Одержимый ею (СИ) - Белая Яся. Страница 9
Просто мужчина — немного уставший, очень светлый и…
— Чем вы занимаетесь, Артём? — спрашивает мама, и Пахомов вздрагивает, моментально захлопывая все двери и опуская забрало.
Пока он ищет ответ, я выдаю первое, что приходит в голову:
— Тёма — эксперт по изучению предметов древности. Он учился в Оксфорде. Мы познакомились на выставке.
И ведь почти не вру, всё так.
Пахомов снова целует меня и заявляет нарочито весёлым тоном:
— Да-да, поэтому наш девиз по жизни Ars longa, vita brevis[1]. И поскольку vita brevis — стараемся ловить каждую минуту.
С этими словами он впивается в мои губы…будто имеет на это право. Жадно, голодно, отчаянно.
Лучше бы перевёл, умник чёртов. Я не сильна в латыни.
Родители хлопают в ладоши, Пахомов открывается от меня, тяжело дыша.
— Ну, не будем вам мешать, — тактично говорит мама.
— Ждём в гости в ближайшие дни, — напоминает папа.
И они отключаются.
И вместе с ними исчезает и нежный внимательный Пахомов.
Сейчас я сижу в объятиях чудовища.
У него безумно горят глаза…
И, кажется, будто в плотоядном оскале с клыков капает слюна.
Монстр очень голоден и намерен меня сожрать.
Хочу вырваться из объятий, отползти подальше, но меня крепко держат и грозно напоминают:
— Куда ты собралась? Настало время платить.
И я понимаю, что влипла…
ВАЛЕРИЙ
До своей комнаты практически доползаю.
Падаю поверх покрывала и тупо пялюсь в потолок. Внутри — пусто до звона. Всё выгорело в чёрном пламени отчаяния и ярких всполохах похоти.
Я заслужил.
Палач и каратель.
Я убивал нередко — это моё ремесло. Будничное и скучное. Оно не вызывает эмоций. Но душу свою я извазюкал знатно. Она во тьме до самых потаённых уголков. Натащил туда грязи.
И теперь мне только и остаётся — любоваться мечтой со стороны, прекрасной мечтой о семье, где все друг друга любят и заботятся.
Жена, дети — недоступная мне роскошь.
У коронованного авторитета не может быть семьи. Мой отец женился когда-то на матери Артёма — и дорого поплатился за это: любимую подстрелили вскоре после родов. Она провела семь лет в коме. Я не желаю такой судьбы женщине, которая окажется рядом со мной.
А ребёнок? Я просто никогда не осмелюсь посмотреть ему в глаза, взять малыша на руки.
Я по-чёрному завидую обычным работягам, которым доступны простые радости. За это все деньги мира выложить не жалко.
Вот только изгаженную душу не отмыть…
Но мне хочется — до дрожи в пальцах — прикоснуться к мечте. Хотя бы попробовать её каково это — иметь нормальную семью, где царят тепло и любовь, прочувствовать, что значит родственники, прикоснуться к запретному.
Пусть это будет даже не моё, краденное, под чужим именем.
Только бы ощутить.
Поэтому я и согласился на весь на предложенный Ингой фарс.
Иначе мне было не узнать — каково это: быть женатым на Инге? Общаться с её семьёй.
Согласился, и сам толкнул себя в ад.
Прошедший вечер вспоминается в мельчайших подробностях, как будто на потолке — крутят фильм, в котором у меня главная роль. Вот только не фильм, спектакль… И вроде бы сыграл я в нём хорошо. Даже заслужил поощрение в конце…
…адова хрень — сидеть рядом, невинно касаться, изображая мужа и жену, хотя внутри все клокочет от страстной потребности вмять ее под себя и основательно отыметь.
Но она все еще жена моего брата, а происходящее — лишь безумный сладостный фарс. Пользуясь моментом, притягиваю податливое тело и с животным удовлетворением втягиваю запах ее волос и кожи — неповторимый персональный аромат.
Инга не сопротивляется. Кажется, она расслабилась и покорилась судьбе. Терпеть не могу фаталистов, но хрупкой нежной куколке можно простить эту слабость.
— Ты пахнешь весной, — признаюсь я, надежно запечатывая этот момент в сейф памяти, — фиалками, нарциссами, чем-то еще. Я не большой спец по цветам, — заглядываю в ее глаза, страшась снова увидеть там презрение и гадливость, которые испортят этот драгоценный момент. Но вижу томную нежность. Или мне хочется это видеть. Пожалуй, сегодняшнюю дату в календаре обведу красным цветом.
А потом моя девочка смелеет. Тоненькие пальчики касаются моего лица, скользят вниз. И я забываю, как дышать. Если бы меня сейчас попросили оценить степень наслаждения по десятибалльной шкале, я бы поставил одиннадцать с плюсом — у меня в голове взрываются фейерверки. Лёгкая интимная ласка столь чарующа.
Маленькая моя, славная моя девочка.
Хочешь, чтобы чудовище урчало у твоих прелестных ножек?
Прикажи. Я буду…
Закрываю глаза, полностью отдаваясь ощущениям.
А потом — Инга переплетает наши пальцы. И я, кажется, готов сидеть так вечность. Ничего не делать, ничего не говорить. Просто чувствовать её в объятиях.
… на экране появляются родители Инги, и мне вдруг приходит в голову, что я бы хотел такую семью.
Они называют меня Артёмом и интересуются, чем занимаюсь, и это возвращает в реальность, знатно прикладывая мордой об асфальт.
Размечтался!
Знай своё место.
Дышать становится тяжело до боли в груди.
— Тёмочка, — ох, милая, знала бы ты, как мне сейчас хочется переломить твою нежную шейку! — эксперт по оценке древностей, — лепечет Инга, — он Оксфорд закончил.
Мысленно я ухмыляюсь: Оксфорд, ну-ну. У меня даже школьного аттестата в наличие нет: отец решил, что с меня вполне достанет «домашнего» образования. Ага, прям «Детство»-«В людях»-«Мои университеты». Папа сделал всё возможное, чтобы у меня остался только один-единственный путь и «будущая профессия». Правда, меня не спрашивали, хочу ли я её получить. Просто вложили в одну руку нож, в другую — пистолет.
Вот такой Оксфорд, детка.
Латынь я выучил позже, когда отец вознамерился сделать из меня «эксперта по древностям».
И теперь я умею загнуть на языке Вергилия и Цицерона.
Чем и пользуюсь. А ещё — приникаю к губам Инги, как к источнику вечной жизни. Хочется руками придерживать макушку — так рвет крышу от почти нереальных ощущений!
Все-таки вишня — насыщенная, сладенькая, немного терпкая.
Ласкаю ее губы своими, запускаю свой язык в глубины ее податливого рта.
Кислород! Мне нужен кислород! Но я скорее задохнусь, чем добровольно отстранюсь.
Нас прерывают ее родители, настойчиво заманивая в гости.
Это снова — голоса из другой жизни, из другого измерения, где мне нет места. Я могу только фантазировать о том, как мы с Ингой едем в гости в крошечный уютный Энск. Как её мама угощает нас домашней стряпнёй. А с отцом мы ведём светские беседы о политике и ценах на нефть.
Хорошо, что разрывают соединение, а то я начинаю грезить наяву.
И вот мы остаемся наедине.
Замираю.
Жду истерику, удара по роже, оскорблений, а сам стараюсь не думать о продолжении поцелуя. Хотя именно этого я сейчас хочу. Этого или чего-то более сладкого.
Я физически не могу выпустить ее из объятий.
Моей куколке, должно быть, очень страшно — вон как побледнела и уже привычно сжалась в комок. Старается отползти.
Ну уж нет! Не сегодня, милая.
Я честно выполнил свою часть сделки, даже выудил отцовское кольцо из сейфа. Когда мне стукнуло шестнадцать, отец рассказал мне их с матерью историю. Он был коронованным авторитетом и не имел права заводить семью, но очень хотел, потому купил кольца, надеясь все же жениться на моей матери. Так я и поверил старому хрычу. На шлюхе, как же. Но кольца лежали в сейфе немым укором моему недоверию. Естественно, надевать вещь брата я не собирался! Прошли приютские времена обносков.
Все силы ада, наверное, собрались сегодня и хохотали надо мной, когда Инга надевала это кольцо мне на палец.
Это было…на грани терпимости. На переделе моего болевого порога. Я еле выдержал.
Но за то демоны в преисподней, куда я непременно попаду, уже не смогут придумать пытку хуже.