Храм Фортуны - Ходжер Эндрю. Страница 57

Он запустил руку в кошелек, висевший у пояса, достал горсть монет и протянул старику. Этого с лихвой хватило бы на десять козлят. Но Сабин не собирался мелочиться в такой момент. Тем более, что золото все равно принадлежало Германику, а он его честно отработал, выполнив то, что не удалось сделать трибуну Кассию Херее.

Жрец с легким поклоном принял деньги и положил их на алтарь, где огонь постепенно начал угасать.

— Благословенен дар твой, воин, — негромко произнес старик. — Мы рады, что сердце твое открылось богам.

— Прощайте, — сказал Сабин, поворачиваясь к выходу. — Надеюсь, что скоро мне предстоит вернуться сюда, чтобы выполнить мое обещание. Клянусь, я сделаю это с огромной радостью.

И он пошел к двери.

— Подожди, — проскрипел старик за его спиной.

Трибун задержался и повернул голову, выжидательно глядя на жреца.

— Еще одно, благородный воин, — торжественно сказал фламин, глядя на него своими проницательными глазами. — Я вижу, что ты ожидаешь каких-то перемен в своей жизни в ближайшее время, и тебя это немного беспокоит. А не хочешь ли ты узнать свое будущее?

Вопрос был настолько неожиданным, что Сабин не нашелся сразу, что ответить. Он, вообще-то, был убежден — и убеждение это в те времена разделяли довольно многие — что человеческая жизнь не является, как учили раньше, чередой заранее запланированных богами событий. И что изменить свою судьбу человек может и сам, да и делает это каждую минуту. И все зависит от сущих пустяков: вот, например, не займи тогда лугдунские купцы гостиницу Квинта Аррунция, и Сабии вообще никогда не встретил бы Кассия Херею с письмом Германика. И сидел бы сейчас в поместье покойного дядюшки и даже в самых смелых снах не мечтал бы о жезле префекта претория.

Но иногда его все же посещали сомнения — а вдруг действительно все предопределено заранее, и все наши поступки лишь подчиняются холодной логике божественного расчета?

Несколько лет назад Сабин с друзьями даже нанес визит в пещеру вещей Сивиллы под Кумами, отнесясь, впрочем, к этому, как к забавной шутке. К тому же, он ничего не понял из произнесенных в его адрес слов прорицательницы — древней старухи, слепой, как летучая мышь, а потому вскоре позабыл о странной пещере, которая пользовалась такой славой среди его соплеменников и вообще всего эллинизированного и романизированного населения Империи.

Греки, правда, больше доверяли своим собственным оракулам — святыне Аполлона в Дельфах, Асклепиоса в Эпидавре или Трифона в Ливадии.

Кстати, и в большом храме Фортуны Редукской на виа Пренесте тоже предсказывали будущее, и туда стекались толпы людей со всего города.

Сабин задумался. Что ж, если он уже принес жертву богине и помолился, то почему бы не рискнуть и не заглянуть во время? Ведь действительно его ожидают очень важные перемены, и возможно, что пророчество поможет ему лучше подготовиться к ситуации.

После недолгого колебания Сабин спросил:

— А разве здесь вы тоже умеете делать это?

Жрец пожал плечами.

— Любой фламин Фортуны должен в какой-то степени владеть искусством прорицания. У одних это получается лучше, у других хуже. Я нечасто занимаюсь такими вещами, но ты понравился мне своей искренностью и щедростью. Так что, если хочешь, я могу попробовать предсказать, что тебя ждет.

— А как это делается? — с любопытством спросил трибун.

— Есть много способов, — уклончиво ответил старик. — Обычно в святилищах нашей богини мы пользуемся следующим: какой-нибудь ребенок должен посмотреть на человека, желающего узнать свою судьбу, а потом нарисовать что-нибудь на воске или углем на стене. Потом жрецы изучают рисунок и делают свои выводы. А уж верить им или нет — твое дело.

Да, Сабин слышал, что именно так предсказывали будущее фламины в храме на виа Пренесте.

— Что ж, — сказал он, — если это не займет много времени, то давай попробуем. Мне действительно интересно посмотреть, что меня ждет, хотя я не очень верю в предопределение.

— И опасно заблуждаешься, — серьезно произнес старик. — Скоро сам убедишься. Идем со мной.

Он отвел трибуна в небольшую комнатку сбоку от алтаря, усадил на табурет, задернул занавеску и сам сел рядом. Некоторое время они оба молчали,

— А кто сделает вещий рисунок? — не выдержал, наконец, Сабин. — Твой помощник?

— Да, — кивнул жрец. — Ему приходилось и раньше выполнять такие задания. Сейчас он спрашивает у богини позволения и просит дать ему вдохновение прорицателя.

— Кто он такой? — спросил трибун. — Твой внук?

— Нет, — покачал головой старик. — Мы не родственники. Ганимед родом из Сирии, но почти с самого рождения живет здесь, при храме. Его родители умерли, и я единственный, кто у него остался из близких.

В этот момент занавеска зашевелилась, и в комнату бесшумно вошел тот, о ком они говорили. Старик несколько секунд испытующе смотрел на лицо мальчика, а потом повернулся к Сабину.

— Все в порядке, — сказал он. — Богиня дала свое разрешение. Сиди спокойно и думай о том, что тебя тревожит. А Ганимед будет рисовать;

Мальчик подошел к боковой стене — кирпичной, покрытой слоем штукатурки. В его руке появился. Кусок угля. Некоторое время он задумчиво смотрел на напрягшегося трибуна своими огромными черными глазами, а потом медленно повернулся, и уголь заскользил по белой поверхности.

Жрец и Сабин молча наблюдали за ним. Это продолжалось недолго. Ганимед отложил уголь и отошел в сторону.

— Пойдем, посмотрим, — сказал старик.

Они приблизились к стене. Сабин увидел несколько загадочных линий, которые причудливо переплетались без всякой системы. Думай трибун даже сто лет, все равно не смог бы тут ничего понять. Но глаза фламина оживились, старик принялся внимательно изучать каракули Ганимеда, время от времени дергая себя за бороду и что-то беззвучно шепча бледными губами.

Прошло несколько минут. Жрец отвернулся от рисунка и значительно кивнул.

— Богиня благословила руку ребенка, — произнес он своим скрипучим голосом. — Она предрекает тебе твою судьбу. Смотри и слушай внимательно.

Его сухой тонкий желтый палец уперся в стену.

— Орел распростер над тобой свои крылья, — как-то глухо заговорил жрец. — Ты живешь сейчас и будешь еще долго жить под сенью священной птицы.

Сабин мысленно усмехнулся. Конечно, ведь старик знает, что он солдат, и нетрудно догадаться, что жизнь воина проходит под знаком орла. Да ведь только орлы украшают не одни древка легионных знамен, под которыми маршируют войска, эта птица изображена также на панцирях и щитах преторианцев. Так что, вольно или невольно, фламин в какой-то степени угадал его мысли.

Сабин уже не чувствовал волнения, наоборот, после принесения жертвы Фортуне в нем поселилась уверенность в благоприятном исходе дела.

— Слушай слова богини, — продолжал жрец, по-прежнему не отрывая глаз от рисунка на стене и словно вслушиваясь во что-то. — Сейчас...

Внезапно его голос изменился, из скрипучего и тихого сделался звучным и властным.

— Орел ведет тебя за собой! — возвестил жрец, поднося ладони к лицу. — На нем ты можешь высоко взлететь, но можешь и больно упасть. Не теряй бдительности!

Он замолчал, тяжело дыша. Если старик и имитировал этот религиозный экстаз, то делал сие весьма умело. Сабин с благодарностью наклонил голову:

— Спасибо за пророчество и за совет. Я не забуду его. Клянусь, если мне удастся получить то, чего я хочу, то ты и этот храм не пожалеете. А что же я должен делать, чтобы, как ты говоришь, высоко взлететь и при этом не упасть?

Жрец покачал головой.

— Это зависит не от тебя.

— А от кого? — подозрительно спросил трибун, хмурясь.

Старик еще раз внимательно изучил рисунок Ганимеда и лишь тогда повернулся к Сабину. Его глаза снова потухли, спина согнулась, борода торчала клочьями.

— Выбор сделает женщина, — прежним скрипучим голосом произнес он. — Женщина, чьи волосы белы, как снег, а сердце холодно, как лед. Берегись ее.