Тьма на пороге (СИ) - Махавкин Анатолий. Страница 9

— Не знаю, не знаю, — кажется, товарищ не слышит, что я ему говорю. Ну да, с таким-то ветром в голове. Давай, жми! Эх, видел бы это наш тренер…

В том-то и дело, что показывать меня разрешено только тем, к то в теме. А это, если не считать пиджаков, очень ограниченный контингент. И практически весь он, сейчас собрался в этом зале. Один вон пожирает меня сейчас бешеным взором и потирает рук. Федя сидит за столиком в углу и сравнивает какие-то картинки на паре планшетов. Со своего места я вижу, как Молчанов морщится и трёт затылок, точно у него болит голова.

И ещё парочка допущенных к телу уже некоторое время перестала имитировать активную тренировку и вполголоса беседуют. Насколько я понимаю, их разговор достаточно личный, поэтому женщины удалились в противоположный от Феди угол. Там, как им кажется, их никто не сможет подслушать.

Но мои новые распроклятые способности позволяют, в том числе и слышать на больших расстояниях. Если бы ещё не натужное дыхание Хоменко. Нет, ну реально непонятно, кто из нас поднимает штангу.

Я токаю снаряд и прислушиваюсь. Мне действительно интересно. По ходу, Настенька — истинный кладезь всевозможных тайн и секретов. Подумать только, всё время знать, что твоего бывшего парня превращают в монстра, а его жену охмуряет другой мужчина и ни разу даже вида не показать! Как сказал Папа, тяжело взглянув на Михальчук: «Я бы против тебя в покер играть не стал.» Зина ничего не сказала, но её взгляд был весьма красноречив.

— Круто! — бурчит Егор, но я его уже не слушаю.

— Ты же не просто так тогда проговорилась, — голос Нади кажется спокойным, но я слышу, как через это видимое спокойствие рвётся натянутая струна. То ли тревога, то ли — бешенство. — Ведь так?

— С чего ты это взяла? — Настия тоже спокойна, едва ли не расслаблена. И это — тоже фальшь, маска, но что под ней я понять не могу. Ну да, покер, такие дела.

— Потому что я начала тебя немного понимать, — Надя хмыкает. — Ты — не из тех, кто способен ляпнуть языком, не подумав, а после — ой, ой, не то врывалось.

— Ты меня поняла? — кажется в голосе Михальчук звучит открытое презрение. — Да ты со мной практически не общалась. Если не считать того подарочка.

— За это — прости, — Надя обманывает: ей не жаль того, что она сделала. — И всё же, так бывает. И про эту б…дь ты не просто так проговорилась, а специально, в нужный момент. Правда, похоже ты не ожидала, что на Лёню это подействует так сильно. Ведь так?

— Специально? — кажется Настя недоумевает, но в её вопросе звучат совсем иные нотки. Похоже на усталость. У меня в висках стучит так, что кажется: ещё немного и череп лопнет. — Ну и зачем же мне это нужно, гений дедукции? Или у тебя уже крышу рвёт на почве конспирологии? Готова видеть во мне средоточие всех зловещих заговоров нашего мира? Повторю для тупых: идея с Лёней была не моя. Да, выполняла приказ, о чём и тогда и сейчас искренне сожалела. Думаю, об этой глупости стану жалеть до самой смерти, но идея — не моя.

— Ну ещё бы, сама-то ты — белая и пушистая фея! — шипит Надя. Мне кажется или она скрипит зубами?

— Ну, ещё десяточку, — бормочет Егор, когда я опускаю штангу. Не понимаю, о чём он говорит: в башке стоит такой жар, словно там пылает солнце. Слышу звон. — Давай!

— Нет, не белая, не пушистая. — Некоторое время никто ничего не говорит. Краем глаза вижу, как Надя и Настя смотрят друг на друга. Руки Михальчук сложены на груди, а Кротова упирает кулаки в бёдра. Такое ощущение, что эти двое вот-вот вцепятся друг другу в глотку. — Но не надо и делать из меня исчадие ада. Тем более сейчас, когда я на вашей стороне.

— Меня терзают смутные сомнения, — ворчит Надежда и медленно отирает ладони о штаны. Под аккомпанемент стука в ушах я толкаю штангу вверх. Почти не ощущаю веса. Егор точно добавлял? — А по поводу того, что я сказала…Лёня очень сильно любил эту паскуду и может быть даже сейчас…Ну, после того, как на бросила его…

— Возможно, — соглашается Настя. Вот сейчас с её голос точно что-то не так. — Психотип у него такой. Жаль, что у нас с ним тогда не вышло. Сейчас имела бы самого верного мужа на свете.

— А хотела? — тихо спрашивает Надя. — Тогда, сейчас, не важно.

Михальчук молчит. Сейчас она смотрит в пол. А вот Надя буквально пожирает собеседницу взглядом. Я не понимаю, в чём смысл этого разговора: какого хрена эти две перемываю кости мне и …Ватрушке. Привычное ласковое прозвище не ложится на язык, почему-то сейчас оно воспринимается с душком плесени, точно некогда годный любимый продукт начал разлагаться. От этого вновь болит в груди, и я снова ощущаю, как падаю в бездну. Не хватало ещё сейчас взять и отрубиться. Скриплю зубами и толкаю штангу.

— Класс! — бормочет Егор и его голос быстро отдаляется, словно Хоменко стоит на перроне, а меня уносит скорый поезд. — Ещё десяточку?

Плевать, хоть двадцаточку. Мне не до этого.

— Значит, я правильно догадалась, — в голосе Нади звучит удовлетворение. Вроде бы она даже улыбается, вот только улыбка больше смахивает на гримасу злости и страдания. — Решила, под шумок, себе прибрать?

Этот дурацкий разговор напоминает диалоги из тех мелодрам, которые обожала смотреть Варя. И я бы мог посмеяться, если бы всё это не касалось меня. А так…Стук в висках и боль в груди превращают банальную разборку двух женщин в нечто особое. По крайней мере, для меня.

Егор заканчивает возиться с «блинами», и я толкаю штангу. Веса в ней нет, словно я просто поднимаю руки. Только в глазах всё краснеет, а стук в висках становится громче.

— А ты никак надеешься, что Лёня поведётся на твои борщи и пельмешки? — В голосе Насти неприкрытая злоба, которая граничит с ненавистью. Собеседницы решили отбросить притворное миролюбие. Сейчас — это две хищницы, готовые пустить кровь за вожделенную добычу.

За меня.

Вот только, чёрт побери, никто из них не удосужился поинтересоваться у самой добычи: нужно ли оно ей.

Нет, не нужно. Я не хочу вновь к кому-то привыкать, открывать душу и доверять. Чересчур больно, когда тебе разрывают грудь и тыкают палкой в сердце. Нет, не хочу!

Штанга висит прямо перед глазами. Блестящая, словно ёлочная игрушка и такая же лёгкая. Стук в голове кажется грохотом близкой грозы и вроде как через этот гром ничего не должно проникать. Но я по-прежнему слышу разговор двух женщин.

— Пельмешки? Да хоть бы и пельмешки! — вот сейчас ощущается, что Надя из последних сил сдерживается, чтобы не врезать собеседнице. — Ты видимо не в состоянии сообразить своей тупой башкой, что Лёне сейчас нужно больше всего?

— Ну и что же, просвети тупую, — Анастасия усмехается. В её усмешке презрение становится огромным, как вселенная. — Ты же так много знаешь о том, что нужно мужчинам. Я, если что, читала твоё личное дело.

— Ну понятно, как же такая крыса, как ты и не сунет свой нос в грязное бельё!

Вроде бы что-то бормочет Егор, но я его не слышу. Блестит штанга над головой, громыхают отзвуки близкого грома, и кто-то ведёт холодными пальцами по моей обнажённой груди. Слышен тихий насмешливый голос: «Смотри, слушай и думай. Решай, с кем ты хочешь остаться. С этими?»

Кажется, я вижу сон наяву. Но я удивлён не странному ощущению. Странно другое: неужели у образцово-показательной Нади есть какие-то скелеты в шкафу? А с другой стороны, если подумать: что я вообще про неё знаю? Что я знаю про Егора? Как-то так получилось, что работа и личная жизнь в равных пропорциях заполнили всё моё существование, не оставив места для чего-то ещё. И к чему это привело?

Я потерял одно и едва не утратил другое. Что осталось бы в сухом остатке? Ни-хре-на! Если хорошенько подумать, то Леонид Громов — совершенно неинтересный человек. Ограниченный, даже. Неужели за такого стоит ломать копья?

Но женщины продолжают.

— Грязное бельё? Ты так это называешь? Ну-ну. Однако же, вернёмся к нашим жизненным ценностям. И что же ты собираешься предлагать, в качестве эдемского яблока? Ну, нашему Адаму, лишившемуся Евы.