Храм Фортуны - Ходжер Эндрю. Страница 81

Киликиец приподнял голову и прислушался. Да когда же они успокоятся? И в этот момент в уши ему ударил отчаянный, полный боли и горя, женский крик.

Селевк моментально вскочил на ноги, схватившись за рукоятку меча, который висел на поясе, моряки тоже зашевелились.

— Что там такое? — буркнул Хирхан. — Если это праздник в нашу честь, то совершенно некстати.

Селевк не ответил, напряженно прислушиваясь. Сначала ему показалось, что кричала Корнелия, но теперь он уже не был в этом уверен. Тем более, что сейчас ясно различал приглушенные причитания, которые доносились со стороны одного из соседних домов.

— У них какие-то неприятности, — хмуро сказал киликиец. — Как бы они не захотели отыграться на нас. Надо пойти к вождю, поговорить и узнать...

Он не закончил — в хижину шагнула мощная фигура, в которой все сразу узнали Такфарината. Лица вождя, правда, не было видно, но осанка не оставляла сомнений.

— Вы здесь, римляне? — глухо спросил он.

С ним явно что-то было не так: в голосе звучала злоба, боль, отчаяние. А слово «римляне» он произнес так, как суеверные люди произносят слово «змея» или «паук» — с ненавистью и отвращением.

— Мы здесь, — ответил за всех Селевк. — Но мы не римляне, я уже объяснял тебе. Я — грек из Киликии, а эти люди — финикийцы.

— Это неважно, — сказал Такфаринат. — Уже неважно...

— Что случилось, вождь? — спросил Хирхан. — Не мы же тебя обидели? И не девушка, надеюсь?

Несколько секунд Такфаринат стоял молча.

— Завтра утром мы едем в Рузикаду, — сказал он наконец, поворачиваясь, чтобы уйти. — Я сам провожу вас туда. И мое войско пойдет с нами. Спите, чужеземцы.

И он скрылся во тьме, а снаружи послышался лязг металла. Высунув голову в дверной проем, Селевк увидел, как хижину берут в кольцо несколько вооруженных нумидийцев. Один из них сделал ему знак войти внутрь.

— Похоже, мы стали пленниками, — сообщил киликиец своим товарищам, усаживаясь на подстилку. — Что же там случилось? Но, в конце концов, не посмеет же этот варвар поднять руку на внучку римского сенатора!

В ту ночь они так и не сомкнули глаз, нумидийцы, впрочем, тоже — до утра селение шумело, гомонило, причитало и звенело оружием. Когда рассвело, бородатый воин заглянул в хижину и дал им знак выходить.

Селевк, Хирхан, помощник капитана и двое матросов выбрались на воздух, щуря глаза от яркого африканского солнца. Они увидели, как собираются в кучу нумидийские всадники — серьезные, хмурые, злые — со своими длинными, упругими копьями и искривленными мечами. Увидели и самого Такфарината, который, ни на кого не глядя, быстро вышел из дома и тут же у порога вскочил на коня. Вслед ему неслись горестные стоны и рыдания женщин.

Наконец, Селевк увидел и Корнелию — девушка с испугом на лице выглядывала из примитивной двухколесной кибитки, запряженной парой лошадей. На одной из них сидел подвижный, жилистый мужчина с кнутом в руке. Рядом с Корнелией поместились и обе ее рабыни.

К морякам и киликийцу тоже подвели лошадей. Пришлось и им взбираться на спины животных. Через несколько минут отряд тронулся в путь,

Селевк попытался было подъехать к вождю, который возглавлял колонну, чтобы выяснить, в чем дело, но несколько нумидийцев молча оттеснили его и перекрыли дорогу своими конями.

— Да скажите, хоть, куда мы едем? — не выдержал Хирхан и показал рукой. — Куда? Карфаген? Цирта?

Его поняли. Один воин — с золотой серьгой в ухе и шрамом на пол-лица, отрицательно качнул головой.

— Рузикады, — ответил он со своим странным акцентом.

— Хорошо, если так, — пробормотал Селевк себе под нос. — Ох, не нравится мне все это.

Дальше они ехали молча. К удивлению киликийца и его товарищей, к их отряду постоянно присоединялись еще всадники. Они, словно призраки, появлялись вдруг неизвестно откуда и — поодиночке или группами — вливались в колонну. Через три часа пути войско Такфарината уже представляло из себя серьезную силу — около полутора тысяч кочевников следовали за своим вождем. Их хмурые, напряженные лица не сулили ничего хорошего тому, кто им чем-либо не угодит. Или уже не угодил.

Обрывистая дорога пролегла через скалистый горный перевал, окруженный со всех сторон снежными вершинами. Наверху плато вождь остановил своих людей и стал о чем-то совещаться с группой воинов — видимо, начальников рангом пониже.

Селевк смотрел вниз. Вскоре его глаза различили в долине очертания населенного пункта. Он был явно побольше, чем селение Такфарината.

«Наверное, это и есть Рузикады, — подумал киликиец. — И там римский гарнизон. Ладно, скоро выяснится, почему эти нумидийцы такие угрюмые».

И действительно, это скоро выяснилось. Закончив совещание, Такфаринат тронул коня пятками и подъехал ближе. По его знаку всадники взяли в кольцо моряков, Селевка и кибитку с женщинами. Глаза вождя злобно блестели под густыми бровями, борода воинственно топорщилась, рука то и дело прикасалась к мечу.

— Прошу тебя, объясни нам, что случилось, — сказал киликиец. — Мы же видим, что перестали быть твоими гостями. В чем мы виноваты?

Такфаринат медленно покачал головой.

— Я сказал тебе, что в Рузикадах с римлянами был мой сын Салех, — заговорил он глухо. — Вчера его убили.

— Кто? — с тревогой спросил Селевк. — И при чем здесь мы?

— Дай мне сказать, — перебил его вождь, махнув рукой. — Вчера римский трибун приказал забить его прутьями. Насмерть. Мой сын, мой первенец умер...

Селевк сразу понял, чем это им грозит. Дикий кочевник теперь будет мстить всем, кто имеет какое-то отношение к Риму. И они — главные кандидаты стать первыми жертвами нумидийца. Надо попытаться спасти положение.

— Но у римлян есть закон, — сказал он быстро. — Если трибун был не прав, ты можешь пожаловаться проконсулу. Уверяю, виновный понесет заслуженное наказание.

— Нет, — покачал головой Такфаринат. — У вас свой закон, а у нас свой. Мы не поймем друг друга.

— Но в чем провинился твой сын? — вмешалась вдруг Корнелия.

— Вчера Салех захватил в плен главаря банды разбойников, которая грабила окрестные селения, — ответил Такфаринат. — Римский командир приказал всех задержанных доставлять в лагерь живыми, чтобы потом судить их по вашим законам. Но этот человек когда-то убил нашего родственника, и мой сын не мог нарушить традиции номадов — его воины сняли с бандита кожу, а голову его на копье пронесли по округе, чтобы все видели — Салех отомстил.

Римлянин приказал арестовать моего сына и забрать у него оружие. Тогда Салех выхватил меч и заколол центуриона, который хотел это сделать. Солдаты окружили его и нумидийских воинов и схватили их, тех, кто остался в живых. Мой сын был ранен, и все равно римский трибун отдал его на казнь. Легионеры забили Салеха палками. За что, скажите мне?

Такфаринат поднял на девушку полные боли глаза, его губы дрожали.

На лице Корнелии появилось решительное выражение, ее ноздри чуть раздувались. Селевк сразу понял, что сейчас она скажет какую-нибудь глупость, но было уже поздно вмешиваться.

— Как это за что? — с вызовом спросила внучка сенатора. — А разве твой сын не нарушил приказ командира? Не убил центуриона? Он совершил преступление. Когда мой дед был наместником в Сирии, он однажды приказал казнить двадцать солдат за меньший проступок. Римляне — лучшие воины в мире как раз потому, что для них дисциплина превыше всего.

— Ну, какие они воины, мы сейчас посмотрим, — криво усмехнулся нумидиец. — Вы хорошо придумываете всякие законы, чтобы морочить голову неграмотным кочевникам, но меч в руке мы держим не хуже, чем ваши судьи и чиновники таблички для письма.

— Что ты собираешься делать, вождь? — с тревогой спросил Селевк. — Заклинаю тебя всеми нумидийскими богами — не торопись. Еще можно все уладить...

— Ничто не вернет мне сына, — отрубил вождь. — Я объявляю войну Риму. Сейчас мы нападем на Рузикады. Ни один враг не уйдет из города живым. А вы остаетесь моими пленниками.