Человек в безлюдной арке - Шарапов Валерий. Страница 9

– Хорошо. Последний вопрос. Куда он убежал, когда вы подняли крик?

Этот вопрос Егоров поочередно задавал всем девушкам. Их ответы разнились, и это настораживало оперативника. Раисе показалась, будто нападавший прошмыгнул в следующую подворотню по правой стороне переулка. Свидетельница в темно-синем платье настаивала на том, что тот забежал в подъезд дома по левую сторону. Для оперативного расследования важна была каждая деталь, поэтому Василий и мучил несчастных девиц.

– Простите, товарищ следователь, но у меня помутнело в глазах гораздо раньше. Он только ножом замахнулся, а я уж ног под собой не чувствовала и на землю повалилась. Так что не обессудьте.

Вздохнув, Егоров кивнул в сторону служебной легковушки:

– Садись в машину. Минут через пятнадцать мы закончим…

Группа завершала работу в узком переулке. Оставшийся за старшего Егоров попросил коллег собраться у одной из служебных машин.

– Никто из живущих поблизости ничего подозрительного не заметил, – доложил первым капитан Бойко.

– Даже те, чьи окна выходят в переулок?

– Тут на первых этажах в основном старички проживают, – пояснил Олесь. – Сам знаешь: если они приметят что-то странное – не отобьешься. Все расскажут, да еще и приукрасят. Мы всех опросили, полезной информации – ноль.

– Ясно. Игнат, ты закончил?

Штатный фотограф паковал в футляр аппарат.

– Закончил. Отснял две кассеты, – ответил тот.

– Отлично. А где Саня?..

Васильков словно почувствовал, что его потеряли, – вынырнул из-под арки.

– Здесь я.

– Нашел что-нибудь интересное?

– Только это. – Майор раскрыл ладонь и показал штук пять свежих окурков.

– Дукат?

– Он самый.

– Поехали, товарищи. Завезем на Ордынку свидетельницу и рванем в Управление. Иван нас, верно, заждался…

Глава четвертая

Москва; июнь – июль 1941 года

Беспрестанно озираясь по сторонам, Мишка шел по тенистой стороне Малой Коммунистической. Родная пятиэтажка находилась на соседней Ульяновской улице, где с некоторых пор он предпочитал не появляться. Здесь он тоже мог нарваться на знакомых или соседей, поэтому осторожничал и всматривался в каждую появлявшуюся впереди фигуру.

Повезло. На всем пути от магазина до желтой трехэтажки повстречались только две пожилые тетки. Одна тащила на горбу мешок, наполненный то ли картошкой, то ли брюквой. Другая вела за руку внучку лет четырех.

Впрочем, младшего Протасова вся эта мишура не интересовала. Ближайшую ночь он решил провести в подвале этого дома. Когда-то они прятались там с Генкой Дранко от милиции, разбив камнями окна у наглого и злого дворника Кармягина. Дверь в подвал запиралась на большой висячий замок, но за кустами над тротуаром имелось неприметное оконце, через которое можно было пролезть внутрь.

Дойдя до торца здания, он оглянулся в последний раз – никого.

Быстро свернул к зарослям, протиснулся через кусты и… в растерянности остановился у стены. Оконце, сквозь которое друзья десятки раз проникали в подвал, было заложено кирпичом. Кладка выглядела совсем свежей – раствор схватился дня два или три назад.

Присев на корточки, Мишка провел ладонью по теплым кирпичам, ковырнул застывшую каплю раствора.

– С-суки… – Он смачно плюнул на стену и направился в сторону Верхней Таганской площади.

С момента ареста отца и бегства из дома прошло полмесяца. За это время случилось столько разных событий, что у Мишки порой мутнело в глазах и закипали мозги. Последние две недели в корне отличались от довоенного времени – беззаботного, спокойного, безопасного.

Первые десять суток Михаил прожил на чердаке Генкиного дома и теперь вспоминал о них с теплотой и сожалением. Днем он осторожно выбирался на улицу и бежал в дальний магазин за продуктами, вином и папиросами. Запас накопленных денег позволял покупать не только самое необходимое, но и баловать себя излишествами. К примеру, однажды он купил кило шоколадных конфет, а в другой раз кулек печенья. Пока еще на прилавках магазинов было все: мясо, рыба, овощи, хлеб белый и черный, сладости. По ночам Мишка опять спускался с чердака, но уже с другой целью: забравшись в заросли сирени, он справлял нужду.

Трижды во время дневных вылазок Мишка сталкивался с милицией и наводнившими город военными патрулями. Но всякий раз ему фартило: патрули занимались взрослыми мужиками, а милиционеры попросту не обращали на пацана внимания.

На шестой день закончились невеликие денежные накопления, и на помощь пришел друг Генка, который приносил каждый вечер ломоть хлеба, пару яблок, бутылку с простой водой и пяток папирос. Его большая семья всегда жила бедно, а потому роптать на скудность гостинцев было бессмысленно. Что имел, то и нес.

А на одиннадцатый день произошла катастрофа.

Перед визитом на чердак Генка по заведенному обычаю выходил из своего подъезда и несколько минут курил на лавочке, внимательно наблюдая по сторонам. Улучив момент, когда двор опустеет, он быстро шел к подъезду с заветным люком. Поднявшись на чердак, отдавал товарищу провизию; пока тот утолял голод, делился новостями, которых после 22 июня появилось с избытком. Потом они зажигали свечку и перекидывались в картишки. Мишка изнывал от одиночества и просил приятеля побыть с ним подольше.

На третий день войны Геннадий Дранко получил повестку, но в военкомат не пошел. Отца у него не было, мать драила полы в трех магазинах и получала жиденькую зарплату. После школы Генка удачно устроился в железнодорожные мастерские за Рогожским валом в надежде пособить семье. Поначалу дело пошло, и он был доволен. А потом настал одиннадцатый день.

Ближе к вечеру Мишка в ожидании друга заснул в кресле-качалке. Проснулся он от резкого короткого звука, долетевшего со двора. И сразу понял: стреляют!

Вскочив, бросился к узкому оконцу. Во дворе слышались крики, ругань…

Сквозь крону растущей во дворе осины он увидел страшную картину: стоящего с пистолетом в руке офицера и трех солдат, заламывающих руки лежащему на асфальте Генке. Рядом плакала и причитала Генкина мать. Из глубины двора доносился пьяный мат мужиков, поносивших офицера за стрельбу посреди двора жилого дома.

– Загребли, с-суки, – процедил Мишка. – Все-таки загребли!..

И спрятался от греха подальше. Не дай бог, офицер поднимет взгляд и заметит его. Раз патруль наведался во двор и выследил Генку, стало быть, разыскивают и его.

Через минуту он выглянул снова и увидел лишь спину товарища. Держа Генку под руки, солдаты выводили его со двора на улицу.

Упав в кресло, Мишка трясущимися пальцами закурил последнюю папиросу и принялся обдумывать, как жить дальше. С чердака следовало уходить. Но куда?..

Затея с подвалом провалилась. Больше на Малой Коммунистической делать было нечего, и расстроенный Мишка направился на пустырь, расположенный на полпути к Верхней Таганской площади. Пустырь этот издавна был необитаем – горожане старательно обходили его стороной, и зеленый ковер из разнотравья оставался нетронутым до глубокой осени, до первого снега.

Посередине обширного участка блестела на солнце огромная непересыхающая лужа, давно превратившаяся в дурно пахнущее болото. Повсюду росли деревья, дикий кустарник, разлапистые лопухи. С восточного края темнели заброшенные постройки с разбитыми окнами, с облупленными стенами и щербатой крышей. Поговаривали, будто московские власти намеревались расчистить это место и разбить здесь парк, да только дело с места не трогалось. А уж с началом войны о парке и вовсе следовало забыть.

Это Мишку устраивало. По крайней мере, в одном из заброшенных домов он мог перекантоваться несколько ночей, пока не отыщется местечко получше. О возвращении на чердак Генкиного дома он и думать боялся. Вдруг товарища так возьмут в оборот, что он расколется и сдаст Протасова. Подобный вариант был вполне вероятен, и не брать его в расчет осторожный Мишка не мог.