Кент (СИ) - Синякова Елена "(Blue_Eyes_Witch)". Страница 19
Неспешно оторвавшись от одной груди и даже облизнув нижнюю губу, этот нахал припал к другой груди под мой вопль, который переходил из одной интонации в другую, не в силах остановиться на чем-то одном, задыхаясь:
— …ты…ты!..ты?!..какого черта ты делаешь?!!!
Округлив глаза и дергая руками в нелепых попытках вырвать их из этих сильных цепких пальцев, которые держали меня словно стальные обручи, чтобы залепить звонкую пощечину, я все-еще ждала ответа на мой вопль, полный негодования и шока, оттого, что впервые в жизни эти манипуляции в стиле игры во взрослых мне действительно нравились.
Ах, ну конечно же!
Как он мог мне ответить, когда его рот была занят!
МНОЙ!
Дернувшись с силой и крутанувшись в удерживающих меня руках, так что, грудь с звонким «чпок» вывернулась из губ Бродяги, я бы визжала и материлась, если бы только могла сразу восстановить воздух в своих сжавшихся легких, видя, как мужчина, запрокинул голову назад, не стесняясь смотреть прямо в мои распахнутые глаза, улыбнувшись так сладко и невинно, словно сущий ангел:
— А что я сделал не так?
— Я не говорю, что не так! — видя, как улыбка на этих чувственных и томных губах расползается, очаровывая и пленяя, я поперхнулась собственными словами, понимая, что ляпнула совершенно не то, что нужно было сказать в этой ситуации, пылко продолжив, — Я говорю о том, как ты вообще посмел сделать это!
— Что я сделал плохого? — продолжал как ни в чем не бывало улыбаться Бродяга, даже не пытаясь скрыть довольного блеска своих лукавых облизывающих глаз, — Ты сказала, что замерзла, а я пытался согреть тебя. Все очень просто.
— Разве так греют?!
Господи, что я несла?!
Можно подумать, я знала о том, каким образом мужчины греют женщин!
Особенно такие мужчины, как Бродяга!
Но поздно было метаться и искать помощи, когда он звучно хмыкнул, заинтересованно подавшись вперед, и снова сокращая то расстояние между нами, которое я так отчаянно и совершенно безуспешно пыталась сохранить:
— И как же тогда греют?
Хороший мать его вопрос!
В голове радостно вспыхнула картинка того, как он «грел» тех танцовщиц в Вип ложе!
Я бы даже сказала «пек» и «зажаривал до румяной корочки»!
Если бы только можно было сделать промывку мозгов, как чистят желудок!
— В ПРИЛИЧНОМ обществе начинают с рук и ладоней! — наконец шикнула я, снова пытаясь дернуться и выдернуть-таки свои ладони из его рук, особенно когда Бродяга хмыкнул сладко и даже как-то напеваюче:
— Хорошо, я запомню на будущее.
Знать про его фееричное будущее я хотела меньше всего, снова пытаясь дернуться, когда он склонил голову, потянув меня к себе и прикасаясь губами в моей ладони.
Так тягостно медленно и чувственно, что мой бедный и без того искрившийся мозг закоротило снова от ощущения этих губ, которые могли быть такими невообразимо мягкими и осторожными, целуя каждый напряженный пальчик и чуть прикусывая за подушечки, отчего ноги буквально подгибались, когда я выдохнула ошеломленно:
— Я же просила тебя…
— Не раздеваться. Я помню, и держу свое слово, — улыбнулся в мою ладонь Бродяга, не отпуская меня, когда я едва не кивнула головой, подумав, что, черт возьми, тут к нему было не придраться.
Вот только дальше это все продолжаться просто не могло!
Иначе скоро я наверняка пойму, что все эти стоны, вопли и закатывания глаз тех полоумных танцовщиц, которые скакали на бедрах Бродяги, были явно не наигранными!
Только этого мне и не хватало для полного счастья воистину!
Не знаю, это у меня сил прибавилось от шока, или все-таки он ослабил хватку, но я как-то умудрилась вырвать свои руки из его цепких пальцев, демонстративно запульнув в него окровавленной ваткой, прошипев:
— МАНЬЯК! — и ринувшись к выходу под его мурлыкающий смех, словно игра продолжалась на условиях, которых я не знала и не понимала. Уже у входа я услышала его голос, который томно выдохнул:
— Ну, давай уже, скажи твою любимую коронную фразу, которой ты успокаиваешь себя, писюха.
«Я не трахаюсь с малолетками!..»
Всего четыре слова, которые крепко держали меня у земли, не давая улететь в розовые облака, где приветливо махал руками даже Себ и вся его братия, включая танцовщиц — почитательниц золотого нестираемого члена!
Уже вылетев из мужской раздевалки, я обернулась, прислонившись к косяку и растянув губы в самой милейшей улыбочке, копируя томный, певучий голос Бродяги, чтобы парировать:
— Расслабься, старикашка. Это сказала не я, а ты.
Демонстративно дернув бровью, я развернулась, прошагав почти модельной походкой до дверей женской раздевалки, надеясь, что в полумраке коридора будет не заметно, как при этом дрожат мои ноги.
То, что в своем старании изобразить полное безразличие и даже насмешку, я прошагала мимо раздевалки, я поняла уже тогда, когда дошла почти до конца длинного коридора.
Черт, ну не возвращаться же теперь снова!
Особенно учитывая тот постыдный факт, что Бродяга эти мои манипуляции обязательно увидит и явно разразится своим коронным хохотом, чтоб ему пусто было!
Поэтому глупо потоптавшись в темноте пустого коридора и понимая, что горячий душ и переодевание мне теперь не светит, пришлось снова возвращаться в бар, где было по-прежнему шумно, мокро и ярко. Правда сделала я это через запасной выход, тут же юркнув в подсобку и завалившись на диване Себа, пытаясь прийти в себя.
Кутаясь в плед, и стуча зубами, я понимала, что это происходит не от холода влажной одежды, которая уже начинала сохнуть прямо на мне. Мне было жарко и словно на зло, сердце никак не могло успокоиться, стуча и разгоняя и без того разгоряченную кровь по венам еще сильнее, отчего меня бросало в пот.
Чего уж там выпендриваться, когда можно было честно себе признаться, что этот голубоглазый нахал уметь выбить мои мысли из привычной колеи.
Ему даже ничего особенного делать не приходилось — достаточно было просто посмотреть своими голодными раздевающими глазами.
Но то, что он натворил сегодня, удивило далеко не его поведением, а тем, что его прикосновения показались мне приятными!
Обнять и плакать!..
А я ведь еще гордилась тем, что никогда не была одной из тех лагерных подружек, которые скулили от желания, оставаясь без своих парней на ночь в отряде. И без секса. Мысленно я фыркала на них, приписывая черты падших женщин, пока сама стоила из себя скромную монашку…
А что теперь?
Нет, я не скулила!
..по крайней мере, пока еще…
Но то, что мне были приятны прикосновения его губ к моему телу, не признать было бы большой ошибкой. А ведь это было даже не прикосновение обнаженного тела к телу.
В ту секунду я понимала только одно — допустить последнего нельзя однозначно, потому что я, как дурочка, влюблюсь, а он просто поиграет, а на утро уже будет чпокать своим нестираемым золотым членом очередную танцовщицу. И это все при том скромном условии, что он забудет о собственных же словах.
Задрав край пледа, я недовольно покосилась на свою грудь и многострадальные соски.
ТОРЧАТ! Чтоб их контузило!
Словно снова ждут, что получат ласку от этого хама и наглеца.
— Вот ведь засада… — простонала я себе под нос, закрываясь под пледом с головой, чтобы ничего не видеть, не слышать и вообще уснуть как можно быстрее, потому что с каждой секундой мне становилось все горячее и горячее.
Скоро я откинула плед, растянувшись на свежей простыне ничком в позе утренней звезды, прижимаясь всем телом к прохладной ткане.
Просто быть такого не может, чтобы меня все это настолько впечатлило!
Впечатлило настолько, что меня в прямом смысле этого слова колбасило — становилось то жарко, то холодно настолько, что начинали стучать зубы.
Никакого сна.
Никакого покоя.
Только затисканный плед до состояния банного листика в неспокойной жопке и эти чертовы голубые глаза, которые словно въелись в мою черепушку, выгравировшись на ней настенной росписью. Осталось только чертикам станцевать с копьями, не зря же они столько времени тренировались в танцах на пилоне!