Мой дорогой герцог - Холл Констанс. Страница 3

– А у меня есть причины думать иначе.

– Если вы меня боитесь, зачем было приходить?

– Я вас не боюсь. Но отец согласился на ваше предложение, не посоветовавшись со мной. – Голос ее дрогнул.

Не дождавшись ответа, она направилась к стулу напротив, но тут услышала его голос:

– Вы можете сесть на стул позади меня.

Она посмотрела на стул с жесткой спинкой, стоявший углом к его стулу, будто его специально так поставили. Келси почувствовала себя нашкодившим ребенком, которого в наказание ставят в угол. Она села, сложила руки на груди и состроила рожицу. Шуршание бумаги прозвучало, как удар грома, нарушив тишину в комнате. Ее взгляд упал на длинные ухоженные пальцы, перевернувшие страницу. Она заерзала на стуле. Он продолжал читать, словно ее здесь не было. Напрасно она сюда пришла. Трех тысяч фунтов мало за такое унижение. Она поднялась, чтобы уйти.

– Сядьте, мисс Уолларил. Она вся сжалась.

– Думаете, я буду сидеть тут весь день, ожидая, пока вы соблаговолите поговорить со мной? У меня полно других дел, ваша светлость.

– Сядьте! – произнес он тоном, не терпящим возражений.

Она пристально посмотрела на его большие сильные руки, все еще державшие книгу, понимая, что он мог бы легко с ней справиться. Она села, не переставая смотреть на него, готовая снова вскочить. Он не шевельнулся.

– Поскольку вы пробудете здесь некоторое время, советую вам попридержать язык, мисс Уолларил.

– Сожалею, что, говоря прямо, обидела вас, – сказала она с плохо скрываемой злостью. – Надеюсь, наши встречи будут нечастыми и короткими.

– Думаю, так будет лучше для нас обоих. – Его длинные пальцы застыли на краю страницы.

– Согласна, так что давайте сразу поговорим начистоту. Если бы не деньги, которые вы предлагаете, меня бы здесь не было. Полагаю, вы это поняли. Есть еще кое-что, что вы должны знать. Фрески не так легко восстановить. Если повреждения серьезные, не исключено, что придется стереть старое изображение и на его месте рисовать новое. Если старое изображение окажется мне не по духу, я не стану переделывать и вам придется искать другого художника. Я не могу изобразить того, чего не могу себе представить или чего не принимает мое сердце.

– То есть вы полагаете, что прежние изображения своим убожеством или безнравственностью могут внушить вам отвращение.

Она вскинула брови, услышав нотки насмешливого удивления в его голосе.

– Люди окружают себя предметами искусства, которые отражают их сущность. Не думаю, что вы меня удивите.

– Кажется, вы и в самом деле очень плохого обо мне мнения.

– А как может быть иначе? Ваше поведение в прошлом и оскорбление, которое вы нанесли моему отцу, вынудив его прислать меня сюда, достаточно красноречиво характеризуют вас. Предлагая ему такую сумму, вы прекрасно знали, что он не сможет отказаться.

Он промолчал. Атмосфера накалилась до предела.

– Кстати, откуда вы узнали, что я рисую? – решила она сменить тему.

Он подумал мгновение, затем сказал:

– Было очевидно, что ваш отец, мягко говоря, не очень надежен. Я знаю, что вы ему помогаете, делаете за него большую часть работы и еще ведете хозяйство. Знаю также, что вы живете на очень скромные средства. И хотя он считает себя великим французским художником, на самом деле во Франции он никогда не был широко известен. Он переехал в Англию после Ватерлоо, потому что потерял тех нескольких клиентов, что у него были, и ему не на что было жить. К несчастью, здешней аристократии его услуги тоже не пригодились, и его единственные клиенты – это нувориши, нажившие свои состояния на удачной торговле. Я также знаю, что ваш отец получает ежемесячное содержание от дальнего родственника из Франции, однако тратит деньги не по делу.

Как он узнал о деньгах от дяди Беллами? Остальное общеизвестно – все, кроме того, что она рисует за отца, но об этом он мог догадаться.

– Вы знаете обо мне слишком много, – сказала она с раздражением в голосе.

– У меня к вам определенный интерес.

– Странно! Или вас замучила совесть? Ведь вы превратили моего отца в посмешище для всей деревни, а также повинны в смерти Клариссы. – Келси замолчала, ожидая ответа.

Он снова ничего не сказал.

Его молчание было хуже пощечины. И она с горечью проговорила:

– Уверяю вас, смерть Клариссы явилась для меня тяжелой утратой. Она не была любящей мачехой, но мой отец любил эту женщину. Скандальные обстоятельства ее смерти довели его до отчаяния, и в этом виноваты вы. Я никогда вас не прощу. Так что, пожалуйста, оставьте ваш интерес ко мне. Мне не нужна ваша жалость, если вы способны на такое нежное чувство.

Она смахнула слезы.

Он не отвечал, явно пытаясь усмирить свой гнев. Она взглянула на него. Он не шевельнулся, его руки и ноги казались настолько неподвижными, как будто были сделаны из мрамора. Другой на ее месте скорее всего не Заметил бы почти невидимое глазу напряжение и подрагивание пальцев, державших страницу. Но она заметила. И поняла, какого самоконтроля требует это внешнее спокойствие. Он словно был изваян из камня, с куском льда вместо души.

– Если, увидев фрески, вы решите, что сможете работать с ними, я оставлю все вопросы на ваше усмотрение. Пока вы здесь, вы должны следовать некоторым правилам. Я люблю покой и не хочу, чтобы его нарушали. Для вас приготовлена комната рядом с бальной залой. Там вы будете есть и спать. Нет никакой необходимости покидать эту часть дома. Вы должны оставаться здесь. Если захотите прогуляться в саду, пожалуйста – с восьми до десяти утра. Вы не можете принимать здесь посетителей, только отправлять письма, столько, сколько захотите. Вы можете пользоваться библиотекой с двенадцати до двух дня. Музыкальной комнатой, если играете на фортепьяно, – с трех до четырех пополудни. Вам понятны правила?

– Вполне. – Она поднялась. – Я должна есть в своей комнате, сад с восьми до десяти, библиотека с двенадцати до двух. Музыкальная комната – с трех до четырех. Бродить по замку запрещено. Дышать – тоже.

Она сказала это специально, чтобы разозлить его, но, когда услышала заразительный громкий смех, невольно улыбнулась. Затем она сделала серьезное лицо и посмотрела на его длинные, изящные пальцы. Она удивилась, когда вдруг почувствовала желание написать их.

– Есть еще какие-нибудь правила, которым я должна следовать?

– Да. Я, возможно, приду посмотреть на вашу работу. Но в это время вы должны будете выйти. – Тон его снова стал ледяным. – Уоткинс заранее предупредит вас о моем приходе.

Грусть и одиночество, скрывавшиеся за деспотичностью, вызвали в душе Келси сострадание. Улыбка исчезла с ее лица, и она мягко спросила:

– Скажите, вы установили все эти правила, чтобы защитить мою чувственность или ваше тщеславие?

– Я не стану отвечать на этот вопрос. Пока вы находитесь под моей крышей, вы будете следовать моим правилам, и хватит задавать вопросы. Понятно?

– Вполне. – Келси решила не произносить больше ни слова, но не удержалась: – Еще я хочу вам сказать, что если вы установили все эти правила, чтобы я не пугалась, то напрасно. Отец хотел быть уверенным, что я хорошо освоила все виды живописи. Я видела такие вещи, по сравнению с которыми ад Данте показался бы раем. Любая впечатлительная девушка не выдержала бы и грохнулась в обморок. Поверьте, я ни разу в жизни не падала в обморок, даже когда отец, решив, что я должна познакомиться с анатомией человека, заставил меня поехать в Лондон и присутствовать при вскрытии. – Келси нахмурилась и продолжила: – Меня вырвало прямо ему на рубашку, но я не упала в обморок. Всем известно, что вас изуродовали тогда же, когда убили Клариссу. Уверена, это и есть причина всех этих правил, но вам не нужно скрывать от меня свою внешность. Это никак не изменит моего мнения о вас и не вызовет воплей ужаса.

Он захлопнул книгу и вытянул ноги. Она подумала, что сейчас он встанет и повернется к ней, но он сказал:

– Вы ошибаетесь. Уоткинс проводит вас до вашей комнаты.