Санкция «Айгер». Две мертвые китаянки - Треваньян. Страница 73

Старик одобрительно кивнул.

— Очень хорошо, — сказал он. — Думаю, что смогу это устроить. Завтра дам тебе знать.

Я вернулся домой и завалился спать. Так закончился первый день.

На другой день, во вторник, я разговаривал с Сиприано в доме, где он служил швейцаром. Вокруг глаз у него образовались такие круги, что глаза напоминали два чернильных пятна на белой тарелке. Он заявил, что у него для меня кое-что есть.

— В самом деле в Китайском квартале объявились какие-то чужаки. Они ночуют на Беверли-плейс, с западной стороны, четвертый дом от Джайра Квона, где я иногда играю в кости. И вот еще что: я разговаривал с одним белым, который утверждает, что это бандиты из Портленда — Энрике и Сакраменто, люди Хип Сина. Скоро может начаться война между бандами.

— А как тебе показалось, эти типы похожи на гангстеров?

Сиприано почесал голову:

— Пожалуй, нет, сэр, но те, которые не похожи, иногда тоже стреляют. Тот белый сказал, они люди Хип Сина.

— А кто этот белый?

— Не знаю, как его зовут, но он там живет. Такой невысокий, с белой головой.

— Седые волосы, желтоватые глаза?

— Да, сэр.

Несомненно, это был Ухл. Итак, один из моих людей морочил голову другому. Война между бандами показалась мне маловероятной, хотя иногда дело доходит до мелких стычек, как правило, призванных отвести глаза от серьезных преступлений. Настоящая бойня в Китайском квартале чаще всего бывает результатом семейных или клановых разборок.

— А что ты можешь сказать о доме, где живут чужаки?

— Ничего, сэр. Но может быть, из него есть ход в дом Чан Ли Чина, который живет на другой улице, Споффорд Эли.

— Ах вот оно что! Кто же этот Чан Ли Чин?

— Не знаю, сэр. Он там живет. Никто никогда его не видел, но китайцы говорят, это большой человек.

— Ишь ты! Так говоришь, его дом на Споффорд Эли? — Да, сэр, дом с красными дверями и красными ступеньками. Его нетрудно найти, но лучше бы вам не иметь дела с Чан Ли Чином.

Трудно было сказать, совет это или ничего не значащее замечание.

— Он что, крупная рыбина? — попытался разузнать я.

Но мой филиппинец ничего толком не знал о Чан Ли Чине. Его вера в могущество этого человека основывалась лишь на словах китайцев. Выяснив это окончательно, я спросил:

— Так ты что-нибудь разузнал о тех двух китайцах?

— Нет, сэр, но непременно разузнаю. Непременно.

Я похвалил его за сделанное, велел еще раз попытать счастья сегодня вечером и вернулся к себе поджидать Ухла, который обещал прийти в половине одиннадцатого. Не было еще и десяти, и я решил воспользоваться свободным временем и позвонить в контору. Старик сказал мне, что Дик Фоули, туз среди наших агентов, как раз свободен, и я выпросил его себе на подмогу. Потом зарядил свою пушку, уселся и стал поджидать осведомителя.

Он позвонил в дверь только в одиннадцать; лицо у него было суровое и озабоченное.

— Не знаю, что и думать, парень, — произнес он с важным видом, сворачивая самокрутку. — Что-то они там замышляют, это факт. С тех пор как японцы стали скупать лавки в Китайском квартале, нет покоя, и может быть, в этом-то все и дело. Но чужих там нет, черт побери! Подозреваю, те двое, о которых вы говорили, смылись в Лос-Анджелес. Надеюсь вечером узнать точно. У меня назначена встреча с одним желтком, который поставляет мне товар. На вашем месте я бы присматривал за портом в Сан-Педро. Те двое могут обменяться документами с китайскими моряками, которые хотят здесь остаться.

— И в городе ты тоже не приметил чужих?

— Ни одного.

— Послушай-ка, ты, глухонемой, — с досадой проговорил я. — Ты лжец и олух царя небесного. Я специально тебя подставил. Ты со своими дружками приложил руку к этим убийствам, и я посажу тебя вместе с ними.

Я направил револьвер прямо в его посеревшее от страха лицо:

— Сиди тихо, мне нужно позвонить.

И, не спуская с него глаз, потянулся свободной рукой за телефонной трубкой.

Этого оказалось достаточно, мой револьвер находился на слишком близком расстоянии от него. Он схватился за него, и мы начали бороться.

Он сумел вырвать у меня револьвер; я попытался было выхватить у него оружие — но слишком поздно. Он успел выстрелить в меня с расстояния сантиметров в тридцать. Огонь опалил мне тело.

Продолжая сжимать револьвер, я, согнувшись пополам, медленно осел на пол, а Ухл выбежал из комнаты, оставив дверь нараспашку.

Прижав руку к горевшему животу, я подбежал к окну и махнул рукой Дику Фоули, спрятавшемуся за ближайшим углом. Потом пошел в ванную и осмотрел рану. Холостой выстрел тоже может ранить, если сделан с близкого расстояния.

Жилетка, рубашка и майка были безвозвратно погублены, а тело сильно обожжено. Я смазал ожог кремом, залепил пластырем, переоделся, снова зарядил револьвер и вернулся в контору поджидать вестей от Дика. Похоже, первый ход в этой игре оказался удачным. Героин героином, но Ухл не набросился бы на меня, если бы мое предположение оказалось неверным; я же основывался на том факте, что он старательно избегал смотреть мне в глаза и лживо уверял, будто в Китайском квартале нет чужих.

Дик не заставил себя долго ждать.

— Кое-что есть! — проговорил он входя. Его высказывания напоминали телеграммы завзятого скряги: — Побежал к телефону. Позвонил в отель «Ирвингтон», успел только заметить номер. Этого должно хватить. Потом Китайский квартал. Зашел в подвал с западной стороны Беверли-плейс. Слишком далеко, чтобы точно определить. Вертеться там дальше — риск. Пригодится?

— Наверняка. Посмотрим, что имеется у нас в архиве о Сурке.

Служащий, заведовавший картотекой, принес объемистый конверт размером с добрую папку, набитый заметками, вырезками и письмами. Все эти материалы позволили составить примерно такую биографию.

Нил Конирс, он же Сурок, родился в Филадельфии, в пригороде Уиски-Хиллс, в 1883 году. В 1894-м, в возрасте одиннадцати лет, попал в руки полиции в Вашингтоне, куда приехал, чтобы пополнить армию безработных, маршировавших под предводительством Коукси на столицу. Его отослали домой. В 1898 году он был арестован в своем родном городе за то, что пырнул ножом одного парня во время драки в ходе предвыборной кампании. И на этот раз его освободили и отдали под надзор родителям. В 1901-м его опять арестовали, обвинив в организации шайки, похищавшей автомобили. Ввиду недостатка доказательств он был выпущен без судебного разбирательства. Но прокурору пришлось уйти со своего поста в результате скандала, вспыхнувшего вокруг этого дела. В 1908-м Конирс появился на побережье Тихого океана — в Сиэтле, Портленде, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе — в обществе известного афериста, некоего Хью. Годом позже этот Хью был застрелен человеком, обманутым им в результате какой-то аферы с фиктивной продажей самолетов. По этому же делу был арестован и Конирс. Присяжные не сумели прийти к единому мнению, и он вновь очутился на свободе. В 1910-м его поймали во время знаменитой облавы почтовых служащих на железнодорожных воров. И снова не хватило улик, чтобы посадить его. В первый раз рука правосудия настигла его в 1915 году, когда он был заключен в Сан-Квентин за обман посетителей Панамской международной выставки. Он просидел три года. В 1919-м Конирс вместе с одним японцем по фамилии Хасегава нажег японскую колонию в Сиэтле на двадцать тысяч долларов. Конирс выдавал себя за американского офицера, делегированного во время войны в японскую армию. Он носил фальшивый орден Восходящего Солнца, который ему якобы приколол к груди сам император.

Когда все вышло наружу, семейство Хасегавы вернуло пострадавшим двадцать тысяч. Конирс неплохо заработал на этом, причем даже его репутация не пострадала. Дело замяли, после чего он вернулся в Сан-Франциско, купил гостиницу «Ирвингтон», проживает там уже в течение пяти лет, и никто не может сказать о нем дурного слова. Конечно, что-то он там химичит, но что именно — никто не мог сказать. Внедрить детектива в его гостиницу было абсолютно невозможно. Все номера всегда были заняты и стоили, как в самом дорогом нью-йоркском отеле.