Райские птички (ЛП) - Малком Энн. Страница 43

Элизабет

— Должна вас предупредить, я не очень хороший пекарь, — сказала я, отсыпая муку.

Вера взглянула вверх.

— О, мы здесь не за этим, — ответила она. Ее острый взгляд вернулся ко мне и к тому, что я делала. — Добавь холодное масло. Смешай руками, — проинструктировала она.

Я сделала, как мне было сказано. За время моего пребывания здесь у нас с Верой завязалась довольно странная дружба. Не то что бы я искала друга или хорошего собеседника. Я была не очень хорошим человеком. Единственная причина, по которой у нас с Лукьяном что-то было – он тоже не человек.

Но в Вере была какая-то странная тяга, тень женщины, которую я знала меньше половины своей жизни, и она дала мне представление о том, какой могла бы быть мать. Настоящая.

Вера не была доброй или веселой. Она была довольно холодной и отстраненной. Но все же больше не пыталась стать невидимой, как раньше. Я забрела сюда однажды, чтобы спросить, не нужна ли ей помощь. Она долго смотрела на меня, прежде чем ответить.

Потом она сунула мне пакет с картошкой. «Почисть.»

И на этом все закончилось.

Мы почти не разговаривали.

Мне нравилось.

Это была не ужасная зудящая тишина, которая наступала, когда заканчивались слова, чтобы заполнить пустоту. Это было приемлемая тишина.

Но теперь, похоже, Вере было что сказать.

— Ты здесь потому, что, хотя на кухне и есть камеры, микрофонов нет, — сказала Вера, не поднимая глаз, придвигаясь ближе ко мне и глядя на миску, в которой я смешивала ингредиенты.

— В других комнатах есть микрофоны? — спросила я, не удивленная, но заинтересованная тем, что она знает.

Она коротко кивнула.

— И вы пригласили меня сюда, потому что хотели что-то сказать, — заключила я.

Еще один кивок, сопровождаемый поднятием кувшина с молоком и выплеском жидкости в миску и мои липкие руки.

— Продолжай смешивать.

Мои руки задвигались.

— Знаешь, если не получится, он убьет тебя, — сказала она непринужденно.

Я резко вскинула голову, но сохранила ясное выражение лица, вспомнив о камерах. Затем я незаметно оглядела комнату, чтобы на всякий случай заметить, где лежат ножи.

Это был мир Лукьяна. Никому нельзя доверять.

У Веры были острые глаза.

— Я не причиню тебе вреда. Он убьет меня, если я это сделаю. И я ценю свою жизнь такой, какая она есть. Кроме того, я не хочу, чтобы ты пострадала. Ты мне нравишься.

Я жевала слова, пока она добавляла еще молока, и липкая смесь в моих руках стала чем-то вроде теста.

— А здесь… была только я? — спросила я, когда она посыпала стол мукой.

— Да, — ответила она. — Вот почему он убьет тебя, если ничего не выйдет. Разбитое сердце плохо действует на людей, которые никогда раньше не любили. Особенно такие, как Лукьян. Это их уничтожает. Но не раньше, чем они уничтожат всех вокруг, — она взяла тесто из моих рук.

Я подошла к раковине, чтобы смыть месиво, которое прилипло к моей коже. Вода смыла смесь, но не пленку беспокойства, которая осела на моей коже со словами Веры.

— Значит, вы знаете, кто он? — спросила я.

Она улыбнулась мне, и я каким-то образом поймала себя на том, что улыбаюсь в ответ.

— О нет, никто, кроме Лукьяна и, может быть, тебя, не знает, кто он, — сказала она, замешивая тесто. — Но я знаю, какой он.

— Я тоже, — сказала я, вытирая руки и готовя поднос для лепешек.

Она изогнула бровь, изучая меня.

— Подозреваю, что да.

Наступило долгое молчание, и я наклонилась, чтобы поставить лепешки в духовку. Я выпрямилась, вытирая руки, и взяла чай, который заварила Вера.

— Подозреваю, ты знаешь, во что ввязываешься, — продолжила она. — И ты одна из тех людей, которые никогда прежде не любили. Подозреваю, что твое горе может оказаться еще более опасным, чем у Лукьяна.

Я не ответила, только отхлебнула чаю.

— Теперь ты сильнее, чем когда оказалась здесь, — продолжала она. — Теперь ты можешь уйти, если захочешь, — она взглянула на дверь из кухни, затем бросила на меня проницательный взгляд. — Подозреваю, ты уже догадывалась об этом.

Я проглотила сладкую жидкость и ее горькую фразу.

Мои глаза впились в дверь, ища правду в ее словах. Неужели моя боль больше мной не управляет?

Лукьян правда меня любил?

Разве меня теперь это волнует?

========== Глава 15 ==========

Лукьян

Месяц спустя

— Лукьян, остановись.

Он продолжал двигаться, упрекал ее взглядом. Сделал вид, что не услышал усталости в ее голосе. Она, запыхаясь, говорила слова, едва могла говорить и одновременно уклоняться от его ударов. Он не мог притворяться, что не замечает тонкую струйку крови, идущую из уголка ее рта, размазанную там, где она вытерла ее тыльной стороной ладони. Он сказал себе, что это необходимо, синяки заживут, она это вытерпит.

— Лукьян, — выдавила она.

Он слишком усердно трудился. Он знал это. Хотя каждый дюйм его тела говорил остановиться, говорил, что он должен был остановиться час назад, он не мог. Что-то еще двигало им. Он не мог стряхнуть с себя страх после телефонного звонка. Шепот просачивался сквозь подземный мир, угрозы летели со всех сторон, а еще была непреодолимая клаустрофобия его поместья.

Он не обижался на нее за то, что она держала его здесь. Держала их обоих там. Он был счастлив быть заключенным вместе с ней. Но он злился на себя за то, что они не могут сидеть тут долго, они вызвали опасность, им придется уехать.

Ей придется уехать. Единственный выход – уехать без нее, а это вообще не выход.

— Лукьян, — рявкнула она, останавливаясь и заставляя его тоже замереть. — Я больше не могу.

Он уставился на нее. На радужное сияние ее молочно-белой и мокрой от пота кожи. На шрамы, которые становились еще заметнее, когда она краснела. На завитки волос, выбивающиеся из небрежного хвостика. Изогнутые брови, темные и обрамляющие ее лицо. Немного великоваты, но подходят ее черным радужкам глаз.

Черные радужки, полные гнева.

И боли.

— Тебе нужно научиться преодолевать боль, которая пытается убедить, что ты больше не можешь, — он двинулся вперед, в его глазах и позе была угроза. — Ты можешь больше.

Она стояла на своем, слегка приподняв подбородок, так что он вызывающе сделал шаг вперед. Простой шаг, который был бы чужд ей еще несколько месяцев назад.

— Нет, — прошипела она. — Может быть, я и выдержу больше, но тебе придется сделать мне больно, по-настоящему больно, чтобы доказать свою правоту, Лукьян.

Холодная и пустая часть его души жаждала принять ее предложение, по-настоящему показать ей, что у него внутри. Бросить вызов собственным чувствам к ней, посмотреть, сможет ли он вынести больше. Потому что она могла. Но он не знал, сможет ли сам.

— Ты не причинишь мне вреда, — сказала она, шагнув вперед, и он схватил ее за руку, когда она попыталась поднять ее к его лицу.

Она ничего не сказала.

Он до боли сжал ее запястье. Он знал, что ей было больно, потому что такова была его работа, его природа – замечать учащенное дыхание, расширение зрачков, напряженность в теле, постоянное учащение сердцебиения.

Но она не протестовала, не отстранялась. Если уж на то пошло, она еще глубже погрузилась в его хватку. С вызовом.

— Этого я тебе обещать не могу, — ответил он. — Я не могу даже себе этого обещать.

И это пугало его больше, чем он хотел признать.

Гораздо больше.

***

Элизабет

Мое тело кричало. Пульсировало. Каждый мускул. Каждая косточка.

Я хотела упасть.

Но не упала. Из-за лица Лукьяна. Отчаяние дразнило его пустой взгляд, которое неуклонно росло с того дня, как я испекла лепешки и узнала, что экономка знает гораздо больше, чем рецепт теста.

Сначала мне показалось, что он нас слышал. Что он сидел там и слушал, а потом пришел к выводам и кипел от злости. Но Лукьян не такой. Он бы немедленно бросился на меня. Он не часто разговаривал, но старался говорить о том, что имело значение.

Он ничего не знал.