Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд. Страница 99

— Опять норны, — проворчал Саймон, отшатываясь от небрежно отпущенной Малахиасом ветки. Он повернулся к троллю. — Что происходит? Почему все эти… норны и… черные риммеры к нам пристают? Что им от нас нужно?

— Опасные времена, — философски отвечал Бинабик. — Опасные времена.

Прошло несколько часов. Тени становились все длиннее и длиннее. Небо, еле видимое сквозь густые кроны деревьев, из голубого превратилось в перламутрово-розовое. Троица продолжала путь. Земля в основном была ровная, спуски и подъемы стали пологими, как края мелкой миски придорожного нищего. В сплетении ветвей белки и сойки вели бесконечные баталии; сверчки гудели у них под ногами. Однажды Саймон увидел большую серую сову, как призрак скользящую по ночному небу. Позже он углядел и еще одну, так похожую на первую, как будто они были сестрами-близнецами.

Бинабик внимательно следил за небом, когда его можно было увидеть между деревьями, и направлял их чуть-чуть к востоку; наконец они добрались до маленького лесного ручейка, журчащего через сотни крошечных плотин из сухих веток и опавших листьев. Некоторое время путники пробирались сквозь густые заросли травы, в изобилии росшей по берегам ручья, потом путь им преградил ствол упавшего дерева, и они пошли по камням, лежащим уже у самой воды.

Русло ручья становилось шире, туда влился еще один ручеек, и вскоре Бинабик махнул рукой, останавливая маленькую процессию. Здесь спокойное течение ручейка вдруг усиливалось, вода неслась по каменным плитам, образуя маленький водопад.

Они стояли на краю огромной естественной чаши. Темные деревья как по лестнице спускались к круглому озеру, покоившемуся на дне чаши. Солнце село, и в заполненных песнями цикад сумерках воды озера казались глубоким лиловым омутом, полным безмятежного спокойствия. Корни деревьев, спускавшиеся в воду, были похожи на огромных водяных змей.

Мир вокруг озера был неподвижен, покрыт тайной, о которой знали только молчаливые деревья. У другого берега, смутная и трудноразличимая в сгущающейся тьме, над водой стояла крытая камышом хижина. На первый взгляд казалось, что она плывет по воздуху, но чуть приглядевшись, Саймон понял, что хижина стоит на сваях. Маслянистый свет горел в двух маленьких окнах.

— Дом Джулой, — сказал Бинабик.

Путники начали спускаться в окаймленную деревьями чашу. Серый силуэт сорвался с какого-то дерева, мягко и беззвучно взмахнул крыльями. Описав два низких круга над озером, он исчез в таинственной темноте возле дома. На мгновение Саймону даже показалось, что он видит, как сова влетает в дом, но веки его были так тяжелы от усталости, что он ничего не мог сказать наверняка.

Ночная песнь сверчков становилась все громче, тени все глубже… Кто-то, подпрыгивая, мчался им навстречу по берегу озера.

— Кантака! — засмеялся Бинабик и побежал к ней.

Глава 12. В ДОМЕ ДЖУЛОЙ

Фигура, видневшаяся в темноте дверного проема, не двигалась и не говорила ничего, пока путники шли по длинному дощатому мосту, тянувшемуся от края озера до самого порога. Саймон следовал за Бинабиком, стараясь не причинять боли маленькой Лилит, и удивлялся, почему эта женщина, Джулой, не устроит у себя более постоянного моста, ну хотя бы с веревочными перилами. Его усталые ноги скользили по узким доскам.

Я думаю, это потому, что у нее бывает мало гостей, размышлял он, глядя на быстро темнеющий лес.

Бинабик резко остановился у первой ступеньки и поклонился, чуть не сбросив Саймона в воду.

— Валада Джулой! — провозгласил он. — Бинбинек Минтахонис испрашивает твоей помощи. Со мною приведенные путники.

Фигура в дверях отступила на шаг, освободив проход.

— Избавь меня от наббанайских учтивостей, Бинабик, — это был хрипловатый музыкальный голос с сильным и необычным акцентом, определенно женский. — Я ожидала тебя. Кантака была здесь уже час назад. — На берегу на другом конце моста Кантака насторожилась. — Конечно, я приветствую вас. А ты думал, что я выгоню усталых путников?

Бинабик вошел в дом. Саймон, отстававший на шаг, заговорил.

— Куда мне положить маленькую девочку? — Пригнувшись, он вошел в дверь и быстро оглядел комнату с высоким потолком, на который отбрасывало тени пламя множества свечей. Тогда перед ним встала Джулой.

На ней было грубое платье из серо-коричневой ткани, неуклюже перевязанное обрывком веревки вместо пояса. Она была выше тролля, но ниже Саймона, широкое лицо покрыто темным загаром. У глаз и уголков рта разбегались лучики морщинок.

Коротко остриженные темные волосы сильно тронула седина, так что она выглядела почти как эйдонитский монах. Но поражали ее глаза — круглые, с тяжелыми веками желтые глаза и черные как смоль зрачки. Такие мудрые и древние глаза могли принадлежать старой горной птице, и такая сила была за ними, что юноша замолк на полуслове. Ему казалось, что его измерили, вывернули наизнанку и вытряхнули, как мешок, и все это за одно мгновенье. Когда она наконец перевела взгляд на раненую девочку, он почувствовал себя выжатым, словно пустой винный бурдюк.

— Этот ребенок ранен, — она не спрашивала, а утверждала. Саймон беспомощно отдал ей Лилит, и тут вперед выступил Бинабик.

— На нее напали собаки, — сказал тролль, — имеющие клеймо Пика Бурь.

Если он надеялся встретить изумление или страх, то его ожидало тяжелое разочарование. Джулой быстро подошла к соломенной подстилке у дверей и положила на нее девочку.

— Найдите еду, если вы голодны, — сказала она. — Теперь мне надо заняться делом. Вас преследовали?

Бинабик торопливой скороговоркой рассказывал о последних событиях, а Джулой бережно раздевала бесчувственное тело ребенка. Вошел Малахиас. Он сел на корточки около подстилки и стал смотреть, как Джулой промывает раны Лилит.

Когда он наклонился слишком близко к сестренке, мешая движениям валады, она мягко положила ему на плечо веснушчатую, загорелую руку. Несколько секунд она не отводила глаз и не отнимала руки, наконец, Малахиас поднял голову и вздрогнул. Потом он еще раз взглянул на Джулой, и что-то, казалось, промелькнуло между ними, какое-то безмолвное понимание. Потом мальчик отвернулся и сел, прислонившись спиной к стене.

Бинабик палкой пошевелил поленья, пылавшие в глубоком земляном очаге. Дым, которого было на удивление мало, поднимался к потолку; Саймон подумал, что там, наверное, есть труба, незаметная в пляшущих тенях и отблесках.

В доме была всего одна большая комната, и она чем-то напомнила Саймону студию Моргенса. Множество странных вещей висело на глиняных стенах: аккуратные пучки засохших веток с листьями, высушенные цветы, осыпавшие пол дождем лепестков, длинные скользкие корни, по виду только что вытащенные из озера.

Огонь играл отблесками на полированной поверхности многочисленных маленьких звериных черепов, но ему никак не удавалось проникнуть в темноту пустых глазниц.

Одна из стен была целиком разделена пополам огромной полкой, сделанной из натянутой на раму коры. Она тоже была вся заставлена разнообразными загадочными предметами: шкурками животных, связками палочек и костей, красивыми, обточенными водой камнями всех форм и расцветок, аккуратно сложенными в одном месте пергаментными свитками, лежащими ручками наружу и напоминающими вязанку дров. Полка была так завалена, что Саймон не сразу понял, что на самом деле это письменный стол — на нем лежала еще пачка тонкого пергамента и стояла чернильница, сделанная из маленького черепа, с воткнутым в нее гусиным пером.

Кантака тихо заскулила и ткнулась носом ему в бедро. Саймон почесал ее за ухом. На серой морде оставались порезы, но вся шерсть была теперь тщательно очищена от засохшей крови. Саймон отвернулся к другой стене и посмотрел в одно из маленьких окон. Свет свечей, горевших в доме, образовал на воде два длинных не правильных прямоугольника; в одном из них, как бы зрачком светового глаза, виднелся долговязый силуэт Саймона.

— Я согревал очень немного супу, — сказал у него за спиной Бинабик, и в бок юноши ткнулась деревянная миска. — Я сам имею в нем большую нужду, — тролль улыбнулся, — а также и ты, и все прочие. Я питаю надежду никогда за всю мою жизнь не иметь такого дня больше.