Миры обетованные - Холдеман Джо. Страница 33

— Как же так?

— Это, собственно, не закон. Это отлаженный механизм. Если ты не принадлежишь к какомулибо лобби, ты не можешь, используя бюллетень, высказывать свое «за» или «против» по общегосударственным вопросам. Но я — коренной житель города Нью-Йорка, и у меня есть возможность решать вопросы, касающиеся, например, уборки мусора в Нью-Йорке… А солдат не является постоянным жителем города или штата, в которых он служит, вне зависимости от того, как долго он там живет. Все, что ему позволено, — написать свое мнение по той или иной проблеме при заполнении ежегодного бланка переписи населения. И все. Это несправедливо, но логика — для чего запущен такой механизм — абсолютно ясна.

Так как я не сказала ни слова в ответ, Джефф продолжил свою мысль:

— После Революции люди, пришедшие к власти, были весьма признательны тем силам, что вознесли их наверх. Признательны, но не более того. И те из лидеров, что оказались достаточно смекалисты, должны были как-то застраховать себя от неожиданностей, чтобы при любом раскладе сохранить за собой руководящие кресла. А партия Народного Капитализма, ещё до Второй Революции, опиралась, как ты знаешь, на простых людей, на самые широкие слои, то есть на средний класс.

Кое-что и я помнила из истории.

— Инфляция поставила средний класс примерно в те же условия, что и богатые слои населения, — сказала я. — Но в период инфляции огромные состояния обесцениваются куда в большей степени, нежели мелкие.

— Правильно, — похвалил меня Джефф. — А кто составляет основу вооруженных сил и полиции? Тот же средний класс, выходцы из него. Командиры могут принадлежать к высшим слоям, но что стоят их приказы, когда сержанты и рядовые отказываются эти приказы исполнять?

Мы шли по узкому тротуару Десятой авеню.

— Вот и разразилась эта «короткая» война. Все речи высоколобых риторов пошли побоку, когда выяснилось, что все оружие сосредоточено в руках у Ковальского, причем ещё задолго до четырнадцатого сентября. А когда солдаты и офицеры присоединились ко Всеобщей забастовке трудящихся, дело было кончено, — пояснил мне Джефф. — И уже не играло роли — продержится ли Вашингтон ещё месяц или падет сразу.

— А потом лоббисты пожелали обезопасить себя от подобных повторений истории, — догадалась я. — Все верно, я понимаю. — Джефф тронул меня за локоть, и мы побрели по тротуару под руку. — Дабы подстраховаться, они лишили военных избирательных прав. Непонятно только, как после всего этого им удалось выйти сухими из воды? — спросила я.

— Тебе следует получше познакомиться с историей первых нескольких месяцев после Революции, — посоветовал Хокинс. — Тогда поймешь. Смотри под ноги, лед.

Мы подались вправо и ступили на проезжую часть; я проскользила по льду полметра, но Джефф подхватил меня, и мне удалось удержать равновесие.

— Во всяком случае, то было смутное время, — произнес Хокинс. — Они действовали потихоньку, полегоньку, шажок за шажком. Их шаги казались вполне логичными, а поступки — безвредными для народа. Не забудем и то, что лоббистская система не явилась миру в одночасье из головы Ковальского. К тому же на несколько месяцев в стране было введено военное положение, а потом в течение нескольких лет в ней царил хаос, беспросветный хаос. Поначалу дело выглядело так, словно новые власти решили сразу же зарекомендовать себя в качестве неутомимых борцов за гражданские свободы населения — стараясь ослабить влияние силовых структур на общество, они лишили армию и полицию права объединяться в профсоюзы, заниматься политикой, влиять на ход избирательных кампаний. На все это была наброшена дымовая завеса пропаганды — закон предоставлял военным и полицейским ряд привилегий перед другими социальными группами. То же касалось, как ты понимаешь, и секретных служб. И вот когда дым рассеялся, мы оказались одной из самых привилегированных социальных групп, которой, однако, не нашлось подходящего места в механизме избирательной системы.

Мы зашли в Рассел-Хауз, тут было тепло и светло. В вестибюле мы остановились, чтобы стряхнуть снег с одежды.

— Но вы по-прежнему держите в руках оружие, — заметила я Хокинсу.

Джефф улыбнулся и приложил палец к губам.

Глава 27. ДНЕВНИК ЭКС-ШПИОНКИ

4 декабря. Какая наглость! Кто-то сегодня отпер ключом дверь моей комнаты, проник в неё и оставил у меня на столе А записку: «Встреча с нами в восемь вечера, во вторник, в том же месте, сообщи Б.».

Нервы совсем разболтались. До конца четверти остается всего десять дней. Впереди куча зачетов и экзаменов, а тут ещё эта напасть! С меня довольно.

5 декабря. Обедала вместе с Бенни. Сказала ему, что мне осточертели и Джеймс, и его деятели. Выхожу из игры.

А Бенни по уши влип в это дерьмо, чтобы раскланяться с ними и податься прочь. Не только изза писем. Есть что-то ещё похлестче, о чем он не может мне рассказать.

Он поделился со мной тем, что собрался было наведаться в ФБР и выложить им все, что знает. Но сомневается, достаточно ли ценна его информация, стоит ли игра свеч, А риск велик, особенно если наша версия о гибели Кэтрин верна. Естественно, ни о чем таком, пока мы сидели в ресторане, он и словом не обмолвился. Разговорился позже, когда мы гуляли в парке.

Он сказал мне: если дела будут складываться совсем паршиво, на этот случай у него на примете есть один друг, а у друга есть небольшая ферма в Южной Каролине, где Аронс может спрятаться. Сбреет бороду, обзаведется новыми документами и — вперед. Я посоветовала Бенни не тянуть и отправляться в Южную Каролину прямо сейчас. Я думаю, они способны на все.

6 декабря. Встреча прошла спокойно. Я последовала совету Бенни — не давать воли эмоциям и попыталась не выказывать своих чувств. Ни ярости, ни страха. Очень разумно: четверть вот-вот закончится. Перед тем как приступить к работе над диссертацией, я отправлюсь в путешествие по Европе. Это путешествие продлится два месяца. За это время надеюсь определить, что в моей программе на вторую половину года станет приоритетным, а что отойдет на второй план.

Во время третьей четверти я буду постоянно уезжать из Нью-Йорка. Мне предстоят поездки по городам и штатам Америки; Джеймса это не обескуражило. И — никаких подозрений.

7 декабря. По всей видимости, мне не следует хранить этот, написанный на папиросной бумаге дневничок вместе с другими моими вещами. Если они проникают ко мне в комнату, то сумеют открыть и запирающийся ящичек, куда я прячу все наиболее ценное. Взять его с собой в поездку, с багажом, я не могу — нам придется пересечь добрую дюжину границ. Намеревалась попросить Бенни позаботиться о дневничке, но передумала — у Бенни и так хватает хлопот. Спрячу дневник в библиотеке, где у них лежат подшивки старых журналов. Там, где лежат номера журнала «Тайм», выпущенные за сто лет до моего рождения.

Глава 28. ПОДНИМАЙСЯ И — В ПУТЬ!

Поразительно, но Бенни продемонстрировал мне, что и он обладает здравым смыслом.

Я сдала свою последнюю курсовую, посвященную эволюции девонитов — тех, что остались на Земле, и тех, что переселились на орбиту. Теперь мне предстояло заняться очень серьезным делом — в течение нескольких дней наслаждаться Нью-Йорком. Я зашла к Бенни.

Он закончил работу над курсовыми немного раньше меня. Как только я переступила порог его комнаты, я удивилась, и надо признать — это было приятное удивление; передо мной предстала следующая картина.

Этюдник был раскрыт. Несколько картин Аронса, упакованных и вполне готовых к отправке в Вашингтон, стояли на стеллаже. На чертежной доске лежал лист, на котором Аронс начал рисовать тушью старинное Флатирон-Билдинг. Эскизы и фото висели над столом, приколотые кнопками к стене.

Я поздравила Бенни с тем, что он взялся за ум, и в ответ Бенни промямлил пару фраз о том, что совет мой совсем недурен и оказался-де весьма кстати. Вот Аронс и поставил дело на конвейер. Прямой, откровенный разговор в квартирке Аронса был невозможен — мы помнили, что она прослушивается либо Джеймсом и Уиллом, либо сотрудниками ФБР, либо владельцем дома.