8 марта, зараза! (СИ) - Белая Яся. Страница 26

— Я не верю тебе, — бормочу, пытаясь оттолкнуть. — Ты даже не извинился передо мной ни разу за то, что творил.

Он вдруг напрягается, деревенеет. Дыханье вырывается судорожно, взвивает мне волосы.

— Алла, — наконец глухо произносит он, — за то, что я сделал, не извиняются. — Отвожу в сторону повлажневший взгляд, но он ловит моё лицо, поворачивает к себе и смотрит мне прямо в глаза — а мне кажется: подносит душу на раскрытых ладонях. И говорит: — За это убивают. Медленно и мучительно. Чтобы мразь как следует покорчилась перед смертью.

Я просто сжимаюсь вся, по телу пробегают мурашки — такая неприкрытая ненависть к себе. И я понимаю — он сам себя не простил и не простит никогда.

— Гектор, — глотаю слёзы, — почему, почему ты так поступил со мной? Зачем так жестоко? Я ведь любила тебя. Сильно любила.

Он судорожно вздыхает, тянет меня к кровати, усаживает, садится рядом, берёт мою руку, осыпает поцелуями каждый пальчик:

— Именно потому, что любила.

— Не понимаю, — признаюсь честно.

— Я хотел, чтобы ты меня ненавидела.

— Зачем? — удивляюсь я.

— Того, кого ненавидишь, не больно терять. Когда знаешь, что ненавидим, проще уходить.

— Что это значит?

— Это значит мою идиотскую философию. Я так хотел защитить тебя от боли, если я погибну. Чтобы ты не скорбела по мне.

— И поэтому предпочёл меня разрушить?

— Алла, я идиот. Кретин. Тварь, не заслуживающая права жить. Но живу. Потому что меня всё это время берегла твоя упрямая любовь, моя девочка, — он осторожно, будто спрашивая разрешения, целует в уголок губ. — Любовь, которой я не достоин. Но, Алла, я прошу тебя дать мне второй шанс. Дать нам всё-таки случится. Попробовать.

Я отодвигаюсь, выдёргиваю свою руку, мотаю головой:

— Нет, Гектор, поздно. Я больше не хочу никаких нас. Хочу случиться сама. Собрать себя по кусочкам. Научиться жить, смеяться, радоваться.

— Алла, пожалуйста, — умоляет он. — Я не буду ждать твоих ответных чувств. Ты уже любила меня в одиночку — хватит. Теперь позволь любить мне. Просто позволь.

— Нет, Гектор, неужели ты не понимаешь? Наши отношения ненормальные, токсичные, тупиковые.

— Алла, но я не могу без тебя. Ты нужна мне, как воздух.

У него дрожат пальцы, зрачки расширены, в глазах — застыл ужас. Вспоминаю, как мама рассказывала про отца, когда тот хотел играть — его вот так же трясло и ломало.

— Ты ведёшь себя, как псих. Как игроман.

Он кивает:

— Это потому, что я болен тобою. Одержим. Ты — моё наваждение. — Он вновь берёт мою руку, прижимает к груди, где бешено колотится сердце. — Я влюбился в тебя, когда тебе было пятнадцать. Ты тогда зачем-то пришла к своему отцу на работу, а я — занёс документы к нему в кабинет. Увидел тебя и пропал. Ты была так похожа на мою маму, а я не знал никого красивее и светлее. Когда твой отец привёл тебя… продавать, я страшно разозлился. Потому что к твоим ногам надо класть мир, а тебя — как корову на ярмарку…

Отнимаю свою руку, встаю, собираюсь с духом.

Мне очень сложно, когда он такой — совсем домашний, жутко одинокий, с душой нараспашку.

Когда смотрит так, будто от меня и впрямь зависит — жить ему или умереть.

— Ты опоздал, — говорю наконец, стараясь, чтобы голос не дрожал, — с любовью. С признаниями. Мне больше ничего от тебя не нужно. Ты мне не нужен. И если у тебя действительно есть ко мне чувства, как ты говоришь, то позволь мне уйти. Навсегда.

Не смотрю на него, не хочу видеть, как его — такого большого, сильного, непробиваемого — трясёт в немой истерике. Плакать он не умеет. Боль выплескивать тоже. Но обычно трудно понять, что ему больно. А сейчас… Сейчас, наверное, невыносимо. Больнее, чем можно выдержать.

Но… он сам виноват. Сам всё сломал. Я не должна жалеть его теперь. Он не жалел меня.

Гектор словно считывает мои мысли. Запускает пальцы в волосы и начинает говорить — горячечно, торопясь:

— Я сжигал мосты. Не должен был вернуться… в ту ночь… но выжил… твоя любовь спасла… Ты любила меня вопреки…ненависти… надеялась… я понимаю… Но… позволь… позволь завоевать тебя… положить мир к твоим ногам…

— Ты не понимаешь, — мотаю головой. — Мне не нужен твой мир. Ни в каком виде. И ещё раз прошу — отпусти.

Он рвано вздыхает, сжимает кулаки и спрашивает:

— Ты точно решила?

— Точно.

— Хорошо, — он подминается. — Давай, отвезу тебя.

— Не надо, я вызову такси.

Ищу телефон. Рюкзачок нахожу рядом с кроватью. Набираю номер таксопарка, заказываю машину.

Гектор прячет руки в карманы джинсов — никак не может унять дрожь. Понимает, что мне неприятно это видеть.

— Я пришлю адвоката, — говорит он сухо, отстранённо, превращаясь в прежнего знакомого мне Гектора, ледяного и с душой, застёгнутой на все пуговицы, — обсудите нюансы.

— Никаких нюансов. Мне ничего не надо.

— Алла, прекрати игры в благородство! — резко произносит он. — Квартира оформлена на твоё имя. Она останется у тебя и после развода. И не дури — незачем скитаться по съёмным. И деньги буду переводить на карточку каждый месяц. Это — моё решение. Не хочешь — не трать. Но запретить мне не можешь. Таковы мои условия.

Киваю.

— Ладно.

Сейчас мне не до споров. Слишком устала.

Раздаётся звонок — диспетчер сообщает, что машина прибыла.

— Цветы забери. И игрушку, — глухо говорит Гектор.

Забираю.

В конце концов, у меня сегодня праздник, и я заслужила.

Иду к двери.

А за спиной с задушенным стоном сползает по стене Гектор.

Не оглядываюсь.

И почти горжусь собой.

Сегодня я отстояла своё право — право не прощать.

3(1)

В квартире первым делом ставлю в воду цветы. Медвежонка кидаю на кровать. Из-за чего она приобретает милый девчоночий вид.

Плетусь в ванну, становлюсь под упругие струи. Пытаюсь понять, что у меня внутри. Но там — пусто аж воет. Выстыла, опустошена. Не знаю, как жить дальше. Но подумаю об этом завтра. Сегодня — заставляю себя заснуть. Однако мысли упрямо перескакивают на недавний разговор.

Я предложила развестись, и он отпустил. Или?..

Делал мне больно, чтобы уберечь от ещё большей боли? Странная философия. Я много читаю. В одной книге встречалась фраза: «Иногда надо убить, чтобы спасти». Смерть как спасение. Но ведь я не просила меня спасать. И если бы мне выпала тоска по любимому и вдовство — я бы выбрала их.

А он и жив остался, и меня убил. Кому лучше?

В таких раздумьях всё-таки засыпаю. Снится, как мы с папой и мамой ездили к дальним родственникам в деревню. Там огромный луг и море цветов — белых, жёлтых, голубых. Я бегала, гоняла бабочек, смеялась. Мне было так хорошо. Тепло-тепло. Мама ловила меня, обнимала и кружила. А папа фотографировал нас… Мы были так безоблачно счастливы.

Просыпаюсь с улыбкой на устах. Сегодня девятое марта. Нужно съездить, навестить маму, поздравить. И лучше с утра. После обеда придут девчонки из клининговой компании, помогут навести порядок.

Понимаю, что спала в обнимку с медведем. Отбрасываю его, как нечто отравленное. Подарки Гектора не могут греть, только убивать. А я хочу, в конце концов, начать жить, пока не умерла внутри окончательно. Пока не промерзла до недр души.

Едва привожу себя в порядок, раздаётся звонок.

Вера.

Колет дурное предчувствие, но зеленую трубку всё-таки тяну вверх по сенсорному экрану.

— Здравствуйте, Вера Ивановна, — отвечаю бодро. — С праздничком! Маму там за меня поцелуйте. Я уже собираюсь к вам. Сейчас за тортиком и шампанским забегу, и еду.

В ответ слышится всхлип. Вера плачет? Эта гром-баба?

— Аллочка, детка, поторопись. Риммочка отходит!

— Ч-что значит — отходит?! — спрашиваю, спросонья не соображая о чём речь, но руки начинают дрожать.

— Помирает она, — тонкий бабий вой, — перепили мы вчера. Восьмое марта, зараза! Отметили! А сегодня, вот, опохмеляться стали и…

— Скорую вызывайте, что вы! — рявкаю на неё.