Санкция «Айгер». Две мертвые китаянки - Треваньян. Страница 20

— Нет.

— «О башмаках, о сургуче, капусте, королях» поговорить не желаете?

— Нет.

— В таком случае, — он подошел к ней и поднял за руки из кресла, — побежали наверх — кто быстрее?

— Побежали.

Мерцающий в дожде столб света падал на ее глаза, высвечивая в самые неожиданные моменты золотые арлекинские блестки. Он прислонился лбом к ее лбу и замурлыкал скрипучим от счастья голосом. Потом он отодвинулся, чтобы лучше ее видеть.

— Я тебе сейчас что-то скажу, только ты не смейся.

— Скажи.

— У тебя самые прекрасные глаза на свете.

Она взглянула на него с извечным женским спокойствием.

— Очень мило. А чему тут смеяться?

— Когда-нибудь я тебе расскажу. — Он нежно поцеловал ее. — Впрочем, пожалуй, не расскажу. Но все равно не смейся.

— Почему?

— Потому что если рассмеешься — потеряешь меня. Она рассмеялась — и он действительно выпал из нее.

— Я тебя предупреждал. Хотя на самом деле это уже не имеет значения — после всего хорошего, что я уже для тебя сделал.

— Не говори об этом.

Он в свою очередь рассмеялся.

— Знаешь что? Ты, конечно, ужасно-ужасно удивишься, но я всегда славился умением долго не кончать. Я не вру. Как правило, именно это и рекомендует меня с наилучшей стороны — выносливость. Ну, как шуточка?

— Изрядно. За сигаретами не потянулся — и на том спасибо.

Он перевернулся на спину и тихо сказал вверх, во тьму, принадлежавшую им обоим.

— Если подумать, природа — капризнейшая тварь. Те женщины, с которыми я бывал, никогда меня особенно не интересовали — и ничего такого особенного я не чувствовал. Именно поэтому с ними я был воплощением самообладания и мужской силы, и им это было очень приятно. Но с тобой — когда мне отнюдь не все равно, и именно потому, что мне не все равно — я вдруг начинаю ставить рекорды скорострельности. Нет, как я уже сказал, природа — сволочь.

Джем повернулась к нему.

— Эй, ты это о чем? Так говоришь, будто все уже кончилось. А я-то все лежу тут и надеюсь, что это антракт, а не финал.

Он одним рывком выскочил из постели.

— Ты права! Это антракт. Сейчас, погоди, я принесу животворную бутылочку шампанского…

— Нет, постой. — Она села, и тело ее на фоне серебристой подсветки было особенно прекрасно. — Иди сюда, дай поговорить с тобой.

Он лег поперек кровати у её ног и прислонился щекой к ее ступне.

— У тебя такой серьезный, зловещий тон, и…

— Да, такой. Это насчет работы для мистера Дракона…

— Джем, прошу тебя…

— Нет. Нет, успокойся на секундочку. Все связано с одним биологическим прибором, который разрабатывают там, на той стороне. Очень скверная штука. Если они его сделают раньше нас… Это может быть просто ужасно, Джонатан.

Он прижался к ее ногам.

— Джем, не играет никакой роли, кто в этой гонке впереди. Представь себе двух насмерть перепуганных сопляков, которые устроили дуэль на ручных гранатах, стоя друг от друга в трех футах. Тут совершенно не имеет значения, кто первым выдернет кольцо.

— Зато имеет значение, что мы выдернем это кольцо с куда меньшей вероятностью.

— Если ты этим утверждаешь, что средний бакалейщик в Сиэтле — приличный человек, ты совершенно права. Но средний бакалейщик в Петропавловске ничуть не хуже. Вся беда в том, что кольцо гранаты — в руках людей, подобных твоему Дракону, или, что еще хуже, может выдернуться от короткого замыкания в каком-нибудь подземном компьютере.

— Но, Джонатан…

— Я эту работу брать не собираюсь, Джем. Я никогда не провожу санкцию, пока у меня хватает денег на житье. И больше я не желаю об этом говорить. Ладно?

Она молчала. Потом приняла решение.

— Ладно.

Джонатан расцеловал ее ноги и поднялся.

— Ну, так насчет шампанского…

Ее голос остановил его у самой лестницы с хоров.

— Джонатан?

— Да, мадам?

— Я у тебя первая черная?

Он обернулся.

— Это имеет значение?

— Конечно, имеет. Я знаю, что ты собираешь картины, и я подумала…

Он сел на краешек кровати.

— Тебя бы по попе хорошенько отшлепать.

— Извини.

— Все еще хочешь шампанского?

Она раскинула руки и поманила его пальцами.

— После.

ЛОНГ-АЙЛЕНД, 13 июня

Джонатан просто-напросто открыл глаза и тут же окончательно проснулся. Спокойный и счастливый. Впервые за много лет не было мутного, вязкого промежутка между сном и пробуждением. Он с наслаждением потянулся, прогибая спину и распрямляя все конечности, пока каждая мышца не затрепетала от приятного напряжения. Ему хотелось кричать, шуметь. Нога его коснулась влажного пятна на простыне, и он улыбнулся. Джемаймы в постели не было, но место, где она лежала, хранило ее тепло, а от подушки исходил легкий запах ее духов и ее самой.

Он выскочил из постели голый и наклонился над перилами хоров. Крутой угол, который цветные солнечные лучи отбрасывали внутрь церкви, свидетельствовал, что утро уже на исходе.

Он позвал Джемайму, и голос его торжествующим эхом пронесся над сводами.

Она появилась в дверях ризницы, переоборудованной под кухню.

— Орали, сэр?

— С добрым утром!

— С добрым утром.

На ней был тот ладный льняной костюм, в котором она приехала, и оттого казалось, что в полумраке от нее исходит белое сияние.

— Пока вы изволите принимать ванну, я приготовлю кофе.

И она исчезла в дверях ризницы.

Он плескался в римской ванне и пел громко, но не очень красиво. Чем же они сегодня займутся? Поедут в город? Или тут побездельничают? А не все ли равно? Он вытерся и надел халат. Сколько же лет он не просыпался так поздно? Должно быть, уже около… О Господи! Писсарро! Он же обещал торговцу забрать картину до полудня!

Он сел на край постели, с нетерпением ожидая, пока на том конце снимут трубку.

— Алло! Я слушаю. — Голос торговца был весь пропитан лживыми нотками поддельного интереса.

— Джонатан Хэмлок.

— Ах, да. Откуда вы? Почему звоните?

— Из дома.

— Не понимаю, Джонатан. Уже двенадцатый час. Как же вы сможете успеть к полудню?

— Никак не смогу. Я хочу, чтобы вы придержали для меня картину на пару часов. Я уже выезжаю.

— Нет нужды торопиться. Картину я придержать немоту. Я уже говорил вам, что у меня появился другой покупатель. Он сейчас у меня. Трагично, конечно, но я же предупреждал вас, чтобы не опаздывали. Сделка есть сделка.

— Дайте мне хоть час.

— У меня связаны руки.

— Вы сказали, что другой покупатель дает двенадцать тысяч. Я согласен.

— Если бы я только мог, мой милый друг! Но сделка есть…

— Назовите цену.

— Мне очень жаль, Джонатан. Другой покупатель говорит, что перекроет любую вашу цену. Но раз уж вы предложили пятнадцать тысяч, я справлюсь у него, — На том конце послышалось невнятное бормотание. — Джонатан, он говорит — шестнадцать. Что я могу поделать?

— Кто другой покупатель?

— Джонатан! — Голос торговца был исполнен благородного негодования.

— За эти сведения я заплачу лишнюю тысячу.

— Как же я могу сказать вам, Джонатан? А мои этические принципы? И к тому же он тут, в одной комнате со мной.

— Ясно. Хорошо, я вам его опишу. Скажите только «да», если описание подойдет. Тысяча долларов за один слог.

— По такой таксе сколько же будет стоить подробное объяснение?

— Это блондин с короткой стрижкой, плотный, глаза маленькие, близко посаженные, лицо тяжелое, плоское, одет, скорее всего, в спортивный пиджак, галстук и носки непременно в самом дурном вкусе, и наверняка сидит у вас в доме, не сняв шляпу.

— В самую точку, Джонатан! Точно, как тысяча долларов.

Значит, это был Клемент Поуп.

— Я знаю этого человека. У него должна быть предельная цена. Безграничного пользования фондами хозяин ему никогда не доверит. Я предлагаю восемнадцать тысяч.

Голос торговца преисполнился уважения.

— У вас есть столько наличности, Джонатан?