москву одна бригада по борьбе с бандитизмом. Ни настоящей засады устроить, ни крупной операции с серьезной подготовкой провести не с кем и некогда. Мечется этот взвод от одного ЧП к другому. А здесь, вы правильно заметили, большие мерзавцы действуют. Хитрые, злые. Их без связей не зацепишь, без настоящей информации не возьмешь. А я в этом районе и на рынке ― свой. Сами небось не забыли, из какой компании вы меня вытащили. Я и перышка не испугаюсь и по фене сботаю. Мне здесь концы искать легче...

― По лезвию ножа ходишь. Ты особо не зарывайся. Это опасно, Саша.

― Я знаю, Иван Павлович.

― Ну и как дела?

― Поначалу вроде сразу за ниточку ухватился. Сейчас запутался слегка.

― А начальство что говорит?

― Не общаюсь пока.

― Ты из себя Ната Пинкертона не изображай. Советоваться с опытными людьми надо, герой-одиночка!

― Так ведут же все время, Иван Павлович!

― Ну-ка расскажи подробнее.

― Не могу, не имею права. Подробнее только в отчетах пишу.

― Ясно. Тогда давай чай пить.

Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку, Вдруг, не оборачиваясь, упершись руками в кухонный стол и глядя в закопченную стену, негромко поведал:

― Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для всех нас, для меня, для Алика, для мамы, для Ларки ― будет двойным горем.

― Что же это такое происходит, Иван Павлович? Там каждую минуту гибнут люди, да какие люди! А здесь рвань, шпана, подонки спекулируют, воруют, грабят!

― А ты за время, что здесь, где-нибудь, кроме Инвалидного рынка и кабаков, бывал?

― Знаю я, что настоящие люди работают до изнеможения, полуголодные ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют, действуют, процветают!

Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак.

― Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно. Только хорошего в своих задатках человека. А человека с душонкой мелкой, завистливой любая война развращает окончательно. Война, Сашок, доводит видимую ценность человеческой жизни почти до абсолютного нуля. И эта трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности.

Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери.

― Ненавижу! И не будет им от меня пощады!

И хрястнул кулаком в дверной косяк.

― Другого от тебя не ждал, ― заметил Иван Павлович и спросил неожиданно: ― Когда демобилизоваться собираешься?

― В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется.

― Понятно. Альку чай пить позовем?

― Я с ним в ссоре.

― Ну а я позову все-таки.

Втроем они молча и истово ― по-московски ― гоняли чаи. Напившись, Иван Павлович, глянул на часы:

― Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую малость.

Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:

― Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с этим человеком? Папа, он ― хороший человек?

― Да, сынок, ― небрежно ответил Иван Павлович. ― Вы тут разбирайтесь, а я ― в койку.

И ушел.

Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость за человека, сидевшего напротив. На глаза накатились слезы, но, шмыгнув носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу.

Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к кому не обращаясь:

― Этому человеку тоже необходимо поспать.

И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал за его торжественным шествием.

Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе на площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в восторге ударил себя по коленкам и возгласил:

― Так будет с каждым, кто унижает достоинства человека подлыми ударами по заднице!

― Большой же ты мерзавец, ― жалобно сказал Саша. ― Как тебе это удалось?

― Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. ― Алик подошел, присел рядом с Сашей на корточки. ― Постоянно существующие гвоздики в косяках, над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым соображениям были натянуты.