Стань моим завтра - Скотт Эмма. Страница 8

29 ноября

Дорогая миссис Джей,

В старшей школе со мной училась девочка, которую звали Ханна Уолтерс. Ханна хотела стать актрисой, и, если бы отец-придурок не убедил ее поступать на юриста, сейчас она бы блистала в Голливуде. Или, может быть, на Бродвее. Она получала главную роль во всех школьных пьесах. Другие девочки всегда злились, что ей достается вся слава, но только до премьеры. Потом даже они понимали, что Ханна ее заслужила.

Мы были в выпускном классе. Весной того года в нашей школе PS 241 решили поставить пьесу “Расёмон”. Вы ее видели? По ней еще сняли фильм. В общем, это японская история о самурае, его жене и одном бандите. Бандит убивает самурая и насилует его жену. Ну, по крайней мере, так гласит одна версия. В другой версии жена соблазняет бандита и помогает ему убить самурая. А еще в одной самурай убивает себя сам. Каждый человек – бандит, жена и мертвый самурай (с помощью медиума, который может общаться с духами) – рассказывает свою историю, после чего зрители задаются вопросом: кто же из них говорит правду?

Мы с друзьями решили напиться и прийти на премьеру. Мы не собирались смотреть, просто хотели поржать. Но пьеса оказалась слишком хороша. Смеяться было не над чем. Мои друзья ушли после второго акта, чтобы сохранить лицо. Я остался до того момента, как опустился занавес.

Ханна Уолтерс играла медиума. Выйдя на сцену, она превратилась в какое-то одержимое, почти призрачное существо. Она извивалась и взывала к духам, пока погибший самурай не начал рассказывать свою историю ее устами. Она была одета в белые лохмотья, которые сияли в огнях рампы. Ее лицо казалось очень бледным, а глаза превратились в темные, черные ямы, способные заглянуть в загробный мир. Ее голос срывался на крик, как будто дух, говоривший ее голосом, причинял ей физическую боль. Я сидел как зачарованный и не мог оторвать от нее глаз.

После представления я подошел к Ханне и сказал, что на сцене больше не на что было смотреть, кроме нее. Вместо ответа она меня поцеловала. Мне кажется, она была пьяна успехом, с которым прошла пьеса – или, возможно, под кайфом от собственного выступления. Мне было плевать. Я поцеловал ее в ответ, чувствуя на ее губах меловую белизну грима. Я словно попробовал на вкус толику той магии, которую она создала.

Мы встречались целых три месяца, пока ее папа не сказал, что отрежет мне член садовыми ножницами, если еще раз увидит меня рядом с ней. Я был недостаточно хорош для его дочери. Слишком беден. Слишком груб. Высокий парень в потрепанной одежде, живший с больным дедушкой, которому не хватало сил, чтобы его дисциплинировать.

Расставание с Ханной не стало наиглавнейшим событием в моей жизни. Но любил ли я ее? Не знаю. Ее игра в “Расёмоне” запомнилась мне почти так же ярко, как она сама. Но в Ханне жила какая-то магия. Мне кажется, именно это в ней я и любил.

С тех пор у меня было немало женщин. Уточню: мы вместе спали. Ничего серьезного. Ничего, что мне хотелось бы сохранить. Ни в одной из них не жила магия. Это звучит банально? Возможно; но в этом мире слишком много дерьма, поэтому, когда находишь нечто, сияющее посреди грязи и тьмы, начинаешь к этому стремиться.

Сегодня вечером я встретил девушку.

Сначала я не увидел в ней ничего магического – абсолютно ничего. На самом деле, она была той еще занозой в заднице. Но остроумной. Ростом метр с кепкой, очень красивая, с большими зелеными глазами – кажется, во многие мили глубиной. Длинные черные волосы, похожие на шелк. Мне пришлось бороться с желанием к ним прикоснуться.

Она уезжает из Нью-Йорка уже завтра. Собеседование прошло неудачно, и это печально. Но, черт, она молодец, что попыталась! Попробовала выстрелить и промахнулась, но хотя бы не побоялась рискнуть. Она художница. Рисует комиксы. Я хотел задать ей миллион вопросов. Хотел спрашивать еще и еще, потому что не сомневался: я могу говорить с Зельдой дни напролет, но вещи, которые я хочу о ней узнать, не будут заканчиваться.

Да, ее зовут Зельда. Фамилию я не знаю. Потому что не задал ей этот вопрос – как и сотни других вопросов, которые вертелись на языке. Она уезжает из Нью-Йорка, но я промолчал не поэтому. Все дело в вас, миссис Джей.

Видите ли, наша история немного напоминает “Расёмон”. В ней три действующих лица: вы, ваш муж и я. Жена, мертвый самурай и бандит, который его убил. Только в отличие от пьесы, нашу историю можно трактовать только одним образом. Придя домой, вы обнаружили там грабителей. Сердце вашего мужа не выдержало, и он умер. Другой версии нет.

Я не позвал ту девушку – Зельду – выпить со мной кофе. Не спросил у нее номер телефона. Я проводил ее до хостела и ушел. Ведь стоило ей задать мне пару вопросов, как выяснилось бы, что я преступник, осужденный на два года за вооруженное ограбление. Вряд ли это произвело бы на нее приятное первое впечатление. Здесь нет места магии.

Да и вообще, кто я такой, чтобы позволить себе хотя бы попытаться завести отношения с девушкой? Вы были замужем за мистером Джей в течение двадцати семи лет. Я помню из отчета окружного прокурора. Но мы с друзьями – с моими друзьями-бандитами – положили всему конец, так ведь? Я принял в этом участие.

Мертвый самурай остается мертвым. Этот факт не меняется, кто бы ни рассказывал историю.

Мне жаль. Мне так жаль. Это тоже никогда не изменится.