Семь рыцарей для принцессы (СИ) - Дубинина Мария Александровна. Страница 46

— Идем, — Герман взял Стефанию за руку, помог подняться, и та безвольной куклой поплелась следом. Уже одного этого достаточно, чтобы понять — случившееся недоразумение далеко им не являлось. Неподалеку, как по заказу, нашлось уличное кафе за кованной оградой. Герман выбрал укромный столик под зонтиком в самом углу и усадил Стефанию на плетеный стул. На соседний кинул пакеты и ушел. Вернулся спустя полминуты с аптечкой и стаканом воды, рану следовало хотя бы продезинфицировать.

А девушка так и сидела с опущенной головой и никак не реагировала на происходящее вокруг.

— Возьми, — Герман вложил в ее руку чистый носовой платок и опустился перед ней на одно колено. — Вытяни ногу. Будет щипать.

И только это привело Стефанию в чувство. Она подтянула под себя ногу и неожиданно робко запротестовала:

— Не трогай, я сама.

Но при этом не разозлилась, подумал Герман, и сел на стул напротив. Подошла девушка с подносом:

— Что-нибудь будете? Курсантам Военного училища сегодня скидка пять процентов.

Герман бросил на сжавшуюся в кресле соседку задумчивый взгляд и попросил:

— Два лимонада и десерт. На ваш вкус, — он с удовлетворением отметил, как прислушалась к его словам Стефания, и спохватился. — Хотя нет, давайте горячий шоколад.

Почему-то вдруг показалось, что она, всегда такая холодная, должна его любить.

Когда официантка ушла выполнять заказ, он перегнулся через столик, беря Стефанию за руку, ледяную на ощупь и какую-то безжизненную:

— Давай поговорим, хорошо? Просто поговорим. Тот человек…

— Я не Эмилия! — вдруг громко воскликнула она, и из глаз брызнули слезы. Глядя на эти искренние эмоции, Герман понял, что не отпустит ее, пока не успокоит.

— Знаю, — мягко произнес он, сжимая ее пальчики.

— Это ошибка.

— Конечно, ошибка.

Стефания судорожно вздохнула, жалобно сморщилась и зарыдала. Надрывно, горестно, но совершенно беззвучно. Слезы лились по раскрасневшимся щекам, и девушка даже не делала попытки их утереть. Настоящая Стефания вырвалась на волю. Наверное, она всегда была именно такой, но, как и Герман, создала вокруг себя непроницаемый панцирь. Герман придвинулся ближе, беря ее ладонь обеими руками. Прикрыл глаза и едва не взвыл сам.

Внутри у Стефании было так горько, муторно и вязко, что сердце щемило от тоски. Ей было больно, так сильно больно, как Герман прежде и вообразить себе не мог. А она носила в себе эту боль каждый день.

— Стефания…

Она посмотрела на него, в голубых глазах еще дрожала блестящая пелена слез.

— Ничего не спрашивай, — глухо попросила она. — Пожалуйста.

И ее пальцы дрогнули, хватаясь за его ладонь.

Они просидели в кафе, наверное, довольно долго, но Герман не следил за временем. Каплю за каплей, он вытягивал из девушки негативные эмоции. Ненавязчиво и деликатно, чтобы не задеть ее пока еще спящей гордости. Под конец Стефания расслабилась достаточно, чтобы перестать плакать и даже выдать что-то вроде благодарной улыбки.

— Спасибо тебе, — слова были искренними. — Я оказалась слабее, чем хотелось бы.

— Ты девушка, — мягко возразил Герман. Усталость накатила не вовремя, и его немного подташнивало.

— Я будущий солдат, — она как всегда слишком строга к себе. Достала платок и быстро привела лицо в порядок. Герман с улыбкой наблюдал за ее неуверенными попытками поправить прическу и, поднявшись и обойдя ее вокруг, аккуратно вставил за ушко крупную белую ромашку. Завалилась в один из пакетов и потому не помялась.

Лицо Стефании окаменело. Рука метнулась к волосам, но замерла на полпути.

— Идем?

Она медленно кивнула и поднялась на ноги. Ее все еще что-то терзало, но страх и отчаяние легли на дно, до поры до времени. И пусть до самого училища они больше не перекинулись ни словом, эти полчаса в уличном кафе стали настоящей победой Германа.

Герман отсутствовал всего три дня, а его завалили новостями, стоило только пересечь порог комнаты. Берт подсовывал конспекты, которые старательно вел специально для лучшего друга, Рене перебирал последние сплетни, из которых больше всего Германа заинтересовало неожиданное возвращение Ролана. На инициации он не присутствовал, но все заметили на его запястье идентификационный браслет. Впрочем, подписанных документов о его отчислении как раз никто не видел.

До самого вечера Герману не удавалось побыть наедине с собой, однако оставалось еще одно дело, с которым лучше не тянуть.

— Ты куда? — вскинулся Берт. Вроде только что сидел, склонившись над конспектом, как уже большими блестящими глазами следил за тем, как Герман надевает форменный китель и достает из шкафчика что-то, завернутое в ткань. Это таинственное что-то издало подозрительно булькающий звук, ударившись о дверцу, и со своей полки свесился заинтересовавшийся Рене:

— Это что у тебя? Бухло? Откуда? Почему не делишься?

Герман поспешил отмахнуться от назойливого приятеля, сунул сверток под мышку и буквально выскочил за дверь.

Матушка ответственно подошла к сборам любимого сына в дорогу, к тому же урожай как раз поспел. Герману пришлось освободить целую полку под гостинцы, большую часть из которых желательно съесть как можно скорее, чтобы не развоняться на все общежитие. Впрочем, для одного довольно важного, хоть и не самого приятного дела, все это богатство могло сгодиться. Герман привык прислушиваться к советам наставника, поэтому кувшинчик домашнего матушкиного вина припрятал от друзей и собирался преподнести ни кому иному, как Вальтеру Гротту.

Со стороны это, как ни крути, выглядело банальной взяткой, но Арефий вполне уверенно велел это сделать, а он никогда не ошибался.

С наступлением комендантского часа территория училища радовала чувствительного Германа блаженной тишиной, как обычной, слышимой ухом, так и тишиной в эмоциональном плане. Приближалась смена сезонов, и по вечерам становилось немного прохладно. Герман пересек территорию и подошел к общежитию для преподавательского состава. По дороге решимость его несколько поколебалась. Да и само предприятие по примирению с человеком, к которому до сих пор не испытываешь ни капли доверия, отдавало лицемерием.

Перед крыльцом Герман остановился и с плохо скрываемым унынием поглядел на окно третьего этажа. Отчего-то он не сомневался, что это те самые окна. На мгновение даже показалось, что шторка колыхнулась, будто кто-то только что выглядывал на улицу.

Герман решительно поднялся по ступенькам и протянул руку к кнопке оповещения, однако дверь отворилась сама. К ней даже не пришлось прикасаться.

Небольшой чистенький холл имел две лестницы в противоположных сторонах, но Герман недолго колебался. Все-таки память его редко подводила. Миновал два лестничных пролета и на третьем свернул в тускло освещенный коридор. Нужная дверь, как стало заметно еще издалека, была приветливо приоткрыта.

— Какая забота, — проворчал Герман, что на него вовсе не похоже, и он это понимал.

Гротт поджидал его при полном параде, только пафосный камзол заменил на более привычный для большинства пиджак, правда, тоже бархатный, а сапогам предпочел мягкие домашние туфли.

— Добрый вечер, — нейтрально поприветствовал Герман, чувствуя сильнейшее смущение. — Вы меня ждали.

— Разумеется, — фыркнул Гротт, не делая попытки облегчить ему жизнь. — Ты бы еще на ромашке погадал, идти или не идти.

Герман вспыхнул, но от резкого ответа воздержался. Прошел к столику и без слов поставил на него кувшинчик. Совершенно не представлял, что в таком случае стоит говорить и стоит ли вообще. Гротт оттолкнулся от стены, которую до этого с безразличным видом подпирал, и скрылся в другой комнате. Спустя минуту он вернулся и так же молча поставил на стол два бокала. Потом быстро подошел к двери и запер.

Германа это встревожило. Он бросил на учителя короткий вопросительный взгляд. Тот бросил всего одно короткое слово:

— Кишман.

Герман кивнул:

— Ясно.

Оба сели по разные стороны стола. Гротт разлил вино по бокалам и протянул один Герману.