Бельканто на крови (СИ) - Володина Таня. Страница 37
— Она не может ждать!
Тётушка настойчиво потащила Эрика в гостиную. На диване у дымящего камина сидела жена Карлсона. Она придерживала необъятный живот, обтянутый ярким шёлком, с таким видом, словно он мог от неё сбежать.
— Мой глупый ребёнок так спешит в этот мир, — тихо сказала бургомистерша, — а тут чума, война и горе.
— Чем могу служить, фрау Карлсон?
— Ах, ваша милость, я пришла поговорить о синьоре Форти.
Эрик присел в кресло и вгляделся в широкое лицо с сонными бесцветными глазами, обращёнными скорее внутрь тела, чем наружу.
— Слушаю вас.
— Я всё знаю.
Барон обворожительно улыбнулся и промолчал. Он понятия не имел, как должен поступать мужчина, услышав такие слова.
— Вы его любите?
— Я вас не понимаю, фрау Карлсон.
— Если вы любите синьора Форти, то обязаны его спасти. Я тоже люблю синьора Форти, но я слабая женщина и уже сделала всё, что в моих силах.
— Продолжайте.
— Впервые я услышала его месяц назад. Он пел в доме, а я шла по улице. Я не могу объяснить, что почувствовала. Это как умирать и воскресать заново, это как любить и вдруг узнать, что твоя любовь взаимна. Это как чувствовать шевеление ребёнка в животе — но только не в животе, а в душе, и не ребёнка, а бога. Вы меня понимаете?
Шевеление бога в душе?
— Возможно, — осторожно ответил Эрик.
— Вот тогда я и осознала, что люблю синьора Форти. Не как мужа или брата, разумеется. Я люблю его как ангела, который пришёл ко мне, чтобы рассказать о потерянном рае и дать мне сил уверовать в него.
— Не предполагал, что вы такая чувствительная натура.
Фрау Карлсон застенчиво улыбнулась, и барон увидел, как она юна. Едва ли старше двадцати лет.
— У меня есть и другие таланты, ваша милость: я умею разбираться в людях.
— И в ком же вы разобрались?
— В своём муже. В его жизни две неугасимые страсти: любовь ко мне и складочное право.
— Я в курсе.
— Я даю ему любовь, а вы можете дать складочное право.
— Не могу. Это граф Стромберг решает.
— Можете, ваша милость.
Они уставились друг на друга: яркие зелёные глаза, покрасневшие от бессонной ночи, и неуловимого оттенка томные непроницаемые глаза мадонны. Барон вздохнул:
— Прошу вас, фрау Карлсон, говорите яснее.
— Вы — любовник синьора Форти. Мало кто в городе об этом не знает.
— Досужие сплетни.
Она тихо рассмеялась, стараясь не потревожить того, кто спал у неё под сердцем, и серьёзно сказала:
— Синьора Форти обвиняют в ереси и содомии. Ересь — это молитвы перед дурацкой фигуркой и незаконные католические мессы. Знаете, синьор Форти не первый католик, который заскучал по папским молитвам в нашем лютеранском городе. Обычно высылают за ворота, да и дело с концом. Содомия же — более серьёзное обвинение, но казнят за это редко, разве что кому-то придёт в голову изнасиловать соседскую козу. Скотоложество — вот самая страшная содомия по судебному уложению Карла V, — спокойно и деловито рассуждала гостья. — Но если какой-нибудь глупец имел неосторожность молиться по латинскому обряду и одновременно любить мужчину, к тому же во время чумы и войны — это гарантированный смертный приговор. Его посадят на кол, хотя закон предписывает сжигать осуждённых. Наш Свен не любит возиться с кострами, а головы рубят только аристократам. — Фрау Карлсон заметила кислую гримасу и поспешила добавить: — Но вы в безопасности, ваша милость, вы не гражданин Нижнего Калина. На холме свои законы и свой суд. Вам ничего не грозит.
— Вы хорошо осведомлены.
— Я супруга бургомистра.
И, судя по всему, достойная и мудрая супруга.
— Значит, смертный приговор? — спросил Эрик уныло.
— Да. Поэтому я и пришла к вам. Мой муж — человек чести. Он любит меня бесконечно, но есть вещи, на которые он не пойдёт даже ради меня. Мне удалось взять с него обещание, что синьора Форти не будут пытать. Улоф согласился, но только потому, что это не противоречит закону. Больше мне ничего не удалось сделать.
— Его не будут пытать? Какое облегчение! Он может всё отрицать.
— Да, мог бы. Увы, синьор Форти не воспользовался этой возможностью, — грустно проговорила фрау Карлсон.
— О чём вы?
— Он признался на первом же допросе.
— Признался? В чём?!
— Во всём — и в ереси, и в содомии. Он отказался назвать имена мужчин, с которыми имел связь, но сознался, что молился на непотребную фигурку и… и…
— И?
— Мужчины вставляли пенисы в его анальное…
— Довольно! — вырвалось у Эрика.
— Я находилась в Ратуше, когда Клее докладывал Улофу о расследовании, а потом поспешила к вам. Только вы можете спасти синьора Форти.
— Но как? Если вы думаете, что я могу заставить графа Стромберга вернуть Калину складочное право, то вы заблуждаетесь.
— Это единственное, что может сработать! Я разбираюсь в людях, а лучше всего — в своём супруге. За складочное право он помилует не только синьора Форти, но и самого дьявола. И Клее поддержит его. И народ, кричащий на площади о правосудии, поддержит его! Попробуйте уговорить графа! Всем известно, что он вырастил вас, как родного сына. Найдите слабое место в его отцовском сердце и нанесите удар! А я выступлю посредником между вами и мужем. Я помогу вам договориться.
— Почему вы делаете это, фрау Карлсон? Почему помогаете нам?
— Я сентиментальная женщина, меня трогают истории любви.
— Мужской любви? — уточнил Эрик.
— Ах, я не вижу разницы между мужской любовью и всякой другой. И я не так бескорыстна, как вам кажется.
— В чём же ваш интерес?
— Я хочу получить приглашение на все концерты синьора Форти. В первый ряд, разумеется.
48
В комнате, где лежала Хелен, тётушка Катарина жгла можжевеловые веточки, но тошнотворный запах всё равно распространился по всему дому. Он забивал ноздри и пропитывал одежду тех, кто приходил навестить больную. Таких было немного: Катарина, барон Линдхольм да синьор Мазини.
Эрик стоял в отдалении, чтобы не видеть гнойники на шее несчастной, а Мазини не побоялся сесть в ногах. Хелен кашляла и задыхалась, к потному лбу прилипли пряди серых волос, а нос заострился.
— Хелен, я знаю, ты считаешь синьора Форти виновником смерти матери, — начал Эрик, — но ты его любила, и я верю, что любишь до сих пор.
Хелен прошептала:
— Я сурово за это наказана.
— Это ты рассказала ратману Клее о Маттео?
— Нет.
— Но только ты знала, что он ходит молиться в крипту!
— Не только я, — Хелен закашлялась, но подавила приступ. Капля пота скатилась по виску.
— Верно, я тоже знал. Но я не доносил на Маттео.
— Я тоже не доносила.
Барон почувствовал бесполезность разговора. Он и раньше считал её дурочкой, а теперь и вовсе не знал, как приподнять завесу, которой она отгородилась от него и его вопросов. Серебряные монеты, которые она так охотно брала, потеряли над ней власть — честная протестантка не верила в лодочника Харона.
— Откуда ты узнала, что Маттео преследовал меня?
— Слышала от людей.
— Не ври! Люди болтают, что это я его соблазнил. Почему же ты решила, что соблазнитель — он, а не я? Кто тебе рассказал?
Хелен прикрыла глаза. Из-под бледных век выкатились две мутные слезы. Маэстро укоризненно глянул на барона и вложил в бессильную руку платочек:
— Не плачьте, Хелен. Барон хочет вызволить Маттео из тюрьмы. Ему грозит казнь.
— Разве он не заслужил? — она снова закашлялась, и итальянский батистовый платок обагрился кровью.
— О Хелен! — воскликнул маэстро. — Он был для вас самым добрым и преданным другом! Вы называли его ангелом, целовали ему руки и обливались слезами, когда он пел.
Она беззвучно заплакала. Впервые на памяти барона без рыданий и всхлипов. Ему стало жаль девушку. Жаль Хелен, Маттео, себя, Мазини, Агнету с Линдой, Катарину, беременную жену Карлсона — их всех, запертых в осаждённом городе под лучами палящего солнца. С каждым днём запасы воды и продовольствия таяли, а число трупов увеличивалось. Кладбище осталось за воротами, поэтому гробы складывали в Домском соборе, но жара не позволяла о них забыть. Скоро и Хелен к ним присоединится. Он вдруг вспомнил: