Мамалыжный десант (СИ) - Валин Юрий Павлович. Страница 69

Сергеев покачал головой, старшина, проявив тактичность, сказал:

– Выберется, если жив. Мы за задержанной, конвоировать. Бронеприкрытие нам точно не нужно?

– Тут недалеко. И немцы вроде бы отошли уже, – пояснил Тимофей. – Надо побыстрее – радиста дважды задело. Норыч, смотри: здесь налево улочкой, потом сходу площадь проскакиваем, там слева памятник с лошадью.

– Площадь знаю, там фрицы еще простреливают. Лучше в обход двинем, время не потеряем, – решительно сказал водитель.

«Додж» круто, перескакивая через бордюр, развернулся.

Пролетели мимо танков и партизанской пехоты, Сергеев, видимо, время даром не терял, район изучил. Тимофей бегло объяснил, где именно застряли остатки группы, вроде бы стало понятно, как добираться колесами. Миновали горящий дом – горожане бегали, тушили. Далее на перекресток… Сквозь рев двигателя постукивали выстрелы – лопнуло стекло на втором этаже.

– Бьет немец, не успокаивается, – нервно сказал усатый автоматчик.

– То издали, от бессилия, – заверил Тимофей.

Проскочили бульвар – на перекрестке стояла подбитая, еще чадящая «тридцатьчетверка». Сержант Лавренко не сразу понял, что такое с машиной: бело-красная какая-то. Цветы, уже много… лежат прямо на почерневшей броне, дым сквозь нежные лепестки просачивается. Две девушки метнулись от подъезда дома, в руках букеты роз…

– Вот шальные! – с восхищением сказал один из автоматчиков. – Зацепит же!

– А люки-то закрыты. На месте весь экипаж, – пробормотал Сергеев.

Свернули, Тимофей определился по знакомому высокому дому, чуть успокоился. Улицы широкие, истинно столичные – по таким переть на скорости в самый раз. У магазина часов «додж» обстреляли откуда-то сверху. Автоматчики открыли ответный огонь, сержант Лавренко свой неполный диск берег – мало ли как дальше пойдет…

…Ага, знакомая улочка, обломки кирпичей от поганой мины.

– Стой! Здесь должны быть! – Тимофей слетел с еще не остановившейся машины, метнулся за ворота. Тихо, пусто – хороший признак.

– Целы мы, Тимотей, – из «курятника» выбирался радостный югослав.

Один из автоматчиков оказался санинструктором, наскоро осмотрел пораненных – ничего, до санбата явно дотянут. Осторожно загрузили в кузов Шелехова – тот был без сознания. Хромоногая Лизавета запрыгнула самостоятельно. Рыжие локоны привела в порядок, даже пальто частично отчистила, «наган» заранее югославу отдала. Молодец. Но нос можно так не задирать.

– Ишь какая. Сразу видно. Овчарка фрицева! – процедил один из автоматчиков.

Тимофей ухватил его за тяжелый ремень с диском и гранатами, рывком оттянул за капот:

– Я-те-дам «овчарка»! Старшина, идите сюда! Что-то у вас подчиненные того… болтливее баб на завалинке.

– Спокойно! – старшина попытался отодрать забинтованную руку сержанта от пояса побледневшего подчиненного. – Не психуй, Лавренко. Боец в СМЕРШе новый, не вникает еще. Объясним.

– Вот и объясни. Пока у него зубы целы. По возвращению доложу командованию, а пока так: задержанная оказывала полное содействие группе, проявляла боевую сознательность. Принимала личное участие в отражении атак фашистов, ранена при прорыве. Мы, между прочим, трое суток в операции. Сказать про нее плохое не можем, только наоборот. Так и передайте.

– Так и передадим. Говорю же – не психуй. Вы с нами? – спросил старшина, наконец, освободивший подчиненного.

– Куда тут влезешь. И еще рацию нужно забрать, – вспомнил Тимофей. – Везите скорей в госпиталь.

– Ладно, мы быстро. Радиста прямо к хирургу, задержанную высадим, и потом вас заберем, – пообещал старшина.

– Главное, машину пришлите. И пусть водитель один не ездит.

– Ждите, не задержимся, – старшина запрыгнул на подножку, сдернул с себя пилотку. – Держи, Лавренко. А то на беспризорника похож.

«Додж» умчался, остатки опергруппы вернулись во двор.

– Довезут нашего радиста, – заверил Сречко. – Он только сейчас сомлед. А тако держался, молодец.

– Да уж, пусть дотянет. И девчонка тоже. Лихая, в сущности, оторва, эта Лизавета, – Тимофей сел на доски у «голубятни». – Уф, что-то я забегался. Имелись смутные дурные предчувствия. Хорошо, что обошлось. Как вы тут пережили?

Югослав сел рядом, рассказал, как сидели. Рыжая всякие басни рассказывала, про Париж и иную разгульную жизнь. Себя отвлекала, радиста болтовней утешала.

– Терпеливая. Надо бы ей удачи пожелать, – решил Тимофей, надевая чужую пилотку. – Остался у нас там бошевский шпик и еще чего-нибудь?

Спирт пить не стали, поскольку появились обитатели дома, вынесли вино и что-то овощное, фаршированное, но жутко вкусное. Перешли в соседний двор, здесь прямо на улицу столы выволокли. Белградцы наперебой спрашивали: когда бошей окончательно выбьют из Белграда, правда ли, что по Дунаю корабли Черноморского флота идут, и всякое прочее. Бой продолжался не так уж далеко: у Дуная и подступах к мостам, но считалось, что город почти освобожден, о чем и кричалось белградцами многоголосое «живео!». Прошли по улице партизаны, тоже кричали и смеялись.

Окончательно стемнело, рядом встали наши минометчики, но огонь не вели, ждали подвоза боеприпасов. Продолжали изредка падать немецкие снаряды среди кварталов – фрицы гадили как могли, но руки у них были коротковаты. Легкое опьянение от единственного стакана вина прошло, ночная зябкость бодрила. Машина вот-вот должна вернуться, надо бы делом заняться.

– Пойду, рацию заберу, – сказал Тимофей. – Вы ее в углу спрятали?

– Испод тазом. Давай я схожу, – привстал Сречко, болтавший с какими-то «знакомыми знакомых» – довольно симпатичными – дивчинами.

– Не, я заодно и шинель прихвачу, а то этак и замерзнуть недолго.

«Голубятня», понятно, стояла на месте, рядом отдыхали 120-миллиметровые «самовары», минометчики жгли костер, смеялись с местными жителями. Тимофей зашел в сарай, посветил фонариком, извлек из-под худых тазов многострадальную рацию, поднял и принялся отряхивать сомнительную шинель. Оборвал окончательно нашивки – а то точно не так поймут.

– Эй, а ты что тут шныряешь? Фонариком кому сигналишь? – в сарай сунулся минометчик – подозрительный, лопоухий, пилотка поперек головы.

Тимофей хмыкнул:

– Тебе и сигналю. Не видишь – вещички собираю.

– Да уж вижу. А ты вообще кто таков? Опа, и рация-то фрицевская? – тут взгляд бойца упал на валяющиеся в тазу трехцветные нашивки. Уши минометчика от хищного прозрения аж зашевелились, прям хорек долгоухий. – Ребя, я власовца поймал! Гад, ты с кого пилотку снял?! Ах ты, сука… – минометчик схватился за оружие.

– Постой, я с контрразве…

Все вышло так внезапно и глупо, что среагировать сержант Лавренко успел только частично. Удар приклада пришелся не в челюсть, а в подставленное предплечье. Треснуло… Тимофей не сразу понял, что это кости, потом взвыл…

…Минометчик замахивался снова – широко, смачно…

Тимофей ударил его в голень, как учили, заставил пошатнуться.

– Ты… б… баран!

Автомат вскидывать одной рукой было трудно, но он взведенный… Очередь пропорола крышу так верно послужившей «голубятни»…

– Убью, гад! Работает СМЕРШ!

Каждое движение отдавало такой болью в перебитой руке, что в глазах темнело. Тимофей на ощупь дал еще очередь – повыше, чтоб никого не задеть. От отдачи вовсе поплохело…

…В себя пришел, стоя на коленях. Автомат-то где? Рядом Сречко и Сергеев били минометчика – били ногами и всерьез. Орал встревоженный двор.

– Хорош, убьете дурака! – промычал Тимофей.

Появился старшина из конвойных, дал очередь вверх:

– Стоять! Работает СМЕРШ!

Этот подавляющий, парализующий крик, которому учили на мимолетных курсах, неизбежно срабатывал. Дурдом во дворе утихомирился…

…Потом к сломанной руке приматывали шину-дошечку, Тимофей хотел сказать, как ее лучше уложить, но малейшее касание отдавало такой болью, что кроме мата и рычания ничего и не вымолвишь. Вроде Сречко в машину подсаживал, но это помнилось мутно и слабо…