Система Возвышения. Начало хаоса (СИ) - Мамаев Максим. Страница 22

Спустившись на первый этаж, я пошел вдоль частично разгромленных магазинов. Сейчас тут были последние партии забирающих свой ужин людей. Чувствовался неприятный запашок — немытые тела, гарь, запах из котлов… Почти ароматы средневекового города, с усмешкой подумал я.

Интересно, а кто руководит выдачей пищи? Явно чьи-то бойцы, но я не удосужился узнать, чьи.

Люди старались расположиться кучно. Места на всех в ближайшем из корпусов к центральному хватило лишь паре сотен человек, бойцы остальных отрядов, насколько я понял, уже заселили десятиэтажку. На всех выходах из здания попарно дежурили бойцы, но никакого контроля за порядком среди остальных небыло, патрулей — тоже. Как я понимаю, жилье делилось по престижности — чем ближе к центральному корпусу, тем лучше. Сейчас район, ближайший к казармам, (так я про себя назвал десятиэтажку, занятую бойцами) заселили те бойцы, что не входили в число бойцов изначальных отрядов, но пошли с нами в поход, закончившийся сражением с крысами. Скорее всего, хлебнув сегодня лиха, они попросту вышвырнули отсюда всех, кто обитал тут до похода. Вот и начала формироваться кастовая система. На самом верху — я и Володя, затем остальные командиры отрядов, за ними наши замы и сильнейшие бойцы, затем рядовые члены отрядов. Эти заселили казармы. Следом шли просто бойцы, не вошедшие пока ни в чей отряд — они заселили ближайшие районы к казарме, вторые по безопасности. К тому же на выдачу пищи они попадали первыми, так как готовили и выдавали еду именно тут. И затем уже шли все остальные — те, кто ничего за этот день не достиг. И таких было большинство, процентов семьдесят минимум. Как оказалось, мы сегодня ошиблись в подсчётах — население Гранда состояло из более чем двух тысяч человек, причем значительно более. В казармах и прилегающем районе сейчас, наверное, человек семьсот, при чем это считая некомбатантов — детей и жён тех из бойцов, у кого они были. Большинство семейных почему-то решило, что они лучше останутся с близкими, за что сейчас и расплачивались.

Повсюду царила атмосфера безнадёжности и отчаяния. Всего за сутки многие люди сломались окончательно. Слышалось рыдание и истерики женщин да немногочисленных выживших детей, валялись раненные… Но это были ещё относительно благополучные места близ "казармы", где расположились бойцы. Были тут, правда, и иные персонажи — более менее красивые девушки старались найти себе здесь покровителя, подкатывали к бойцам, стерегущим лестницу в центральный корпус. М-да, я, конечно, понимаю, что времена располагают к поиску сильного самца, но как-то они быстро…

Я даже усмехнулся — предприимчивым дамам предстоит конкурировать с жёнами, у тех, у кого они тут имеются, конечно. Интересное будет зрелище. Но это не моё, в принципе, дело. И осуждать я никого не собираюсь — каждый выживает как может.

Я уже миновал относительно благополучный район и гулял там, где ныне обретались все те, кого выкинуло на обочину жизни. Было темно, без электрического освещения было сложно что-то разобрать, тьму разгоняли лишь горящие тут и там костры. Благодаря своему улучшенному зрению я неплохо видел в темноте, и увиденное меня поражало.

Здесь было всё. Возле одного из костров лежал связанный мужчина и бессильно, слезящимися от горя и ярости глазами наблюдал, как троица мужиков насиловала красивую блондинку, судя по всему, его супругу или девушку. Она уже даже не кричала — хрипло выла от боли, пока двое имели её в зад и влагалище. Третий держал её за волосы и, неотрывно глядя в её заплаканное, покрытое растекшейся тушью лицо, дрочил… Меня разозлило увиденное, я хотел вмешаться, но в голове начала подниматься мутная тяжесть, что-то внутри меня словно шептало — не лезь, молчи и иди дальше…

И я пошёл дальше. Этот тихий голос завораживал, подчиняя меня себе, и позволял себе поддаться на его уговоры. Вот компания из пятерых мужчин насилуют симпатичную женщину лет тридцати и заставляют на это смотреть девочку лет двенадцати, видимо, это её дочь. Старшая рыдает, умоляет отпустить её дочь, обещает ублажить всех добровольно, только б отпустили девочку. Один из мужиков, видимо, главный, с хохотом отвечает, что их так больше устраивает и даёт пощечину ребенку, которого в этот момент держит за волосы. Сам ребенок уже ни на что не реагирует, она не стонет, не вырывается — только молча плачет. Видимо, шок.

В груди уже непонятный клубок из злобы, бешенства на людей и одновременно какого-то темного, омерзительного возбуждения. Я стыжусь этого, последнего чувства, я пытаюсь внушить себе, что я не такой, как эти животные…

Я продолжал идти. Вот уже какая-то сюрреалистическая картина — две женщины привязали молоденького паренька, лет четырнадцати, только недавно достигшего переходного возраста, к столу. Одна из них, стройная, эффектная брюнетка с прекрасными формами и волосами ниже задницы, сейчас распущенными, сидит, задрав платье и скинув обувь, на корточках, вцепившись в край стола, и быстро, яростно елозит влагалищем по лицу паренька. Она то стонет, то начинает хохотать, вот её сотрясает бешеный, безумный оргазм, по лицу паренька течёт ее моча…

Вторая, толстая, некрасивая баба, вцепившись одной рукой пареньку в яйца, бешенно ему отсасывает, заглатывая член целиком. Она просовывает вторую руку под зад паренька, и, судя по тому, как он в ужасе начинает дёргаться задом, пытается засунуть палец ему в анал…

Первая, брюнетка, вновь принимается терзать лицо паренька. Видимо, что-то почувствовав, она поворачивается ко мне, поднимает руку к потолку, и, хохоча, пускает молнию.

— Присоеденяйся, красавчик, мои зад и ротик свободны! — со смехом зовёт она, не прекращая двигаться.

Дальше… Я иду дальше… Я как в каком-то трансе, безумие происходящего цепляет и меня, оно начинает уносить мысли из моей головы. Я не могу сказать, что абсолютно все ведут себя, как эти животные, нет. Есть даже вполне достойные люди, что пытаются помочь ближнему своему. Некоторым это даже удаётся.

Но большинство старается тихо забиться по щелям и не подавать признаков своего присутствия. Я вижу ещё немало сцен, подобных описанным выше — насилуют как группами, так и поодиночке, как мужчины, так и женщины. Джин безнаказанности вкупе с темнотой и апокалипсисом — вот они, главные ингредиенты того блюда, что я наблюдаю. Бешенство и злоба всё больше уходят на второй план, мне все больше хочется из зрителя стать участником этого сумасшествия, в голове всплывает предложение брюнетки…

Вижу очередную сцену, что совсем выбивает меня из колеи — четверо мужчин насилуют мужчину и женщину, супругов, судя по обручальным кольцам, на глазах друг у друга. Блядь! Да что же это такое?!

Вспышка ярости, и я, не контролируя себя, бью молнией. Первая электрическая дуга полметра диаметром, бьёт в одну группу совокупляющихся людей, вторая — в другую. В порыве безумия я не делаю различий между жертвами и насильниками, мои атаки убивают и тех, и других. Шесть обугленных, дымящихся тел и топот удирающих свидетелей этой сцены — вот награда моему внутреннему зверю.

Я понимаю, что надо бежать. Мне некого здесь боятся, местный сброд, даже собравшись все вместе, мне не угроза. Бежать нужно от себя, от того безумия, что поднимает во мне голову, от мыслей на краю сознания, что подталкивают меня — ну же, давай, насилуй, бей, унижай и убивай, никто ничего не узнает. А если и узнает — кто сможет, да и вообще захочет, тебя осуждать из-за этого сброда, оказавшегося здесь как раз из-за своих слабости и безволия? До неудачников никому и никогда нет и не было дела, даже в куда более благополучные времена, не говоря уж о нынешних временах, временах конца света.

И я побежал. Побежал назад, не глядя больше на злодеев и жертв, не слушая мольб о помощи, не давая себе ни о чем задуматься… Я боялся больше всего одного — что тот внутренний шёпот, что становился всё громче, всё же сумеет подавить мою слабеющую волю.

Остановился я лишь у самых казарм. На меня удивлённо уставились четверо бойцов, дежурящих у лестницы, и Алёна с Дарьей, о чем-то, видимо, споривших. Гляжу сперва в пару карих глаз, затем в пару ярко-зеленых.