Тряпичная кукла - Ферро Паскуале. Страница 18

Очкастый парень смотрел на меня ошеломленно, но он уже понял, что спорить со мной было бесполезно. И в самом деле, спустя десять дней в усадьбу приехал огромный грузовик, я проводила рабочих на поляну, где росло дерево. Пока рабочие пытались выкорчевать хилый, практически мёртвый платан, собралась группка местных жителей, которые с недоумением смотрели на происходящее. Какой-то крупный и чумазый мужчина подошёл ко мне и сказал:

— Эй, дамочка! Да кто тебе позволил уничтожать наше дерево? Ты кто, на хрен, такая?

Идол чуть было не потерял самообладание, но я сразу узнала скандалиста, это был беззубый Чиччо, и остановила моего защитника одной рукой, а другой отвесила звонкую, сильную пощёчину Чиччо.

— Кто я такая? Ты разве меня не узнаёшь? Я герцогиня Барбара… и с этого дня постарайся относиться с уважением ко всем нам, а в особенности к моей сестре, ты меня понял? — и, обращаясь ко всем, добавила: — Через несколько дней вас посетят мои адвакаты, мы заключим соглашение, и всё станет как прежде, а кому не нравится, может уходить, мы найдём других работников…

Чиччо был готов наброситься на меня, но его остановила жена.

— Постой! Ты разве не признал? Это же маленький герцог Артуро, — сказала она.

Я прожгла взглядом женщину и всех собравшихся и решительно произнесла:

— Запомните! Я герцогиня Барбара, ведите себя хорошо — и мы все будем жить долго и счастливо. А сейчас расходитесь, у нас ещё здесь дела… пошли отсюда, кыш!

Возможно, подействовал тон моего голоса, а может, молнии, которые я метала взглядом, но все в почтительной тишине скрылись… без слов. Тем временем операция «платан» была завершена, я заплатила рабочим, потом попросила всех уйти, в том числе и Идола. Я разлеглась под деревом… и мне приснились все мои воспоминания, болезненные стоп-кадры ранили меня в самое сердце, но и прекрасные, нежные моменты заставили горячие слёзы катиться по моим щекам, я была довольна моей такой странной жизнью, полной жестокости, нищеты, борьбы, одиночества и всего остального… по крайней мере, моя жизнь не была скучной, я не ждала событий в пассивной обречённости, а сама находила приключения на свою голову… я сама бросалась на поиски жизни. Через несколько месяцев адвокаты и нотариус взяли всё под контроль — рабочих, поместье — всё упорядочилось, возродилось, как в старые добрые времена. Даже моя сестра расцвела, у неё появился округлившийся животик, а всему виной — прыщавый бухгалтер. Они полюбили друг друга, наконец-то и моя сестра испытала плотскую любовь, которая сделала её более красивой, мягкой. Я организовала их свадьбу под платановым деревом, и мы пригласили всех деревенских. Я надела на праздник потрясающее платье, а пока собиралась, в мою комнату зашёл Идол и стал сверлить меня взглядом.

— Барабара, любовь моя, ты невероятная красавица.

Я перебила Идола:

— Ты с ума сошёл? Разве не знаешь, что это плохая примета — видеть невесту до свадьбы?

Идол вопросительно посмотрел на меня.

— Вот это мой сюрприз, — сказала я, — ты столько раз просил моей руки, что сегодня мы сделаем это. Двойная церемония… как тебе?

Идол бросился обнимать меня, плача, как маленький ребёнок, потом успокоился и отправился к платану. Я и моя сестра приехали на лужайку верхом на двух белых арабских скакунах. Все уже были на месте: адвокаты, нотариус с семьёй, фермеры и два жениха. Церемония была короткой, трогательной, Идол запел «Аве Марию» Шуберта, когда две невесты шли к алтарю. После того как под шатрами были поданы угощения и гости наелись до отвала… я увидела его, это был Тонино. Он стоял на коленях и вытирал нос малышу, а другой в это время вопил и плакал. Тонино поднял глаза и печально посмотрел на меня, я поняла, что он всё ещё влюблён в меня, я одарила его ласковым взглядом, казалось, будто всё вокруг замерло в это волшебное мгновение объединения двух душ, любивших друг друга до безумия. А потом вульгарный, плаксивый голос развеял всё волшебство: «Ты разве не видишь, что Артуро описался? Ты ни на что не способен, зачем я только пошла за тебя, ты самый настоящий придурок!» Базарная баба продолжала оскорблять, проклинать этого мужчину, который всё ещё носил признаки былой красоты, исчезнувшей по причине страданий и брака, заключённого, чтобы забыть тот несчастный побег с человеком сомнительного пола. Наблюдая за этой безрадостной картиной, я вспоминала, что, когда укладывала спать своего мужчину, пела ему Ne me quitte pas, а жена называет его придурком. «Как только он вернулся, семья приняла его с условием, что он женится на этой мерзкой и уродливой толстухе, заведёт детей… иначе он мог просто исчезнуть с лица земли. Бедный Тонино согласился, не зная, что ему делать со своей жизнью… но на его лице навсегда запечатлелась глубокая печаль», — всё это мне сообщила Яичница — синьора, которая каждое утро приносила нам свежие яйца. «Горемыка, столько грусти в его глазах. Он всё ещё тебя любит, это видно», — моя сестра прервала мои размышления и сомнения. Праздник закончился ближе к вечеру, я всё время провела в обнимку с моим Идолом, с нежностью наблюдая и за счастьем моей сестры, я была рада, что скоро стану тётей.

Может быть, я не любила Идола так, как Тонино, но ночью, пока Идол спал, я гладила и целовала своего мужа. В конце концов, он всегда был моим Китайским идолом, возможно, не Джованни Паизиелло… но Идолом был всегда. И вот произошло радостное событие — сестра родила замчателького мальчика. Когда акушерка появилась со свёртком в руках и спросила: «Какое имя вы дадите этому прекрасному мальчугану?» — моя сестра тепло посмотрела на меня, а я подумала: «Ты действительно хочешь, чтобы его звали Артуро?» От этой мысли меня бросило в дрожь, а ещё потому, что я подумала о самой себе как об Артуро, а потом ещё: «Ну конечно, не назовёт же она его Барбаро». Пока я рассуждала, сестра продолжала смотреть на меня, обращаясь к акушерке, сказала:

— Сократ, его будут звать Сократ.

Я вздохнула с облегчением и спросила:

— А почему именно Сократ?

Сестра тем временем взяла малыша на руки и ласково погладила его, а пока кормила грудью, объяснила:

— Сократ был греческим философом, считавшимся первым западным мучеником за свободу мысли… а ты была мучеником общества, своей семьи, ты боролась за свою свободу мысли и свободу быть собой, я всегда восхищалась тобой, моё враждебное отношение к тебе было просто завистью, завистью к твоей красоте, ведь я была уродлива и снаружи, и внутри, завистью к твоей силе сражаться… поэтому имя Сократ — это в твою честь… я прошу у тебя прощения, сестра.

Слеза пересекла лицо моей сестры, которую я когда-то ненавидела, как и всё своё семейство, я одарила сестру улыбкой, полной нежности и любви, а потом мы обнялись… Этот плач облегчения заключил между нами мирный сестринский договор, который продлится всю жизнь. Прошло несколько месяцев, и сестра опять забеременела, врач сказал, что ей придётся провести всю беременность в постели из-за угрозы выкидыша. Я не позволила своей сестре упасть духом и присматривала за Сократом, как вторая мама. И даже когда она родила второго ребёнка, на этот раз девочку, я по-прежнему занималась Сократом. Мне так нравилось одевать мальчонку, кормить, гулять с ним по усадьбе, я чувствовала себя настоящей мамой. Мы поднимались вместе по лестнице, я воображала себя великой дивой немого кино вместе со своей армией поклонников. Я часто привлекала к своим фантазиям сестру, мы забирались на чердак, где стояли старые сундуки, наряжались в роскошные вечерние платья, передразнивали титулованных принцесс и придворных дам, Однажды в одиночестве я перерывала один из сундуков и нашла там коробочку, с любопытством открыла её и внутри обнаружила мою детскую фотографию: голенькая, улыбающаяся, на меховой шкуре. На обратной стороне фотографии стоила дата моего отъезда в Австралию и было написано посвящение: «Моя сладкая девочка, настоящая мамина любовь, и хотя сейчас ты уже большая, для меня ты навсегда останешься самой красивой дочуркой… я люблю тебя, дочка». Это был почерк моей матери.