Меморандум Квиллера - Холл Адам. Страница 13

Улицы, покрытые талым снегом, были пустынны. На небе появился серп луны, косящий темные облака. Разноцветные неоновые рекламы бежали над отсыревшими зданиями, и Крейцберг плыл в небе, словно зеленый остров.

“Фольксваген” находился там, где я его оставил, – на Гогенцоллернплац. Я проверил на ощупь ручки дверцы и замочную скважину – нет ли зазубрин на металле? Спичка, которую я засунул в петлю передней дверцы у сиденья водителя, была на месте. К машине никто не прикасался.

Я поехал на юг через Штеглиц и, заметив следовавшую за мной машину, повернул направо. Машина не отставала…

Значит, хотя мой “фольксваген” не тронули, за ним вели наблюдение.

Это был “ДКВ–Ф–12 Фиртюрер” цвета пушечного металла с голубым отливом; четыре кольца Автосоюза были отчетливо видны на красных предкрыльях. В машине сидел один человек.

Итак, вот оно, первое свидетельство того, что они начали наступление на меня. Наступление, не более того. Убивать меня они не собирались, иначе я был бы мертв к этому времени. Я придерживался мысли, что они достаточно умны, чтобы не прикончить меня за то, что я причастен к судьбе Раушнига, Шрадера и Фогля. Несколько сот военных преступников были осуждены федеральными судами с тех пор, как Лондонское соглашение вошло в силу, и никто из сотрудников комиссии “Зет” не был убит. Если бы они начали террор, это могло повести к малой войне, а, как мне кажется, “Феникс” пока что предпочитал держаться в тени. Люди, подобные Шрадеру и десятку других, которые решились наложить на себя руки, сделали это под давлением своих единомышленников или просто устав от вечного ожидания стука в дверь. Кеннет Линдсей Джоунс и четверо других наших людей были убиты потому, что мертвецы не могут сообщить ничего ценного своему руководству. Они боялись, что КЛД кое-что узнает, а он был достаточно ловок и увертывался от них, и они решили остановить его.

Со мной все было иначе. Они не знали, что меня интересует Цоссен. Им было известно только, что незнакомое лицо неожиданно появилось на первой странице газет рядом с Раушнигом, и что то же самое лицо имело какое-то отношение к смерти Шрадера и аресту Фогля. Сотрудники полиции “Зет” были им хорошо известны. Пока что они не знали, кто я такой, и хотели познакомиться поближе.

Мы ехали направо, налево, опять направо, пересекли Инсбрюкерплац. Попытка отделаться от преследования не имела смысла: они знали, где я живу, но после посещения Инги я чувствовал себя словно школьник, не ведающий, куда ему девать силы, и решил погонять их. Это надо было делать сразу же, так как мы уже подбирались к пределу скорости и в любой момент нашу гонку мог прервать полицейский патруль, а такого рода гласности я хотел избежать. Одно дело – оказаться в объективе фотокорреспондента, другое – покориться законам и предъявить полиции свои документы. Правда, они были так хорошо сфабрикованы, что даже инфракрасные лучи не смогли бы обнаружить подделку, но я не хотел попадать на страницы полицейского протокола, чтобы не вмешивать Красный Крест.

Брызги грязи летели на ветровое стекло, и “дворники” едва успевали сбрасывать их. Я поехал прямо через Штеглиц и Штенде, желая узнать, сделает ли мой преследователь попытку приблизиться и перехватить меня. Нет, он просто хотел узнать, куда я направляюсь. Надо было придумать что-нибудь. В зеркале я видел огни подфарников – пару бледных светлячков, плывущих вдоль перспективы улицы. Переехав Атиллаштрассе, я нырнул в Рингштрассе, направляясь на юго-восток, затем затормозил, чтобы он подъехал ближе. Он тоже замедлил ход, а я нажал на акселератор, увеличил расстояние между нами и круто свернул налево, на Мариендорфдамм, направляясь на северо-восток, к Темпльхофу. Затем начал сворачивать с одной улицы на другую, что вынудило его напрячь внимание. Скорости были высокие, и у меня было преимущество перед преследователем – я мог ехать, куда хотел, а он должен был угадывать мои повороты до того, как я совершал их, и так как я и сам не знал, что буду делать в следующую секунду, то ему приходилось туго.

Один раз он потерял мою машину и лишь случайно увидел ее в конце квартала. Он начал тревожиться, твердо решив, что я еду в какое-то место, которое хочу держать в секрете.

Перед перекрестком Альт-Темпльхоф и Темпльхоф-дамм машина была совсем близко от меня, и тут он попался. Я круто свернул и не услышал скрипа тормозов его машины; наступило несколько долгих секунд сравнительной тишины, затем раздался звук удара, словно взрыв. Услышав его, я тут же развернулся назад, заехав на тротуар. Стремительный “ДКВ” сбил тумбу и рикошетом отлетел через улицу, с грохотом ударившись о стоявший у обочины “опель”. Не прошло и секунды, как машина загорелась.

Я остановил “фольксваген” у обочины, выключил свет и остался сидеть на месте. Кто-то кричал. Дверцы горящей машины заклинило. Я подумал, что успел бы пробежать эти тридцать метров, открыть дверцу и вытащить человека до того, как его охватит пламя, но даже не попытался этого сделать.

Горела машина, человек истошно вопил, а я сидел и наблюдал за этим.

Это было первым доказательством того, что мы открыли боевые действия. Следующее утро принесло второе доказательство.

Утро было бледно-серым. Туман, покрывавший поле аэродрома, окутал набухшую влагой землю. В течение последних двух часов самолеты не прилетали и не вылетали; я проснулся в половине шестого, и со стороны Темпльхофа не доносилось никакого шума. Маяк по-прежнему мигал, отблеск его лучей на потолке моей комнаты с рассветом становился все бледнее и бледнее.

Я подумал об Инге и тут же постарался избавиться от этих мыслей. Живые не должны тревожить нас, для этого достаточно было мертвых.

Я хотел повидать Ротштейна, о котором упомянула Инга.

Воздух в комнате был холодным, словно металл прикасался к лицу. Я подошел, чтобы закрыть окно, и тут же увидел двойной блик света в окне дома напротив. Улица была пустынна, исключение – редко проезжавшие такси, и я вспомнил, что сегодня должен быть особенно осторожен: они промахнулись у стены и, возможно, ради спасения престижа ждут случая исправить свой промах. (Кто должен был оказаться жертвой в тот раз: я или Инга? Я все еще не знал этого. Теперь иное: “Феникс”, вполне вероятно, был схож с любой другой большой организацией, где правая рука не всегда знает, что делает левая. Приказ, по-видимому, заключался в том, чтобы не трогать меня, иначе я уже был бы мертв; но какой-нибудь тугоухий функционер, возможно, вышел на охоту на свой страх и риск или просто желая отомстить за человека, сгоревшего в машине.)

Такси свернуло за угол, и на улице вновь наступила тишина; только хлопнуло окно, закрытое мной. Двойной блик снова мелькнул в окне напротив. Как бы далеко от окна ни стоял в комнате человек, отблеск линз полевого бинокля заметен даже через улицу. Возможно, что это отражалась светлая крыша такси. Всегда можно что-нибудь предпринять, когда вас преследуют, можно отделаться от филера, как только его заметишь, но ничего нельзя поделать, когда за тобой подсматривают. Задернутые шторы не помогут вам, когда вы спускаетесь по лестнице и выходите на улицу.

Я оделся, слушая радио. Утренние биржевые новости дали только позывной сигнал “КФТ” и какую-то мешанину из цифр. По-видимому, наш человек только что получил мое письмо, и в резидентуре еще не решили, что мне ответить.

Чтобы найти адрес доктора Соломона Ротштейна по дополнительному тому к новому телефонному справочнику, я потратил двадцать минут. Вовсе не обязательно встретиться с ним немедленно, так как я рассчитывал пробыть в Берлине еще месяц, но впоследствии, когда они окружат меня со всех сторон, это будет значительно сложнее. К тому же я не хотел причинять ему неприятностей после всего того, что мы с ним пережили.

Я вышел на улицу.

Возможно, что это был подсознательный страх, но он охватил меня, когда я спускался по главной лестнице. Из отеля был еще выход через кухню и по пожарной лестнице. Но ни тем, ни другим пользоваться не следовало, разве только в случае крайней необходимости.