Легион хаоса - Хольбайн Вольфганг. Страница 7

Даже сейчас, когда он слушал (или по крайней мере пытался слушать) профессора Лэнгли, в нем росло сильное беспокойство. Слова седовласого маленького профессора постоянно ускользали, и Говард несколько раз поймал себя на том, что кивает или отвечает, не понимая, что сказал Лэнгли.

Наконец Лэнгли прервал свою речь, покачал головой и принялся набивать трубку. Он обстоятельно прикурил, пососал мундштук, пока табак в головке резной трубки не засветился подобно маленькому красному вулкану, и выпустил через нос густое облако дыма.

— Вы невнимательны, мой друг, — сказал он. — Я спрашиваю себя, не беспокоит ли вас что-либо?

Говард поднял голову, виновато улыбнулся и некоторое время смотрел мимо Лэнгли в окно. Было уже около полудня. Отсюда из тепла и безопасности маленького рабочего кабинета профессора Лэнгли, находившегося под самой крышей главного здания университета Мескатроник, невысокие холмы, поросшие лесом, производили обманчивое мирное впечатление.

Но Говарду казалось, что он чувствует угрозу, которая скрывалась за фасадом спокойствия и умиротворенности.

— Просто… я немного беспокоюсь, — ответил он на вопрос профессора.

— Из-за вашего молодого друга? — профессор вынул трубку изо рта, улыбнулся и, качая головой, откинулся на спинку стола.

— Он собирался приехать сюда еще вчера вечером, — ответил Говард. — В присланной им телеграмме он специально просил заказать номер еще на прошлую ночь.

— Он молод, — сказал Лэнгли, как будто уже одно это было достаточным ответом. — Да и опоздание на полдня не так уж и велико для такой большой страны, как наша.

Говард кивнул. Конечно, Лэнгли прав — существовала тысяча причин опоздания Роберта и ни одна из них не представляла никакой опасности.

И тем не менее ему казалось, что он чувствует, что здесь было нечто другое… он не стал заканчивать мысль. Чувство неуверенности и смятения становилось все сильнее. У него просто возникла потребность что-нибудь сделать.

Но Говард не знал, что же именно.

— Почему бы нам не перенести нашу беседу на вечер? — внезапно предложил Лэнгли. — Вы могли бы пойти в Аркхем и справиться о своем друге. Судя по сложившимся обстоятельствам, видимо, будет лучше, если он примет участие в нашем разговоре. — Лэнгли улыбнулся, выбил свою трубку и встал.

Говард тоже поднялся и покинул комнату.

Некоторое время он серьезно раздумывал, не взять ли ему экипаж и не поехать ли в Аркхем, но потом он отбросил эту мысль. Роберт позвонил бы, если бы он уже добрался до города, в этом не приходилось сомневаться. Телеграмма, которую Говард послал два с половиной месяца тому назад в Лондон, настоятельно советовала поспешить с приездом.

Говард начал бесцельно бродить по бесконечным, запутанным коридорам и переходам университетского здания. Сейчас, в воскресенье, здание казалось пустым и осиротевшим, если не считать нескольких неутомимых студентов, и шаги отражались от стен более громким, чем обычно, эхом.

Даже он, знавший университет в течение уже стольких лет и регулярно посещавший его, так и не смог полностью привыкнуть к тяжелому, напоминавшему старину и ветхость запаху, которым пропитались эти древние стены. Независимо от того, светило ли солнце или царила тьма, зданиям университета, казалось, была постоянно присуща атмосфера склепа и затхлости. Даже большой, залитый солнцем вестибюль напоминал кладбище.

Университет Мескатроник был невелик, и здесь учились студенты особого сорта, точно так же, как профессора и доценты относились к совершенно определенному типу людей. Большинство чужаков, приезжавших сюда, очень скоро начинали чувствовать себя неуютно и рано или поздно покидали университет.

Но, возможно, это было и к лучшему. Так как не все, чему учили в университете, стояло в официальных учебных планах правительства. Два или три предмета вызывали, мягко выражаясь, неприятное удивление у официальных органов власти.

Ноги Говарда привели его — он сам не заметил как — в маленький, расположенный в стороне коридор в задней части здания. Только очутившись перед большой, закрытой дверью из резного дерева, он очнулся, удивленно огляделся и наконец протянул руку к дверной ручке.

Помещение за дверью оказалось на удивление огромным, в нем царил серый полумрак. На окнах висели тяжелые бархатные шторы, пропускавшие лишь узкие лучики яркого света. Обстановка, которая большей частью состояла из набитых до отказа книжных шкафов и полок, доходивших до самого потолка, была скрыта глубокой тенью.

Говард закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и нерешительно осмотрелся. Он узнал это место, но сомневался, действительно ли случайно направил свои шаги именно сюда. Это помещение представляло собой своего рода святая святых университета. Тесно стоявшие шкафы и витрины хранили, вероятно, самую большую коллекцию оккультных и частично даже запрещенных книг, имевшихся в этой части мира.

А в стальном сейфе, спрятанном позади одной из полок, хранились и другие вещи — такие, о которых лучше вообще не думать.

Поколебавшись, Говард сдвинулся с места, сделал несколько шагов в глубь комнаты и нерешительно осмотрелся. Нет, теперь он был совершенно уверен в том, что пришел сюда не по воле случая. Внезапно ему показалось, что его кто-то позвал.

Вдруг он уловил какое-то движение. Ничего конкретного, просто что-то быстро промелькнуло, как будто шевельнулась сама тень, в то же время он увидел это достаточно ясно, чтобы не считать его простой галлюцинацией.

Говард нерешительно двинулся в ту сторону, где заметил движение, и затем снова замер. На этой части стены находились помещенные в дорогие золоченые рамы старые картины, с изображениями исторических деятелей, а также местной знати и спонсоров университета.

С одного портрета смотрел стройный мужчина лет пятидесяти. Одетый в элегантную одежду, он держал в своих руках тонкую трость, большой набалдашник которой состоял из своего рода кристалла. Его лицо было худым, почти аскетичным, а вокруг рта, обрамленного аккуратной “эспаньолкой”, залегла жесткая складка. Его брови были тонкими и изломанными, что придавало его облику мрачный вид. На его правый глаз опускалась широкая прядь абсолютно белых волос, имевшая форму изломанной молнии и доходившая до самого пробора.

Родерик Андара… Как часто за эти одиннадцать месяцев пребывания в университете, Говард стоял здесь и смотрел на портрет своего друга? Как часто он разговаривал с картиной, доверял ей свои беды и печали, точно так же, как раньше мог доверять их Родерику? И вот Андара мертв уже более двух лет, и все, что Говарду осталось на память о его единственном друге, — эта картина. Картина и юноша двадцати пяти лет, который унаследовал силу своего отца — Роберт Крейвен. Весть о смерти Родерика потрясла Говарда, как потеря родного брата. Тот, кто принес ему эту весть, был сыном Андары, наследником его магической силы… И что-то из того, что Говард потерял со смертью Родерика, вернулось ему в образе его сына. Мастер умер, но колдун продолжал жить. Пройдет много лет, пока Роберт Крейвен разовьет унаследованные способности настолько, что сумеет сравняться с отцом, но Говард чувствовал, что юноша сможет этого добиться. Он молод и нетерпелив и многого не понимает, но научится. А он, Говард, поможет ему в этом, насколько в его силах.

И не только потому, что он в долгу перед его отцом…

Больше пяти минут Говард стоял неподвижно, смотрел на большой портрет и молчал. Потом вздохнул, опустил взгляд и повернулся. Вернее, хотел это сделать.

Когда он уже почти отвернулся от картины, то вновь заметил движение. И на этот раз уловил, откуда оно исходило, — непосредственно от портрета Андары!

Это было не более чем быстрое искажение и колыхание реальности, слабое подергивание, как будто он смотрел на нарисованное лицо колдуна сквозь чистую, быстро бегущую воду. Но оно было видно четко и ясно.

А потом он услышал голос…

Это был почти беззвучный шепот, подобный слабому шелесту ветра в вершинах деревьев, и он раздался прямо в его мозгу, но Говарда заставили окаменеть даже не слова, а то, как они были произнесены.