Замок пепельной розы (СИ) - Снегова Анна. Страница 56

— Скажу… да! Тысячу раз да. Миллион раз — да…

Плакать я всё же перестала.

От неожиданности — когда прикосновения его рук и губ как-то неуловимо изменились. Перестали быть нежными и успокаивающими. Короткие, жгучие, дразнящие поцелуи — по виску, скуле, к мочке уха, которую он неожиданно куснул, заставив меня возмущённо ойкнуть. Но муж и не думал слушать моих возмущений — а я совершенно забыла возмущаться, когда поцелуи сместились ниже.

Заставляя кровь вскипать, и сердце сбиваться с ритма.

Выгибаться дугой, подставляя горло.

Прижиматься крепче, ещё крепче и ещё — чтобы ни миллиметра свободного места между нами. Хвататься за плечи, как утопающий за спасательный круг, впиваться ногтями, удивляться довольному ворчанию в ответ.

Чувствовать, как холодит ночной воздух голое плечо, когда нетерпеливые руки всё же находят, как оборвать тесный ворот слишком скромной и целомудренной ночной рубашки.

Снова удивляться, безмерно удивляться тому, что самое отзывчивое и чувствительное место на теле, оказывается — это ключицы… а потом устыдиться собственной наивности и понять, что снова ошиблась. Когда его ладони с нетерпением и спешкой первооткрывателя пускаются в путь по телу. И горячий шёпот в пряной тишине ощущается как самая изысканная ласка.

— Сладкая… какая же ты сладкая…

Непослушными пальцами путаться в его волосах. Ощущать его руку на обнажённом колене — и не бояться. Ничего на свете больше не бояться.

Только задыхаться от невыносимого счастья. Ловить губами воздух, который словно стал раскалённым, как в пустыне, и весь исчез куда-то…

…А потом понять, что воздух в комнате и правда раскалился. Темнота будто сгустилась, нависла падающим небом над самой головой. С низким гулом, недовольным ворчанием, которое зародилось где-то на самой границе восприятия и стало расти, шириться, заполнять всё вокруг.

Я вздрогнула от укуса боли, когда что-то горячее и лёгкое, как перо, упало сверху на обнажённые ноги. Но намного-намного больнее стало, когда я ощутила, как застывает, каменеет тело мужа под моими ладонями. Как словно по велению злых чар исчезают, развеиваются нежность и страсть, которые были только что между нами. Оставляя ощущение холода и неумолимой беды, которая ещё не облечена в слова, но уже предопределена, и её приближение не остановить — хоть плачь, хоть кричи.

Новые и новые хлопья обжигающего пепла падали сверху. Я распахнула глаза и увидела, что это распадается на куски балдахин кровати над нами.

Дорн закрыл меня собой, обнимая мою голову и прижимая её к груди, когда весь полог разом, а точнее его остатки, рухнули с высоты. Зашипел от боли сквозь зубы, вздрагивая всем телом, но не сдвинулся с места.

А потом затряслась мелкой дрожью постель под нами. Я успела лишь вскрикнуть, когда она рассыпалась в пыль, и мы повалились на каменный пол. Меня больно приложило о твёрдую поверхность — груды тёмного пепла почти не смягчили падения, да ещё меня сверху придавило тяжёлым мужским телом. Вот только тяжести этой очень быстро не стало.

— Нет, не надо! Не уходи! Не оставляй меня!

Но я напрасно молила и пыталась обнять его, удержать… Дорн оторвал от себя мои руки, резко встал и отвернулся. И тень была на его лице — такая непроглядная, как самая глубокая беззвёздная ночь. Я так и не смогла разглядеть его выражения.

Он отошёл от меня далеко, на несколько бесконечных шагов — прислонился лбом к дверному косяку, тяжело дыша. Я видела, как ходит ходуном его голая спина, облитая лунным светом. И эти несколько шагов расстояния показались мне вдруг непреодолимой пропастью, которая разверзлась между нами.

Я кое-как села, сжавшись в комок, натянула рубашку на колени. Всё казалось нелепым сном, что развеялся как дым. Да, я, наверное, спала, бредила, мне просто приснились — и наша нежность, и страсть, и жар, и любовь. Любовь, которая так и не случилась. А вот теперь пора просыпаться. Возвращаться к жестокой действительности.

Я оглянулась — и увидела, что снова на окне нету штор. Которые это уже по счёту? А ещё… половины стёкол в почерневшей раме не было тоже, и холодный осенний ветер ворвался в спальню, выстудив всё в считанные мгновения. И самое страшное — что эти дыры разрастались, оплывали чернотой, расползались в стороны — и теперь уже и в стенах по правую и левую руку от окна зияли отвратительные прорехи, будто прогрызенные невидимым чудовищем.

— Скажи мне, наконец, что происходит! — срывающимся голосом попросила я. Горло сжимали спазмы. Попыталась встать, поскальзываясь в чёрных грудах пепла, всё ещё горячих. Зыбучими песками обнимающих ноги. Пепел, этот ужасный пепел… снова он, всегда он. Ужасным пятном на моей судьбе.

— Нет! Не приближайся ко мне! Не смей! — прорычал Дорн, когда услышал мою нелепую возню. — Пр-р-роклятье… Я же не могу посадить короля в углу своей супружеской спальни!..

Я застыла. Что он имеет в виду? При чём тут король?

Неужели моя смутная догадка была верна, и Его величество что-то сделал с нами на свадьбе? Его ментальная магия…

Вспышкой перед внутренним взором — воспоминание. Смертельно бледное от напряжения лицо короля, капля пота, ползущая по его виску. Тревога в глазах королевы, когда она смотрит на своего супруга. И слова Дорна — странные слова, сказанные им королю после церемонии: «- Ваше величество! Спасибо за подарок, который вы преподнесли». Но король ведь не дарил нам ничего. Или… подарок был незримым?

Мне казалось, что я вот-вот нащупаю правильный ответ. Картина почти сложилась в голове. Но какие-то важные детали постоянно ускользали.

Шаг, ещё один… по рассыпающимся барханам, по осколкам неслучившегося будущего. Ночная рубашка изорвана и вся в чёрных пятнах от пепла… Пепел на моих ладонях, пепел в волосах, горечь его осела несмываемой пылью на губах…

— Элис, стой! Ни шагу больше, — хрипит Дорн, словно выжимая из себя каждое слово. Но всё, что я вижу, это его спину прямо перед собой, и вопреки всему мне кажется, что если смогу добраться до него и обнять, всё снова станет как прежде. А значит, я не могу, не имею права останавливаться.

— Просто расскажи мне! Я пойму, — прошу мягко, а сама делаю ещё один крохотный шажок.

— Я не стану… взваливать это бремя на тебя. Не проси.

Его бремя. Значит, с самого начала это было его бремя… И ещё один шаг. Где-то в сердце отдаётся тупой ноющей болью, когда вижу, как дрожат его плечи. Будто на них держится вся тяжесть мироздания.

Как слепой, он шарит в темноте перед собой правой рукой, ищет, на что опереться. Находит ребро книжного шкафа. Вцепляется в него… и крепкий морёный дуб осыпается от его прикосновения. Впервые я вижу это так близко.

Зажимаю ладонью рот, давлю вскрик — когда прямо на моих глазах рассыпаются в прах не просто вещи. Рассыпается память, рассыпается прошлое. Предметы, которыми Дорн дорожил, я знаю. Его кубки, его книги, коллекция минералов — всё, всё превращается в чёрную пыль. И он молча смотрит на то, как она уходит у него сквозь пальцы.

И в конце концов поверх кучи пепла остаётся лежать, поблёскивая, лишь один-единственный камушек. Нетронутый, неподвластный разрушению. Тот самый странный, серый с розовыми прожилками минерал, из которого сделано и моё обручальное кольцо.

Будто заворожённая, я слежу за тем, как Дорн медленно наклоняется и поднимает камень. Стискивает в руке — с такой силой, словно хочет стереть в порошок и его… но когда раскрывает ладонь, тот лежит на ней, отсвечивая матовыми вкраплениями, такой же издевательски целый и невредимый.

И я всё-таки не успеваю сделать свой последний шаг. Потому что, зажимая камень снова в руке, Дорн бьёт кулаком о стену, оставляя на ней кровавый след. А потом распахивает дверь. И уходит. Просто растворяется в её тёмном провале. Даже не обернувшись. Не сказав мне больше ни слова. Оглушительно хлопнув ею и отсекая меня от себя очередной глухой стеной.

Тут же прекращаются разрушения в комнате. Как по щелчку пальцев.

Но и этого довольно — почти вся стена рассыпалась и трещины бегут уже по полу. Мебели половины тоже нет.