Кровь тамплиеров - Хольбайн Вольфганг. Страница 47

Лукреция была и остается его матерью. Он не переживет, если с ней случится беда…

Было бы неплохо, чтобы в виде исключения, не за дела, но – как в этом случае – за упущения, были ответственны наемники и рыцари ордена приоров. Так, араб, на котором лежит главная вина за недавние события, быстрым шагом и со смиренно опущенной головой исчез в бюро сестры, тогда как он, Арес, ждет в коридоре и прислушивается.

Он мог бы войти туда вместе с Шарифом. Одна часть его души по-настоящему сгорала от нетерпения: он мечтал стать свидетелем наказания, которое, без сомнения, получит от Лукреции этот «Кебабный мозг». (Аресу пришлось по душе это комичное прозвище, и он намеревался из принципа всегда так называть араба, когда тот снова будет танцевать под его дудку.) Арес был также одержим желанием с садистской радостью наслаждаться мукой, которая непроизвольно выступит на лице Шарифа, обычно неподвижном, как у трупа. Но другая часть души Ареса со времени атаки на Тамплиербург стала равнодушной к тому, чтобы хоть секундой дольше, чем необходимо, находиться в непосредственной близости к Лукреции, и явно доминировала.

Фон Метц, племянник и его сладкая подружка сумели пробраться в «Левину». «Мастер меча» не удивлялся, что им это удалось. С тех пор как араб Шариф командует приорами, любому взломщику со способностями ниже средних и со свободно продающимися инструментами и оборудованием не составит особого труда получить сюда доступ. Гораздо больше он восхищался манией величий и дерзостью этой троицы. Они всерьез решили, что сумеют пробраться мимо нескольких десятков камер слежения по ярко освещенному коридору. Давид, в конце концов, достаточно долго у них гостил, чтобы понять, что это невозможно. И все же они пришли, чтобы силой завладеть плащаницей. Можно заключить, что кое-что они подсмотрели, прочли по губам, что у них был выработан план, который они целеустремленно осуществляли. Два юнца и один немолодой, психически неуравновешенный– тамплиер… Сплошное безумие!

Но безумие, видимо, носилось в здешней атмосфере, как заразная болезнь, – так это представлялось Аресу. Это было заметно по всему: как поступала его сестра и как вел себя Шариф, нагруженный ответственными заданиями, которые должны были быть поручены ему, Аресу. Араб столь небрежно организовал охрану, что тамплиер, лишившийся всего состава своего ордена, смог проникнуть в «Девину» без особых хлопот. Вместо того чтобы тотчас же бросить всех имеющихся в наличии стражников на этого свиноподобного пса-рыцаря, от которого она забеременела, его сестра попросит Шарифа позаботиться о том, чтобы непрошеные гости не смогли так же беспрепятственно скрыться, как они попали внутрь. Затем он должен приползти к своей магистерше, чтобы она освободила его от дальнейших решений.

«Мастер меча» сразу же, после первых шагов, перекрыл бы им дорогу и переработал одного за другим на корм собакам, но он ничего такого не сделал, потому что Шариф недвусмысленно потребовал от него не делать этого. Все упущения и ошибочные решения «Кебабных мозгов» он молча и благосклонно принял к сведению. Пусть золотой сыночек фон Метца и Лукреции разорвет или сломает еще пару ценных вещей, пока кто-нибудь не положит конец его проделкам. Все, что шло наперекосяк, дискредитирует только одного человека, и этот человек пускает в этот момент слюни в свои неподвижные защечные мешки, смиренно и раболепно докладывая о происходящем.

Шариф на самом деле вовсе не был смиренным и раболепным. Араба в действительности не интересовала нынешняя почетная позиция заместителя верховного главнокомандующего. Он хотел Лукрецию, только Лукрецию – это все, что засело в его темных мозгах. А сестра Ареса, казалось, ничего не замечала.

«Возможно, – думал Арес с насмешкой, – арабу удастся ее уговорить. Кто додумался родить ребенка от Роберта фон Метца, вероятно, был уже тогда не совсем в порядке, ну а в эти дни Лукрецию и вовсе нельзя было считать вменяемой».

– У нас гости, – услышал он голос араба из глубины помещения.

– Разве я кого-нибудь приглашала? – встревоженно спросила Лукреция.

– Этого мы пока не знаем…

Арес прикусил себе язык, чтобы громко не расхохотаться, когда до него дошла жалкая ложь Шарифа. Арабу передали два удачных снимка – непрошеные гости крупным планом, – и он их внимательно рассмотрел.

– Но задняя дверь дважды открывалась, – добавил Шариф, напрасно старавшийся, чтобы это прозвучало не раболепно, а преданно.

– Нет, – прошептала Лукреция после минуты молчания, – на это они не осмелятся. Или?..

Последнее слово прозвучало как просьба.

«Конечно, нет, – усмехался Арес про себя. – Давид зашел со своим папочкой, чтобы поболтать про отметки. Не так ли, сестричка? Никогда твой сын не попытается сделать для своего отца то, что он пару дней назад готов был сделать для тебя. Давид наполовину Сен-Клер. Возможно, это внушает ему ответственность, граничащую с манией величия смелость, а также бесспорную ловкость, с которой он владеет мечом. Но он также наполовину фон Метц, и это делает его глупым и поддающимся влиянию».

Арес презрительно покачал головой и не спеша побрел по коридору. Он убьет фон Метца, принесет Лукреции меч тамплиера и приведет ее сына, так как это единственное лекарство, которое сулило выздоровление. Но он не будет этого делать, пока Шариф его к этому не призовет.

Он надеется, что до этого пройдет совсем немного времени. Каждый дополнительный цент, которого будет стоить Лукреции этот инцидент, докажет ей, что Арес гораздо лучший советчик.

Давид не знал, считать ли зигзаги от одной мертвой зоны к другой постыдными или подозрительно простыми – во всяком случае, теперь он был свободен от инцидентов любого рода. Ни один стражник – ни похожий на шкаф «Хоган», ни кто-либо другой из многочисленных воинов, которые должны были находиться внутри здания, – не преградили им дорогу, ни один голодный ротвейлер с громким лаем не бросился за ними в погоню. Когда они приблизились к сводчатому подвалу, Давид на секунду замер и прислушался, приставив указательный палец к губам. Он был готов к тому, что услышит кашель, пыхтение, бульканье или какой-то другой предательский шум, проникающий к ним через дверь, – это подтвердило бы его тайное опасение, что дядя и другие приоры уже полны злорадством и нетерпеливо их поджидают. Но все было тихо. И когда Давид наконец в нерешительности открыл эту дверь, их не ожидало ничего иного, кроме очень скудно (из почтения к реликвии) освещенного помещения, где под самым потолком, подвешенная на двух цепях, парила стеклянная витрина с помещенным внутрь, пронизанным духом истории холщовым полотном.

Дежурные за мониторами слежения, должно быть, заснули или объявили забастовку, иначе нельзя было объяснить, каким образом их троице беспрепятственно удалось добраться сюда. При всей осторожности не попасть под глазки фотокамер они несколько раз не смогли. Но Давида бы не удивило, если бы в помещении было скрыто множество других приборов слежения, незаметных глазу, спрятанных где-нибудь между перекрытиями потолка.

«Ловушка», – раздавался упорный шепот в его голове, но этот шепот убедительным образом пыталось заглушить исполненное надежды ликование, в которое впало его сердце при виде погребальных пелен, вопреки сомнениям и опасениям, которые внушал ему разум. Сердце Давида начало биться еще чаще, хотя оно и так было уже почти на пределе в течение довольно значительного времени; правая рука сжала рукоятку меча так сильно, что под влажной бледной кожей отчетливо проступили кости. Все было неправдоподобно просто. Конечно, подвальный комплекс не похож на помещение для вечеринок, но все же здесь, внизу, было уж очень тихо, прямо-таки гробовая тишина. Казалось, даже крысы почему-то сбежали отсюда в поисках спасения, а вентиляционные шахты от напряжения приостановили дыхание. Возможно, к ним все же кто-то подбирался, и единственные, кто этого еще не заметил, они сами. Это, должно быть, и стало причиной жуткой тишины.

Стелла видела, как нервничает Давид. Он почувствовал ее неуверенный вопрошающий взгляд, но не посмотрел на нее, а только беспомощно прикусил нижнюю губу и последовал за отцом, который крадучись прошел мимо и неуверенно вошел в подвал.