Кровь тамплиеров - Хольбайн Вольфганг. Страница 40

– Нет, если у него не будет матери, – ответил он.

Лукреция даже не вздрогнула, когда ее кожи коснулась холодная сталь. Она опять улыбнулась, и ее взгляд поймал и удержал его взгляд. Она была так уверена в своей силе, что Роберт действительно чуть не ранил ее в беспомощной ярости. Ведь она имеет право. Конечно, он ей ничего не сделает. Хотя бы потому, что она женщина. Но прежде всего, у него есть совесть и сознание своей неправоты. В противоположность ей, чья жизнь определена жадным стремлением к власти и обладанию.

– Знаешь, какая разница между нами? – спокойно сказала она и двумя пальцами отодвинула меч тамплиера от своей шеи. – Любовь. Она делает тебя слабым, mon cher. [20]

Фон Метц не ответил. «Не любовь должна быть основой жизни, – уточнил он для себя, – а лишь некоторые принципы человечности». Но не имело смысла убеждать Лукрецию такими или подобными словами.

Лукреция, приоресса ордена «Приоров, или Настоятелей Сиона», без спешки подошла к выходу из капеллы и позвала своего брата и араба. Когда она вновь повернулась к фон Метцу и когда из темноты в нежно-желтый свет капеллы ворвались оба ее грозных стража с обнаженными мечами, магистр тамплиеров уже давно обошел алтарь и через закрывающуюся щель бросил назад последний грустный взгляд. Когда он торопливо шагал по направлению к склепу, он слышал, как яростно бранился Гунн. Ему не надо было различать слов Лукреции, чтобы понять, что она приказывает своим защитникам снести каменную стену. Однако прежде чем им удастся это осуществить, фон Метц давно переберется на какой-либо из маленьких весельных лодочек, которые ждали его на одном из причалов, на берег. Возможно, он довольно быстро окажется рядом с Давидом и Стеллой.

Роберт фон Метц имел явное пристрастие к необычным постройкам в отдаленных местах, особенно если оба эти свойства были также единственными в своем роде. Это, например, объединяло Тамплиербург – крепость тамплиеров – с отслужившим свое многоярусным гаражом в заброшенной промышленной зоне, куда навигационный прибор серебристо-серого «Туарега» вежливым женским голосом привел Давида и Стеллу в ранних утренних сумерках.

– Вы достигли цели, – монотонно похвалил их этот голос, единственный, кто говорил во время поездки.

Давид отключил навигационный прибор и поставил машину перед одним из двух спиралевидных въездов, которые вели вверх и внутрь неосвещенного здания цилиндрической формы высотой в семь-восемь этажей; въехать даже на первый ярус он не рискнул.

Дело было в том, что в течение многих лет эта забытая промзона не использовалась, внутри и вокруг гаража скопилось изрядное количество отслуживших свои век легковых автомобилей, старых аккумуляторных батарей и прочих, едва ли подлежащих идентификации деталей и конструкций из металла, резины и пластика, покрытых слоем пыли толщиной примерно в сантиметр, так что почти новый «Туарег» производил впечатление гостя, прибывшего на похороны на автомобильное кладбище.

Давид сомневался, что на одном из более высоких ярусов их ожидает другая картина. Кроме того, он не собирался ни одну лишнюю секунду сидеть за рулем автомобиля, в котором его однажды перевозили как бесчувственный чурбан из интерната на аэродром. Он вышел из машины и, возможно, с облегчением вздохнул бы, если бы в этот момент впервые не почувствовал, до какой степени долгая езда, стресс, битва и переживания подорвали его силы, которые он в. своей деструктивной эйфории ошибочно считал чуть ли не неисчерпаемыми. Плечи и спина болели, а в левом ухе от гула вертолетов и грома битвы остался неприятный, докучливый шум, который он заметил только сейчас, когда его окружала ничем не нарушаемая тишина. В прошедшие дни Давид усвоил, что он – другой, что он отличается от остальных людей. Думая о том, с какой быстротой до сих пор заживали все, даже очень тяжелые раны, он решил, что теперешняя боль, которая мучит его кости и мускулы, может иметь всего лишь психосоматический [21] характер. Но это сомнительное объяснение не изменило того факта, что он эту боль чувствовал и сильно от нее страдал.

Стелла тоже вылезла из автомобиля и остановилась рядом. С ощущением неуверенности и дискомфорта они пытались хоть что-нибудь разглядеть в темноте.

– Знаешь… здесь я себя тоже не чувствую лучше, – призналась она после небольшой паузы и прижалась к нему.

Давид нашел ее взгляд. Впервые с тех пор, как он узнал, что она жива, они были действительно одни – без шума моторов и без голоса женщины из навигационного прибора.

– Я считал, что фон Метц тебя убил, – прошептал он через несколько секунд.

Стелла энергично встряхнула головой, как бы в доказательство того, что голова у нее крепко сидит на плечах.

Давид наблюдал за каждым ее движением, как за чудесным подарком.

– Что с тобой? – заботливо спросила Стелла еще через несколько секунд, на протяжении которых он просто молчал, смотрел на нее и гладил ладонью ее плечо. – Все о'кей?

– Да, – ответил Давид слишком быстро, чтобы это выглядело правдоподобно. – Я просто думаю, – добавил он немного спокойнее.

Мать послала его на битву, чтобы он убил собственного отца. Десятки мужчин лишились жизни самым жестоким образом. И он во второй раз в течение короткого времени остался без дома, хотя, собственно говоря, «Девину» нельзя было назвать настоящим домом, а всего лишь местом, где его дядя и мать укрывали его с определенной целью. Но Стелла осталась жива.

Давид улыбнулся. Все было о'кей. По крайней мере, в этот момент.

Стелла ответила на его улыбку, и он обнял ее, плотнее прижал к себе. Никогда больше он не оставит ее одну, никогда больше не допустит, чтобы она оказалась в опасности – даже если для этого ему придется остановить все нефтяные насосы планеты, чтобы не заработал ни один мотор, в котором повернули ключ зажигания. Он будет ее охранять, не спустит с нее глаз. Так и будет.

Некоторое время они стояли, крепко обняв друг друга. Наконец Стелла первая мягко высвободилась из его рук и устроилась на подножке машины. Первые минуты, после того, как он присел рядом с ней, Давид сконцентрировался исключительно на том, чтобы не дать заметить свое непроходящее отвращение к кровопролитным событиям этого дня. Но в конце концов Стелла направила его мысли в другую колею, которая, однако, не уменьшила его напряжение и подозрительность.

– Утверждение этих людей, что они твои родители, еще не доказательство, что это правда. Разве не так, Давид? – пробормотала она задумчиво.

Давид кивнул.

– Я знаю. Но я чувствую, что это так.

– И какая проблема у твоих родителей, если она решается с помощью мечей?

Давид отвел взгляд, в то время как с трудом искал подходящие слова для объяснения всех этих абсурдных и пугающих событий, которые новый, хладнокровный Давид, обучавшийся в «Девине» у Ареса искусству борьбы на мечах, наверняка смог бы растолковать без долгих размышлений; однако обычному, разочарованному во всем мире ученику интерната, которым Давид в этот момент снова являлся, все эти объяснения представлялись заразной душевной болезнью с острым синдромом неуязвимости.

– Если я расскажу, ты сочтешь меня сумасшедшим, – ответил он, уклоняясь от прямого ответа.

– Все же попробуй, – настаивала Стелла.

– Моя мать занимается поисками Святого Грааля, потому что он даст ей бесконечно много власти. Мой отец, Великий магистр рыцарского ордена тамплиеров, хочет помешать ей добраться до Святого Грааля, – произнес он нарочито безучастным тоном, чтобы четко дистанцироваться от всего этого религиозного бреда, с которым он впредь никогда больше не хотел иметь никакого дела. Он уже понял, что ему едва ли удастся уйти от ответа. Кроме того, он сможет узнать по ее реакции на его открытое и честное признание, действительно ли она его так безоговорочно любит."

Сначала Стелла не реагировала, а только смотрела на него испытующим взглядом, вероятно, чтобы установить, не причинили ли события прошедших дней какой-нибудь вред его уму, или что он, несмотря на серьезность положения, позволил себе дурацкую шутку, или что (это была последняя возможность, которую она приняла в расчет) он просто говорит правду. Затем она вскочила внезапным движением и вытянулась, как солдат.