Южная трибуна - Хоффманн Клаус. Страница 15
– А тупой козел в самом деле прикусил язык, – развеселился Картошка.
– Всем быстро уходить! – подает команду Счастливчик.
По пути в сектор он спрашивает Калле:
– Ты знаешь, кто это был?
– Нет.
– «Гроза фараонов», гангстер и драчун, один из самых жестоких. Будь в другой раз с ним осторожен. Он уже пару раз сидел. Его так прозвали, потому что он с лошади может стянуть полицейского, чтоб расправиться с ним. Как это тебе удалось его так отделать?
– Он спустился вниз и собрался напасть на тебя, но тут я его упредил… И прежде чем он вообще что-то сообразил, я заехал ему по морде.
– Чисто сработано, Калле! Удачная была сцена, – похвалил его Драго.
– Этот козел не заслужил ничего другого. Калле наслаждается триумфом. «Через это надо было пройти, зато теперь меня признали все главари. А что тот парень? Поделом, мерзавец, сам виноват. В свое время наверняка тоже избивал беззащитных людей», – пытается убедить себя Калле. Они снова в своем секторе.
– Давай, Картошка, принеси всем пива. Едва Манни выговорил слово «пиво» и сунул в руки Картошке десятимарковую купюру, увалень, как по нажатию кнопки, сорвался с места.
– Иди сюда, покурим, – на сей раз Счастливчик протягивает ему пачку так, словно Калле окажет ему честь, взяв сигарету.
– На пятьдесят четвертой минуте в команде «Боруссия» произведена замена. Вместо игрока под номером одиннадцать, Вернера Цресселя, на поле вышел номер четырнадцать, Эрдаль Кезер.
– Этого еще только не хватало, турок.
– Турок долой! Турок долой! – старательно скандируют все, – Let`s go Dortmund, let`s go…
«Чисто сработано» – эта фраза не лезет у Калле из головы. Как все, оказывается, просто. Стоит только набить кому-нибудь рожу, и ты король. Почему ему все-таки не по себе, Калле затруднился бы объяснить.
– Оторви ему ноги! Прорвется ведь!
Поздно…
Счет три – один… На шестьдесят пятой минуте…
В этот миг Калле с наслаждением прибил бы еще и диктора. Остальные почти не замечают происходящего на поле. Их настоящая игра на трибунах.
– Я сразу это сказал. С турком у них ничего не получится, – шипит красный от возбуждения старикашка, таскающийся с ними на все игры, в некотором смысле памятник былых времен.
– Пошли, ничего интересного больше не будет, зато мы успеем врезать пару раз тем, из сектора напротив.
– «Боруссия» – гроза футбола! – громко подбадривают они себя.
Когда все весьма решительно направляются к сектору красно-белых, Калле вновь ощущает неприятное чувство под ложечкой. Только не показать виду. Настоящий болельщик «Боруссии» никогда не испытывает слабости.
– Стоп, прохода нет! – дорогу им вдруг преграждают полицейские в большом количестве, факт, который нельзя не принять во внимание.
– Отправляйтесь прямиком к вашему автобусу и не создавайте больше конфликтов.
– Ничего. Мы их еще достанем.
– Красно-белых изобьем, красно-белых изобьем, – кричит один из них, все остальные повторяют хором.
– Куда ты, Калле? Мы еще пропустим по рюмочке в старом городе, – кричит ему Сазан, прозвище очень подходит к нему, особенно когда он навеселе.
– Я не могу с вами. Мне нужно к автобусу. Сцена с «грозой фараонов» все еще стоит перед глазами Калле. Но то, что сделал Грайфер с распорядителем, еще ужаснее.
– Так ты с нами или нет? – настойчиво вопрошает Манни.
– О'кей, я с вами, – Калле следует за ними против собственной воли.
Пятница, вечер. В Дюссельдорфе в старом городе неспокойно. Группа горланящих дортмундских болельщиков, несмотря на поражение своей команды, резво плетется по пешеходной зоне. Они орут: «Дортмунд будет чемпионом!» Одним своим видом группа внушает прохожим страх. Вокруг нее свободное пространство.
Грайфер берет Калле под руку:
– Как-нибудь просуществуем еще годик, верно? Все скандируют:
– Дортмунд, зиг хайль!
Калле противны эти объятия, но он не высвобождается.
Желанное чувство общности сегодня почему-то не приходит. Где может быть сейчас Клаудиа? А плевать, пусть болтается, где хочет. Она сама с ним распрощалась.
Кто-то читает вывеску: «Пивная «Зеленый садик».
– Это хорошо, – заплетающимся языком бормочет Сазан. Он все равно сказал бы это, называйся пивная как угодно иначе.
В саду официанты разносят в кружках «Старое дюссельдорфское». Счастливчик заказывает каждому по кружке. Все орут:
– Да здравствует Счастливчик!
Грайфер приносит пепельницу, а потом берет с соседнего стола тарелку со шницелем. Обворованный гость не рискует выразить протест.
Калле, по-прежнему трезвый, ощущает жгучий стыд. Как противно быть одним из них.
– Пойду принесу сигареты, – он поднимается из-за деревянного столика. Большинство занято собою, пивом и обсуждением внушительных женских достоинств кельнерши. На Калле всем наплевать.
Улучив момент, Калле выходит из пивной и вновь оказывается в пешеходной зоне. Он останавливается перед торговцем, рекламирующим яркие брючные ремни. И тут на него накатывает волна омерзения.
Он совсем запутался. Только и делал всегда, что старался утвердиться в глазах окружающих. Наконец ему это удалось, они даже порешили скинуться ему на билет, чтоб возвращаться всем вместе. А на душе муторно.
«Что же произошло?» – задумался он, спускаясь к набережной Рейна. Взгляд его упал на ноги. Таким вот сапогом Грайфер ударил пожилого человека в лицо. Калле до сих пор видит во всех деталях эту сцену. Грайфер расхохотался, словно наступил на банку с пивом.
Грайфер ощущает себя сильной личностью, громилой-Максом, знаменитым гангстером, но в тот момент выглядел он полной мразью. «Да и вообще Грайфер мразь», – подумал Калле, бредя по набережной. С каким наслаждением снял бы он с себя кованые сапоги и бросил их прямо здесь.
Калле вспомнил турка, которому разбили бровь в прошлую субботу. «Вообще-то он имел полное право пырнуть меня ножом – мысль эта поражает его. – Конечно, с этими азиатами все не так просто, но с ходу начинать оскорблять их тоже несправедливо.
Да и вообще в глазах Счастливчика и остальных я только тогда что-то значу, когда демонстрирую силу, дерусь, избиваю тех, кто мне ничего плохого не сделал. Каково теперь тому парню, что прикусил язык?»
Калле закрыл лицо руками, пытаясь отогнать от себя эту сцену. В следующий миг он оглянулся, опасаясь, не видел ли его кто в таком состоянии. Сам виноват, в другой раз пусть не падает так неловко, попробовал он успокоить себя. Но этот аргумент не принес облегчения.
Калле встал, мгновение постоял в раздумье, извлек из кармана кастет, бросил его в реку и быстро зашагал прочь.
«Начну снова ездить на тренировки в Зельд, – решил он. – Эде все еще надеется сделать из меня нападающего. Еще два года можно было бы играть в команде юниоров».
И еще он обязательно должен позвонить Клаудии. Она ведь не порвала с ним окончательно. Как она тогда сказала? «Хочешь казаться настоящим мужчиной?» Кто знает, настоящий я мужчина или просто трус. Но считать себя настоящим парнем только потому, что так считают они, – противно.
Он попросту бросил ее на стадионе. Ясно, она решила уйти от него, ни одна девушка не позволит так с собой обращаться. А как они все на нее глазели? Калле пронзил стыд. Хорошо бы удалось все это исправить.