Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт. Страница 6

Надеюсь, теперь читатель понимает, почему я целый год тянул с публикацией, несмотря на то, что коробку с синими тетрадями вскрыл еще 2 марта 2019.

Напоследок, я бы хотел предостеречь читателей публикуемого текста от ответов на телефонные звонки с неизвестных номеров, а также от лыжных прогулок по лесу 16 декабря. Сам я следую этим правилам уже давно.

С другой стороны, дедушка не просто так разрешил публикацию синих тетрадей лишь спустя двадцать два года после его смерти. Я думаю, что дедушка никогда бы не стал рисковать моей жизнью или тем более жизнью читателей, он все-таки был профессиональным редактором и искренне любил тех, кто читает книги. Это дает мне надежду, что нам ничего не угрожает. Хотя как знать...

P.S.

Перед началом публикации данного текста я, разумеется, убедился в том, что текст синих тетрадей нигде ранее не выкладывался и публикуется впервые. Это неудивительно, ведь в 1996 году, когда синие тетради были созданы, интернета у абсолютного большинства россиян не было.

Я также на всякий случай проверил все более-менее давно существующие петербургские издательства и удостоверился, что ни одно из них публикуемый текст никогда не получало и не издавало.

Узнав об этом, я предложил текст синих тетрадей для публикации нескольким издательствам, но ни одного ответа пока что не получил.

P.P.S.

Предлагаемый читателю первый том включает в себя первую тетрадь полностью и около трех четвертей второй.

Хрулеев: Смерть мичмана

3 октября 1996

Балтикштадтская губерния

— У тебя кровь в блевотине.

Мичман ничего не ответил, он не мог бы ответить, даже если бы захотел, его неистово рвало.

Хрулееву казалось, что он видит, как под серым свитером мичмана надувается и сдувается желудок в такт рвотным позывам. Изрыгая струю грязно-бурой жижи, мичман рычал как лев, потом он шумно и жадно всасывал в себя воздух, но этой передышки было явно недостаточно, чтобы напитать кислородом легкие, блюя еще и еще мичман начинал задыхаться.

Наконец мичман закончил рычать, было видно, что мозг требует исторгнуть еще рвотных масс, но желудок был пуст. Мичман натужно кашлял, но не мог более выдавить из себя ни капли. Его лицо исказила судорога, одинокая и длинная нить слюны свисала изо рта до самой земли, фуражка упала с головы прямо в центр лужи блевотины и перепачкалась в рвоте, облепилась сосновыми иглами и полупереваренными ягодами рябины.

— Ты как? — задал глупый и неуместный вопрос Хрулеев.

Мичман ничего не ответил, он надел на голову перепачканную в рвоте фуражку и попытался встать. Но встать не получилось, он схватился за сведенный спазмом живот, заревел как раненый зверь, и затем, так и не сумев подняться на ноги, отполз к сосне и привалился спиной к шершавому стволу. Тотошка живо подбежала к свежей блевотине и лакнула ее несколько раз.

— Тото, фу! — скомандовал Хрулеев.

Сука громко чихнула и отбежала от лужи мичмановой рвоты.

Порыв октябрьского еще по-летнему теплого ветра зашумел где-то наверху в соснах. Их было только трое — Хрулеев, мичман и собака Тотошка. Они стояли на самом краю соснового подлеска, окруженного широкими уже пожелтевшими к зиме лугами.

Мичман обтер лицо рукой, струйка слюны, свисавшая до этого изо рта, переместилась на фуражку, обмотавшись вокруг якоря на околыше подобно настоящей якорной цепи.

— Не надо было есть ежа, — зачем-то сказал Хрулеев.

Ежа они нашли два дня назад, но умер еж задолго до этого. Он не был похож на себя при жизни, трупик уже превратился в густую однородную серую массу. Жрать эту массу отказалась даже Тотошка, но голодный мичман, несмотря на предостережения Хрулеева, стал жадно зачерпывать горстью и поглощать останки ежа, а потом даже обсосал торчавшие из трупной массы ежовые иглы, порезав при этом себе язык.

Теперь мичман умирал от трупного яда, не нужно было быть врачом, чтобы понять это.

— Надо идти, — мягко сказал Хрулеев.

— Да пошел ты на хуй, — прорычал в ответ уже отдышавшийся после проблева мичман, — Я не пойду в Оредеж, Оредеж это смерть.

— Моя дочь в Оредеже, — заметил Хрулеев.

— Реакция отрицания. Дай закурить, а.

Хрулеев не дал закурить, лежавшая у него в кармане пачка Петра I была исключительной ценностью, сокровищем.Хрулеев планировал обменять ее на еду при случае, но случая все не попадалось, а мичман клянчил закурить ежечасно всю последнюю неделю.

— Что за реакция отрицания? — спросил Хрулеев.

— Упятеренное безумие, вот что, — ответил мичман.

Но Хрулеев все еще не понимал, и тогда мичман поднял вверх собственную руку, перемазанную кровавой рвотой, и начал загибать пальцы.

— Во-первых, мы не знаем где Оредеж. Ты сейчас говоришь, что он там, но вчера ты считал, что Оредеж совсем в другой стороне, а позавчера он вообще был на юге. Во-вторых, все дети нынче одинаковые, они перемазаны грязью, кровью, дерьмом, неотличимы один от другого, даже если ты найдешь свою дочь — ты все равно не сможешь ее узнать...

— Отец всегда узнает свою дочь, — перебил Хрулеев.

Но мичман не отреагировал на это замечание, он продолжал загибать пальцы и уже дошел до среднего пальца, того самого, которым обычно показывают фак.

— В-третьих, даже если ты найдешь свою дочь, она не узнает тебя, не заговорит с тобой, и не обрадуется встрече с папой. Она просто выпустит тебе кишки, вот и все. В-четвертых, твоя дочь мертва, а то, что ходит в ее теле, уже совсем не она, блядь... В-пятых, именно все это в совокупности я и называю реакцией отрицания. Реактивное образование в мозгу сделало тебя безумцем, реальная картина мира замещена у тебя бредом, и кроме того...

— Мы все это уже обсуждали, неоднократно, — снова перебил Хрулеев, — Ты прав по всем пяти пунктам. Тем не менее, я иду в Оредеж, а ты — как хочешь.

— Ладно, проваливай, хуилка. Только оставь мне собаку.

Но и этот вопрос уже обсуждался много раз.

Кулинарные качества Тотошки волновали сердце и желудок мичмана всю последнюю неделю. Однажды ночью Хрулеев проснулся и увидел в холодном свете сентябрьской луны, как мичман с горящими глазами и обнаженным наградным кортиком ползет к Тотошке.

Разумеется, эта попытка утолить голод окончилась печально, на руке мичмана до сих пор были заметны гноящиеся раны от зубов овчарки.

Для Хрулеева Тотошка была скорее другом, чем блюдом, но изможденный голодом мичман считал иначе.

Хрулееву иногда казалось, что мичман готов сожрать даже самого Хрулеева. Именно поэтому Хрулеев и спал в обнимку с двустволкой и собакой, ему не хотелось однажды проснуться жарящимся на костре в виде шашлыка для завтрака мичмана.

В другой раз мичман пытался отпилить и съесть собственный палец.

Хрулеев помнил тот вечер, когда застал мичмана за его нетривиальной попыткой породить пищу из себя самого. Мичман работал наградным кортиком жадно и азартно, как археолог, пилящий аммонита, чтобы добраться до доисторической начинки. Под острым лезвием кортика кожа лопнула, из отпиливаемого пальца хлестала горячая красная кровь, но, допилив палец до самой кости, мичман вдруг остановился, лицо исказилось гримасой боли и ужаса, он взвыл и не смог продолжить свое действо.

Теперь палец мичмана был перемотан уже начавшими гнить листами подорожника, пострадавший палец был на левой руке, поэтому мичману и не пришлось загибать его во время объяснения неправоты Хрулеева.

— Я не оставлю тебе собаку, Тотошка — мой друг, — резко ответил Хрулеев.

— Ага, ты как Гитлер, он тоже зверушек жалел и не ел, — отозвался мичман, — У тебя же есть ружье, ты мог бы сейчас пойти и подстрелить нам дичи на ужин, но ты даже этого не можешь, настолько ты бесполезное чмо.

— Не мог бы. И дело совсем не в моей криворукости, — устало объяснил Хрулеев, — Дичи нет, даже ягод и грибов нет. Леса вымерли.

— Это проклятые дети истребили все, мелкие ублюдки зачистили лес, чтобы заморить нас голодом, — обреченно заявил мичман.