Майор и волшебница - Бушков Александр Александрович. Страница 7

Она смотрела напряженно, как будто и в самом деле ее всерьез заботило мое мнение о ней.

– Ни в малейшей степени, – сказал я. – Голод – паршивая штука, иногда на что только человека не толкает… Может, читала «Голод» Гамсуна?

– Читала. Значит, и вы… русские офицеры читают такие книги? Я имею в виду, серьезную беллетристику?

– Да вот представь себе. Интересно, ты, как многие у вас, полагала, что русская культура сводится к гармошке и водке из самовара? Выдам тебе страшную тайну: русские никогда не пьют из самовара водку, только чай. Не буду врать, что все у нас поголовно завзятые книгочеи, но русский офицер с серьезной книгой в руках – не столь уж и уникальное зрелище.

– Я совсем не это имела в виду, – сказала она. – Дело не в том, что вы русский, а в том, что вы – офицер. Я давно убедилась, в том числе на примере собственного отца: немецкие офицеры серьезную беллетристику как-то не читают. Ну, разве только те, кто получил гуманитарное образование или происходит из штатских семей, где с детства привыкли любить и уважать серьезную книгу. Другое дело – книги по военному делу и военной истории, мемуары военных. Правда, и их далеко не все наши офицеры читают…

Она помолчала и продолжала:

– Только не подумайте, господин майор, что я пытаюсь к вам подольститься, я говорю чистую правду. Мой отец – вовсе не нацист, он обычный пехотинец. Вообще, партия в армии всегда была непопулярна, как и политика вообще. Я скажу больше: отец крепко недолюбливает Гитлера и наци, он очень уважает Бисмарка, предостерегавшего немцев от войны с Россией. Вы не верите?

– Отчего же? – сказал я. – Вполне верю. Потому что три раза приходилось беседовать с вашими пленными офицерами, державшимися тех же взглядов, что твой отец. Гитлера и нацистов они не любили, а то и всерьез презирали, очень уважали Бисмарка, завещавшего немцам никогда не воевать с Россией. И тем не менее исправно воевали, судя по наградам, неплохо, в воздух не стреляли и в плен не сдавались. Говорили как один, что для немца есть два священных слова: «присяга» и «приказ». Один сказал мне: он с самого начала верил, что война с нами кончится для Германии страшной катастрофой, но все равно воевал – есть два священных слова… Другой рассуждал еще интереснее. Временами, говорил он, меня просто тошнит от этого австрийского фигляра и его банды, но, с другой стороны, они подняли Германию с колен, вытащили из величайшего унижения, и это тоже надо принимать в расчет. Так что верю тебе насчет твоего отца, верю…

Я решил перевести разговор в другое русло. Времени на безделье хватало, а на войне не так уж часто выпадает случай поболтать об отвлеченных вещах с красивой девушкой. Но у меня с некоторых пор зародились определенные подозрения, и их следовало проверить. Поэтому я тоном чуточку посуше спросил:

– У тебя есть документы?

– Конечно. – Она глянула чуть удивленно. – Все необходимые. Они были со мной в институте и все уцелели. Только школьные погибли вместе с домом…

– Могу я их посмотреть?

Она улыбнулась той самой своей бледной улыбкой, к которой я уже стал привыкать:

– Вы деликатный человек, господин майор. Не требуете властно предъявить документы, а вежливо интересуетесь, не можете ли вы их посмотреть… Но если я откажу, вы ведь все равно потребуете?

– Боюсь, что да.

– Значит, вы – русский фельджандарм? Отец говорил, в любой армии они есть, только называются по-разному. Наверняка и у вас…

– Конечно, есть и у нас что-то наподобие фельджандармов, – сказал я. – Только я к ним никакого отношения не имею. Просто… Видишь ли, мой батальон – не обычная пехотная часть, а, скажем так, гораздо более интересная. Все подробности – военная тайна, ты, как дочь офицера, такие вещи должна понимать. Так вот… На военном языке ты сейчас именуешься «неизвестное гражданское лицо, оказавшееся в расположении воинской части». Никакие репрессии таким лицам не грозят, но документы у них проверяют обязательно. У тебя их рано или поздно проверил бы какой-нибудь офицер или патрульный. И у них у всех тоже, – я показал большим пальцем за спину на табор беженцев. – И добавил магические для всякого немца слова: – Таков строгий порядок, все по уставам…

Похоже, и на нее эта военная магия подействовала должным образом: ничего больше не сказала, расстегнула пальто, достала из левого внутреннего кармана коричневый дерматиновый бумажник и спокойно протянула мне.

Соврал я ей, конечно, безбожно. Кого эти беженцы интересовали настолько, чтобы проверять у них документы? Сидят себе кучкой перепуганных зайчишек, подозрительных среди них не видно, и пусть сидят, жалко, что ли? Благо немецкие фельджандармы за наших проделали большую работу, выхватывая всех мужчин определенного возраста, резко уменьшив число подозрительных для нас лиц.

Здесь другое… Во всевозможных разноплеменных военных формированиях, созданных немцами из изменников Родины – а также не состарившихся еще белогвардейцев, – не так уж и мало служило женщин. Никто из них оружия в руках не держал, но все равно с точки зрения закона они считались изменниками Родины и, так сказать, безусловно подлежали. Власовцы, РОНА – знаете, кто это? Ну вот, не надо объяснять – украинские, эстонские и латышские эсэсовцы, кавказцы, калмыки и прочие, всякой твари по паре.

Специально за ними не охотились, но ориентировки на них начали поступать сразу, едва мы вошли в Германию. Так вот, весной сорок пятого, когда от «тысячелетнего рейха» осталась неширокая полоса, уже не во всю длину Германии, к тому же вся эта сволочь всерьез озаботилась, как бы сбежать на запад, к союзникам, потому что на востоке им ничего хорошего не светило.

(Забегая вперед, скажу: рано губья раскатали. Когда война кончилась, оказалось, что союзники не выдают только прибалтов и украинцев, а прочих отправляют к нам толпами – ну, за исключением тех, в ком их разведки видели ценные для себя кадры.)

Мужчинам «сорваться в побег» было не в пример тяжелее: «полумесяцы» [1] гребли всех подряд. А иногда с ними стояли и патрули власовцев и прочей сволочи. Женщинам было гораздо легче, ими же практически не интересовались. Раздобыть цивильную одежонку было нетрудно, как и замешаться в толпу беженцев. Сыпались они по случайности, всегда по двум причинам: во-первых, у них не имелось документов гражданок рейха, а те, что имелись, следовало перед бегством как раз изничтожить. Во-вторых, большинство из них (разве что иные немецкие овчарки из Прибалтики) немецкого не знали совершенно. И случалось не раз, что беженцы, обнаружив такую, что в ихней ридной мове ни в зуб ногой, от себя ее прогоняли от греха подальше. Уже смекнули, что к чему, и боялись, что русские, заловив среди них «свою», и их всех безжалостно перестреляют. Так-то люди наши с особыми обязанностями уже знали: если беженцы от себя гонят какую-нибудь бабу, надо ее немедленно брать за шкирку – и осечек практически не было.

Вот и эта красоточка мне показалась подозрительной в первую очередь из-за хорошего знания русского. Что до ее немецкого – на нем она говорила безусловно лучше меня, но я не настолько хорошо знал язык, чтобы определить вот так, здесь, родной ей немецкий или все же нет. Следовало допускать, что это прибалтийская эсэсовка, а значит, «безусловно подлежащая», и уж красота тут не выручит. Да и не только прибалтийские могли хорошо знать немецкий. На войне иногда лучше перебдеть, чем недобдеть. Прекрасно я помнил, как два месяца назад один сержант из моего батальона потрепал по голове щенка лет четырнадцати, дал ему печенье и беспечно прошел мимо, а щенок выхватил пистолет и в затылок ему пальнул…

Так, что мы имеем? Гражданский паспорт рейха – навидались уже. Опа! Фотокарточка безусловно ее. И зовут ее Линда Белов. Написано по всем правилам немецкой грамматики – Beloff. Отец – Губерт Белов, мать – Лизелотта Белов, но немецкие имена еще ни о чем не говорят. Девятнадцать лет и три месяца, место рождения – Таллин. Тоже интересно, весьма.